Россия и Турция в Ливии: разрушая – строим, борясь – сотрудничаем

[стр. 318—326 бумажной версии номера]

Встреча в пустыне и ее контекст

Участие России и Турции в гражданской войне в Ливии для каждого из игроков продиктовано целым комплексом причин. Понимание фундаментальных мотивов обеих стран поможет внести ясность в то, способна ли ливийская кампания стать камнем преткновения в двусторонних отношениях, и без того обремененных рядом проблем. Анализ конфликта в контексте региональных трансформаций позволяет интерпретировать Турцию и Россию в качестве восходящих держав [1], которые бросают вызов status quo, поддерживаемому глобальным Западом. При этом принципиальной задачей своей внешней политики оба партнера считают формирование задела для будущего многополярного мира.

Фундаментальным трендом, на фоне которого разворачивался гражданский конфликт в Ливии, стало изменение формата американского участия в политических процессах на Ближнем Востоке и в Северной Африке. События, происходившие после «арабской весны» 2011 года, не только побудили США снизить уровень вовлеченности в дела региона в принципе, но и заметно ускорили сам их уход оттуда, выражавшийся прежде всего в сокращении постоянного военного присутствия. Другой важной тенденцией, характеризовавшей идущие в регионе процессы, стало явное доминирование императивов безопасности над нуждами демократизации: западные игроки отдают все более ощутимое предпочтение тем местным силам, которые способны гарантировать хотя бы минимум стабильности и сдерживания терроризма. Демократический потенциал подобных партнеров при этом отходит на второй план.

Попытки западного сообщества способствовать политической стабилизации в Ливии после операции НАТО 2011 года, направленной на свержение режима Каддафи, уже через три года показали свою неэффективность. Наследие диктатуры, опиравшейся на политические манипуляции и провоцирование внутренних расколов, не позволило консолидировать местные политические институты. Фактически к 2014 году в стране сложились два центра власти, каждый из которых обладал собственной долей внешнего суверенитета и внутриполитической легитимности. Причем ни Правительство национального единства, возглавляемое Фаизом Сарраджем и заседающее в Триполи, ни Палата представителей, поддерживаемая Ливийской национальной армией Халифы Хафтара и работающая в Тобруке, изначально не собирались придерживаться мирного политического соглашения, заключенного ими в декабре 2015 года. Результатом такого настроя стало то, что очень скоро политическая конкуренция ливийских органов власти вылилась в открытое военное противостояние.

Несмотря на вмешательство НАТО в ливийскую ситуацию (2011), Турция долгое время придерживалась тактики ограниченной вовлеченности [2]: ее активность в основном реализовалась в дипломатической плоскости. Однако в январе 2020 года турецкий парламент одобрил отправку в Ливию военных специалистов и советников, что положило начало прямому включению Анкары в ливийский конфликт на стороне Триполи. Решение перейти к открытому оказанию помощи Правительству национального единства стало реакцией на попытки некоторых внешних акторов вообще отстранить Анкару от урегулирования ливийских проблем, а также на неблагоприятные для турок процессы, начавшиеся в Восточном Средиземноморье.

Ливийский марш-бросок Анкары

Итак, что же конкретно заставило Анкару пересмотреть свои подходы к ливийскому конфликту? Первым толчком стало исключение турецкой делегации из переговоров по Ливии, происходивших в Палермо в 2018 году [3]. Это стало результатом политических интриг Египта, стремившегося ослабить Турцию и поддерживающий ее Катар. Такой поворот грозил Турции потерей экономических позиций в этой стране, особенно в сфере строительства. Анкара долгое время вела с новыми ливийскими властями переговоры о выделении компенсации объемом в 2,7 миллиарда долларов за работы на ливийских объектах, остановленные из-за гражданской войны [4]. Но без прямого участия в ливийском переговорном процессе эффективное лоббирование турецких интересов оказывалось невозможным. Кроме того, отсутствие Турции за столом переговоров, на которых определялось ливийское будущее, сказывалось и на африканских амбициях Анкары в целом. Более широкая вовлеченность в экономические проекты в Ливии, по мнению крупнейшей конфедерации турецкого бизнеса, открывала бы дверь в Северную Африку, улучшая экспортные перспективы турецкой экономики [5].

