Серьёзные разговоры про равенство и справедливость вышли из моды к концу ХХ века с ослаблением социалистов и крупных профсоюзов. От поиска общественных устройств, альтернативных капитализму, мыслители перешли к предложениям по совершенствованию капиталистической системы. Критики масштабов сегодняшнего неравенства больше не требуют устранения неравенства как такового (в частности, деления на владельцев средств производства и наёмных работников); рынок предлагают корректировать, но не устранять; социальная мобильность ставится выше ликвидации классов. Можно сказать, что на первый план вышло понятие «достоинства» — борьба с явными формами дискриминации, подавления и унижения, не затрагивающая фундаментальных противоречий капитализма. Рабочие не должны жить так же хорошо, как топ-менеджеры; но, по крайней мере, всех людей следует защитить от нищеты и открытого насилия.

Показателен скандал, развернувшийся вокруг IT-гиганта Activision Blizzard. Пока тысячи работников требуют повышения зарплаты, сокращения переработок, улучшения условий труда, — руководство корпорации (а вслед за ним и большинство СМИ) переводит тему на половую дискриминацию (также имевшую место). В итоге для разрешения конфликта и спасения репутации нанимается частная юридическая фирма WilmerHale, известная одновременно и своей борьбой с профсоюзами (в частности, в Amazon), и семинарами по расовой и половой «инклюзивности». Если топ-менеджер выписывает себе премию в сотни миллионов долларов, параллельно проводя массовые увольнения — это нормальное капиталистическое стремление к прибыли. Если же руководитель пристаёт к женщинам-подчинённым — это уже излишнее для эффективной компании унижение.

Но можно ли просто устранить «крайности» капитализма, обеспечив всем людям «достойную» жизнь, свободную от унижения и крайней нужды? Реально ли сдержать аппетиты богатых и власть имущих, сохранив в низах свободу и социальную мобильность? Иначе говоря, не натолкнётся ли даже умеренная борьба за равенство на необходимость системных изменений?

Над этими вопросами размышляет израильский философ Маргалит Авишай в книге «Достойное общество». Автор прямо заявляет, что построить общество, в котором институты (государственные и гражданские) не унижают людей, гораздо реальней, чем создать общество справедливое. Впрочем, далее Авишай разбирает длинный ряд ситуаций систематического унижения, характерных для современных обществ.

Унижение для автора проявляется в том, что «людям отказывают в их специфических способах жизни, посредством которых они выражают свою человечность» (не дают следовать своим принципам, культуре, не оставляют простора для свободного выбора и ошибок). Индивида при этом либо «исключают из человеческого общежития» (воспринимают как неполноценного, второсортного), либо лишают контроля над собственной судьбой (например, навязывая волю правительства или капиталиста).

При этом Авишай не останавливается на случаях расовой, половой и классовой дискриминации или вмешательства в частную жизнь. Унизительно не только формальное поражение в правах (например, чернокожих в США), но и фактическая невозможность воспользоваться правами. И потому нищета означает унижение: человек оказывается «заперт» на социальном дне, беззащитен перед голодом, зависим от случайной работы или денежных подачек. Положение ухудшается из-за давней традиции рассматривать бедных как неполноценных людей, глупых и ленивых, неспособных к труду. Выдача пособий долгое время сопровождалась унижением, чтобы на неё соглашались лишь люди, находящиеся в отчаянии.

Значит, достойное общество требует признать за каждым право на минимальный доход, необходимый для не унизительной жизни. Важно, чтобы человек не чувствовал, что ему дают милостыню или делают одолжение. Логично было бы вспомнить здесь идею безусловного базового дохода.

Ещё более радикален взгляд автора на право на труд. Авишай замечает, что здесь имеется ввиду нечто большее, чем право зарабатывать деньги — в конце концов, оно покрывается пособиями. В то же время, не следует идеализировать всякий труд как дающий смысл жизни или профессиональную гордость. Работа может быть глупой, изматывающей и бессмысленной (пожалуй, даже вредной для общества — как у спекулянтов). Если общество и должно обеспечить человеку возможность работать, то его труд должен быть не оплачиваемым, а значимым. Вместо того, чтобы пытаться втиснуть уволенного работника обратно на рынок труда, лучше дать ему пособие и предложить общественно полезную должность (учитель, сиделка и т. п.).

А вот рассмотрение эксплуатации вызывает у автора затруднение. В принципе, то факт, что один человек от рождения не обладает собственностью на средства производства, а другой — обладает, ограничивает самостоятельность пролетария. Авишай считает, что при ближайшем рассмотрении можно поставить под вопрос легитимность владения любым капиталом (в какой-то момент он был произвольно присвоен, без явного согласия других людей). Даже если капиталист действительно эффективно распоряжается средствами производства, это не даёт ему морального оправдания: с тем же успехом можно защищать тотальное патерналистское государство. Важно, что другие люди лишены возможности принимать решения относительно средств производства — в том числе и ошибочные.

Но в последний момент Авишай отказывается от критики капитала: мол, если бы капиталисты прямо сейчас насильно отнимали средства производства у других людей, это было бы унизительно. А поскольку человек просто ставится перед фактом уже совершившегося классового разделения, никакого унижения не совершается. Просто «такова жизнь». Непонятно, почему аналогичным образом нельзя оправдать рабство или угнетение женщин? Если человека не захватывают в плен, а он уже рождается рабом — стоит ли считать его положение не унизительным?