Наряду с перечисленным стоит упомянуть еще одно обстоятельство. Дело в том, что вопрос турецкого участия в ливийских делах напрямую связан со стремлением некоторых стран региона развивать энергетическое проекты в прибрежной акватории, оставляя нерешенными вопросы, во-первых, демаркации своих национальных морских границ с Турцией и, во-вторых, объединения греческой и турецкой общин Кипра. Подписание в конце 2019 года Меморандума о разграничении морских границ между Ливией и Турцией можно рассматривать как одну из мер противодействия попыткам поделить газовые месторождения Средиземного моря, которые, игнорируя Турцию, предпринимают в последнее время Кипр, Израиль, Греция и Египет [6]. Очевидно, что постоянное пребывание турецких военных в Ливии и систематическая ротация турецкого флота у ее берегов будут давить на недавно сложившуюся антитурецкую коалицию.

Наконец, потенциальные успехи Анкары в ливийском конфликте могут стать действенным аргументом турецкой дипломатии в непростых переговорах с ее главным партнером по вопросам безопасности в регионе – США. Если Турция докажет, что способна отстаивать свою линию, несмотря на мощнейшую региональную оппозицию [7], то ее будут воспринимать не только как самостоятельного и самодостаточного игрока, но и как силу, которая в некоторых ситуация может даже воздействовать на НАТО и Европейский союз – например, влияя на миграционные потоки из Африки или на антитеррористические операции Франции и США в Средиземноморье [8]. В итоге же, по расчетам Анкары, вместо того, чтобы игнорировать Турцию, американцам придется выстраивать свою региональную политику на основе тесного сотрудничества с ней – как в старые добрые времена «холодной войны».

Здесь уместно заметить, что Турция, в последнее время активно демонстрирующая свою силу в регионе – например, в Ираке, Сирии, Сомали, – хорошо подготовлена к участию в очередном региональном конфликте. Ее интервенцию в Ливии государственная пропаганда увязывает с необходимостью утвердить контроль над теми морскими акваториями, без защиты которых, – как гласит полуофициальная доктрина «Голубая отчизна» [9] – Турция не сможет стать региональной державой с обширными амбициями. В дипломатическом плане Анкара всемерно использует то обстоятельство, что она выступает на стороне легитимного ливийского правительства, признанного международным сообществом. Соответственно, вмешательство в конфликт, отправка военных специалистов и поставка вооружений происходят в рамках двусторонних договоренностей между официальными властями двух стран. Другим активом Анкары на ливийской сцене выступают тесные связи с «Братьями-мусульманами», которые влиятельны не только в Ливии, но и во всем регионе. Наконец, турецкие подходы к ливийской проблеме разделяют члены ЕС в лице Италии и Мальты, а также влиятельный региональный игрок – Катар, из средств которого, собственно, и финансируется турецкая операция. Дипломатические позиции Турции подкреплены ее военной мощью. В ходе операции в Ливии она не только смогла наладить устойчивую оперативную логистику на суше и на море [10], но и переломить негативное для себя развитие конфликта в пользу своих ливийских партнеров. Это было сделано благодаря использованию новейшего вооружения, поддержанному соответствующей управленческой и координирующей инфраструктурой [11].

Риски, которым Турция подвергает себя, втягиваясь в ливийское противостояние, можно разделить на две группы: одни коренятся в самой природе этого конфликта, а другие определяются особенностями региональной политики в целом. К первой группе следует отнести невысокую устойчивость Правительства национального единства, что во многом выгодно поддерживающим его многочисленным вооруженным группировкам и ополчениям разной идеологической направленности, возникшим после падения Каддафи [12]. Вторая группа рисков связана с отсутствием у Турции каких-либо шансов завершить конфликт на своих условиях, используя лишь военную силу, – что, собственно, и подталкивает Анкару к активным дипломатическим маневрам [13]. Однако именно на этом направлении турки чувствуют себя не слишком уверенно, о чем свидетельствует само их обращение к военным инструментам в Ливии. В свою очередь из-за злоупотребления силовыми ресурсами Турция может предстать перед мировым сообществом в виде воинственного игрока, разговаривающего сугубо на языке пушек и неспособного на какой-либо «нормальный» диалог.

Какими же окажутся последствия расширившейся турецкой вовлеченности в ливийские дела? Согласно одному из вероятных сценариев, дальнейшее отсутствие дипломатических сдвигов в Ливии может не только способствовать усугублению изоляции Анкары в регионе [14], но и спровоцировать коллапс политического режима, выстроенного Эрдоганом [15]. Такая траектория, несомненно, опасна, поскольку ее дополнением будут радикализация турецкой внешнеполитической риторики и, возможно, провокации и авантюры, предпринимаемые нынешним режимом ради удержания власти внутри самой Турции. Совокупным же итогом провала турецкой кампании в Ливии может стать упрочение зависимости Анкары от западных стран, прежде всего от США, в последнее время все громче высказывающих свое недовольство излишне самостоятельной, с точки зрения американского руководства, внешнеполитической линией турецкого президента. Именно в этом плане перед Турцией открываются привлекательные перспективы сотрудничества с Россией на ливийской арене.

Черноморские мотивы России

Провал политического процесса в Ливии, обозначившийся в 2014 году, и дальнейшая кристаллизация двух противоборствующих лагерей подтолкнули российское руководство к постепенному возвращению в эту страну – на нынешнем этапе в качестве активного игрока, самостоятельно влияющего на ход политического конфликта. Решение оживить работу на ливийском направлении было продиктовано в первую очередь желанием России закрепиться за столом переговоров, в ходе которых будет определяться политическое будущее Ливии. Логика этого курса понятна: если такую задачу удастся решить и Россию признают «законным» участником ливийского урегулирования, то это позволит обзавестись каналами коммуникации в областях, традиционно для нее важных: в крупных инфраструктурных проектах, разведке и добыче полезных ископаемых, продаже вооружений [16].

Другим принципиальным обстоятельством, предопределившим российскую вовлеченность в ливийский конфликт, стало желание добиться более выгодной для себя геополитической ситуации вблизи собственных границ – прежде всего в бассейне Черного моря. В Москве хорошо понимают, что усилия по удержанию «Большого Черноморского региона» [17] от обостряющегося противостояния с НАТО не гарантируют успеха, даже несмотря на активную милитаризацию Крымского полуострова [18]. Разумеется, расширение сирийского направления внешней политики решает задачу диверсификации военно-политических инструментов, используемых для поддержания баланса сил на границах России – но далеко не в полной мере. Создание в 2013 году постоянной группировки российского ВМФ в Средиземном море [19] должно было открыть новые пути, позволяющие пресекать потенциальную угрозу российским интересам со стороны НАТО в черноморском регионе. Однако указанная группировка пока незначительна; кроме того, политические перспективы Дамаска по-прежнему не вполне ясны, а это не позволяет считать ситуацию в Сирии – ключевом звене этой схемы – безоблачной. В таком контексте российское присутствие в Ливии, еще одном прибрежном государстве Средиземноморья, приобретает особую важность: оно позволяет говорить о контурах уже целой региональной сети военных объектов. И если такая сеть будет окончательно создана, то Россия получит шанс оперативно развернуть в важной для нее части планеты ограниченные по объему, но потенциально опасные для интересов НАТО элементы военной мощи [20].

Занимаясь Ливией, Россия опирается на ряд сравнительных геополитических преимуществ. Речь идет в первую очередь об использовании своего международного дипломатического веса, например, через постоянное членство в Совете Безопасности ООН и поддержание рабочих контактов со всеми без исключения региональными игроками, имеющими ставки в «ливийской партии».

Естественно, главной российской задачей в этой сфере выступает ограничение западного влияния на политическое будущее ливийского государства. Далее, Россия напрямую взаимодействует с основными сторонами конфликта, избавляя себя от необходимости полагаться на третьи стороны в ходе переговоров. Наконец, Россия опирается на ограниченное военное присутствие «на земле», что позволяет в критические моменты вмешиваться в развитие событий. При этом, отрицая подобное присутствие на официальном уровне, Москва сохраняет за собой свободу рук на дипломатической арене [21] – в условиях пристального внимания мировой общественности и СМИ к ее деятельности в этой североафриканской стране [22].