При этом в другом месте автор замечает, что если низшие классы в обществе поражены в экономической власти и социальных возможностях, то по факту они оказываются в положении «второсортных» и неполноценных, не владеющих своей судьбой — а потому униженных. Но разве не в этом суть асимметрии капиталистического рынка, когда «рыночная сила» капиталиста априори выше «рыночной силы» наёмного работника (особенно если рабочий не состоит в крупном профсоюзе, а буржуа близок к монопольному положению)? В конечном счёте не эта ли диспропорция является основой для унижения на рабочем месте женщин или расовых меньшинств — неспособных отстоять свои права и интересы не потому, что они меньшинства, а потому, что они наёмные работники?

Нужно отметить, что не все выводимые автором принципы универсальны. Так, достойное общество не должно терпеть такой «способ жизни», как нацизм (по крайней мере, если он выходит за пределы личных взглядов и оформляется в гражданскую структуру); преступные сообщества же должны подвергаться насилию. В первом случае более-менее объективным критерием может выступать то, посягает ли данная группа/идентичность на основные ценности — ненасилие и отсутствие унижения. Впрочем, решением в гипотетическом случае религиозных фундаменталистов, угнетающих женщин, для Авишая является не уничтожение «не толерантной» группы, а просто предоставление её членам возможности перейти в другую группу, не опасаясь за свою безопасность или потерю средств к существованию (задача нетривиальная, поскольку попытка подать «голос» или «выйти» из такой группы, скорее всего, подвергает человека опасности). Касательно же преступников дело сводится к благопожеланию, чтобы наказание било по их общественному статусу, а не человеческому достоинству, и имело целью не жестокую месть, а перевоспитание.

Более злободневным является требование «презумпции виновности» доминирующих групп в оскорблении меньшинств. Мол, если представители меньшинств посчитали себя униженными каким-то жестом или высказыванием, обвиняемый представитель большинства должен доказать противоположное «на основании… контекстуальной неправдоподобности такой трактовки». Вопрос, кто в этой ситуации должен выступать судьёй, автором опускается. Авишай поясняет, что презумпция невиновности — не эмпирическое, а нравственное правило: мы постулируем, что пусть лучше пять преступников избегут наказания, чем один невиновный попадёт за решётку. Значит ли это, что для автора лучше пять представителей большинства попадут за решётку, чем один представитель меньшинств окажется униженным?..

В целом книга наталкивает на следующую мысль: так ли различны механизмы, вызывающие унижение и неравенство? К примеру, представление о неполноценности бедных явно связано с нежеланием перераспределения благ. Или же экономические стратегии капиталистов — разве не направлены они на устранение конкуренции, монополизацию, накопление рыночной силы? Иными словами, на отказ другим участникам рынка в реализации их интересов? Представим, что мы не можем создать интернет-СМИ, если нас не поддержит новостной агрегатор-монополист, или не можем стать музыкантом, если нас не рекламирует единственный музыкальный стриминг-сервис, или не можем уехать в соседний город, если не имеем денег на оплату сверхдорогого железнодорожного билета. Не являются ли все эти случаи «отказом в выражении своей человечности»? И не являются ли они одновременно стратегией увеличения неравенства? И, наконец, основополагающим для капитализма стремлением к максимизации частной прибыли?

Говоря всерьёз про системное унижение и достойное общество, — не наталкивается ли Авишай на всё ту же необходимость радикального переустройства капитализма? Автор хочет ответить на этот вопрос отрицательно и потому сглаживает углы, даже вопреки общей логике. И всё равно ему остаётся один шаг до радикальной программы: в вопросе обеспечения каждому свободы выбора, осмысленного труда, рыночной власти масс или государственного вмешательства.

Впрочем, в этом «одном шаге» скрывается и слабость книги. Автор, в общем, противопоставляет свою утопию «тоталитарным» методам, в частности, очевидно, советским. Он уповает на приверженность «доминирующей» группы (большинства населения или всё-таки элиты?) гуманистическим ценностям и идее достоинства. Если на унижение нельзя отвечать унижением, т. е. на господство правящей группы нельзя отвечать адекватной политической мобилизацией, — значит ли это, что господа должны просто «одуматься» под воздействием моральных увещеваний? Кажется, будто Авишай специально преуменьшает радикальность своих идей, дабы сделать их более привлекательными для «просвещённых», приверженных «достоинству» и «анти-тоталитаризму» капиталистов.

Впрочем, даже периферийные вопросы вроде домогательств на рабочем месте решаются современным капиталом с большим скрипом. Доводить принцип достоинства до логического завершения, включающего возможность каждого человека жить и развиваться, — последнее, что богатые хотят сделать. Потому Авишай всё равно оказывается неудобным: в ситуации упомянутых Activision Blizzard философ не проводил бы разделение, а тем более противопоставление между унижением наёмных работников и дискриминацией женщин. Мы видим, что этого разделения нет и для самих работников; однако его пытаются воспроизвести менеджеры и легковерные СМИ. Игнорирование, как считает Авишай, также является формой унижения. Замалчивание эксплуатации и борьбы с профсоюзами потому плохо сочетается с разговорами про достоинство и равенство. А значит, этот вопрос должен рано или поздно всплыть, как прогремел недавно «Black Lives Matter».