К рискам, которые могут угрожать интересам России в регионе, следует отнести неспособность трансформировать ливийский военный конфликт в политическое противостояние, протекающее в рамках функционирующих государственных институтов. Эффективность дипломатических начинаний Москвы подтачивается неготовностью основных вооруженных групп договориться о едином обладателе государственного суверенитета. Соответственно, радикализация конфликта может не только оказать негативное влияние на другие слабые государства Ближнего Востока и Северной Африки, но и повлечь за собой вынужденное вмешательство международного сообщества и западных военных институтов, объективно сужающее диапазон геополитических возможностей Кремля.

Иначе говоря, российская позиция в Ливии в значительной мере определяется надеждами видоизменить региональную военно-политическую повестку в свою пользу, увязав укрепление собственных позиций на североафриканском побережье с защитой национальных рубежей в иных регионах. Однако в Ливии, подобно Сирии, степень влияния России ограничивается как внутренними, так и внешними факторами. Это в свою очередь требует проведения предельно сбалансированной политики, которая будет невозможна без постоянного диалога с ведущими участниками конфликта. Во многом именно благодаря турецко-российскому взаимодействию России удается сохранять относительное влияние на происходящее в Ливии.

Парадоксы нового мира

Диалог России и Турции по ливийской проблематике может превратиться в новый и самостоятельный вектор двусторонних отношений, развивающихся в последние десять лет особенно динамично и демонстрирующих новые форматы сотрудничества. Взаимодействие Анкары и Москвы на основе доброй воли и при взаимном уважении интересов могло бы принести значительные дивиденды обеим сторонам. Такие способы поддержки международных инициатив, как, например, январская конференция 2020 года в Берлине, состоявшаяся по договоренности Эрдогана и Путина, или идея создания совместной рабочей группы [23], способны заметно усилить обоих партнеров, легитимировав их роль в качестве гарантов будущих соглашений по Ливии. В интенсивных контактах, способствующих урегулированию североафриканского конфликта, может сформироваться координационный механизм, который способствовал бы продвижению совместных или посреднических проектов в различных сферах ливийской экономики. Это важно, поскольку каждая из стран, располагая в Ливии собственными преимуществами, все-таки нуждается в эффективном лоббировании своих инициатив среди конкурирующих политических групп.

Ливийские аспекты двусторонних отношений сказываются и на динамике важного для России сирийского конфликта. Как правило, когда количество «призов», вокруг которых происходит соперничество двух стран, жестко ограничено, конфликт крайне редко удается разрешить, удовлетворив при этом всех его участников. Но при расширении списка, по которому идет торг, сторонам легче договариваться, поскольку увеличивается число удачных для спорящих сторон исходов. Именно такая связь наблюдается в турецко-российском взаимодействии по Ливии и Сирии. Например, Россия уже не раз обнаруживала готовность идти навстречу турецким требованиям относительно Ливии по непринципиальным вопросам. Это было ярко продемонстрировано в январе 2020 года, когда Анкара и Москва выступили с инициативой усадить ливийских антагонистов за стол переговоров. Для Анкары важно было показать, что ее военное вмешательство не означает отказа от дипломатических усилий. Дивиденды же от ливийских уступок Россия получала в Сирии: в марте 2020 года Турция взяла на себя ответственность за ситуацию в неспокойной провинции Идлиб, обуздав там радикальные оппозиционные группы.

Наконец, стоит помнить и об экономическом измерении отношений двух стран. Одну из движущих сил двустороннего диалога сейчас представляют турецко-российские связи в строительном бизнесе: на Россию приходятся более 20% строительных подрядов турецких фирм [24]. Взаимовыгодные бизнес-контакты могу быть распространены и на ливийский рынок. Амбиции Турции в сфере нефте- и газодобычи в Ливии [25] могли бы быть подкреплены российским содействием в тех случаях, когда речь идет о территориях, контролируемых связанными с Москвой властными структурами. Но Ливия для Турции и России представляет нечто большее, чем нефть, газ и строительный бизнес. На уровне региональной политики у обоих акторов общая цель: они не хотят допустить укрепления военно-политической монополии Запада в Восточном Средиземноморье и сопредельных регионах. И Москва, и Анкара испытывают страх перед изоляцией и сталкиваются с растущим противодействием сопредельных государств. Но успешное сотрудничество на ливийском направлении, несмотря на разницу их позиций, способно привести к слому нынешнего status quo и утверждению на его месте многополярности, поддерживаемой набирающими силу региональными державами [26].

---