«За веру и бомбу»: удивительная жизнь полковника Бориса Пашковского-Пэша

[стр. 87—115 бумажной версии номера]

Всматриваясь в русский XX век, приходится сокрушаться не только о свирепых революциях и связанной с ними потере возможностей и времени, но и прежде всего — о растрате уникальных талантов. Магистральный исторический раскол 1917-го породил вторую Россию, а она — эта не имевшая четких очертаний «русская земля» в чужих пределах, альтернативная «малая» русская нация[1], — оказалась богата дарованиями. В Новом Свете они взошли особенно густо. Когда в апреле 1945 года у президента Франклина Рузвельта случился погубивший его инсульт, свидетельницей его последних слов оказалась русская аристократка и художница Елизавета Шуматова, так и не успевшая дописать его акварельный портрет. Вертолеты, ставшие символом Вьетнамской войны, придумал монархист Игорь Сикорский, а по телевизору, созданному Владимиром Зворыкиным, граждане Соединенных Штатов наблюдали за высадкой на Луну — возможно, потягивая калифорнийское вино, которое так прославил американский винодел Андрей Челищев. Истории «наших там» убеждают, что нитей, протянувшихся между двумя странами, куда больше, чем мы думаем[2].

Студент, белогвардеец, спортсмен

Одной из самых туманных фигур в ряду этих «очужестраненных» умов остается Борис Федорович Пашковский, более известный как «полковник Пэш». Из школьного учителя он превратился в контрразведчика, сыгравшего ключевую роль в создании ядерного щита над головой дяди Сэма. Многие из вовлеченных в стратегическое атомное начинание, запомнили его как человека зловещего, масштабного и толкового. В 1950-е и 1970-е он оказывался в центре крупных скандалов, а его имя «полоскали» в прессе. О русских американцах, мелькнувших в заокеанской военной истории, порой выходят целые работы или даже художественные произведения[3] — но отдельно о Пэше, фигуре, более чем заметной, нет ни одной книги. Данный материал задуман как первичный биографический эскиз, намечающий линии этой незаурядной судьбы в американо-русско-советском водовороте.

На закате века, в 1895 году, на землю Америки ступил молодой выпускник Киевской духовной академии Феодор Пашковский. Прибыв работать в православной миссии в Сан-Франциско, он вскоре познакомился с Эллой Дабович — девушкой из Черногории, родившейся в Калифорнии и приходившейся племянницей архимандриту Севастиану. 20 июня 1900 года у пары родился мальчик. Он рос в разноязыкой среде, с детства овладев русским, сербским и английским (позже к ним добавятся немецкий и французский). С конца 1905-го, еще ребенком, Борис начал прислуживать в алтаре Свято-Троицкого собора в Сан-Франциско. Его последующая карьера, впрочем, оказалась далека от религии. И если отцу было суждено стать митрополитом всея Америки и Канады, то сыну досталось участие в разработке оружия «судного дня» — и лишь косвенное приобщение к православной политике.

К 1913 году семья вернулась в Россию, а в сентябре того же года Борис уже учился в 12-й московской гимназии[4]. Из-за начавшейся вскоре войны отец ушел творить требы на фронте: он стал военным священником в 52-й пехотной дивизии. Борис добровольно последовал за отцом в 1916 году. Однако американский паспорт не позволял присягать чужой стране; по некоторым данным, ему пришлось добиваться особого разрешения — так или иначе, гражданство США ему удалось сохранить[5]. С августа 1916-го по май 1917 года Пашковский служил в 52-й артиллерийской бригаде и принимал участие в боях[6].

Добиваясь социальной самореализации, Борис вступил в действующую в России Юношескую христианскую ассоциацию (Young’s Men Christian Association — YMCA). Очевидно, и туда он попал через отца, познакомившегося с деятельностью организации еще в США. Весной 1918 года молодые христиане были очень довольны «прекрасным пареньком 17 лет», работавшим переводчиком и помощником[7]. Понятно, что в такой семье большевистский переворот не мог вызвать добрых чувств. В сентябре 1918 года мужчины-Пашковские (отец овдовел годом ранее) были уже в Симферополе, где Борис поступил в гимназию, которую успешно окончил 31 марта 1919 года. В его аттестате сплошь четверки, но особенно удавались выпускнику закон Божий, юриспруденция и география — за них пятерки[8].

Борис повторил свой выбор времен Великой войны, добровольно решив сражаться за страну своего отца. По состоянию на февраль 1920 года сигнальный унтер-офицер 1 статьи Пашковский служил в должности кондуктора в команде крейсера «Генерал Корнилов»[9]. Много лет спустя он скажет, что таких американцев, воевавших на стороне белых, было всего двое или трое. Как и в учебе, в боях против большевиков Пашковский был прилежен; приказом командующего Черноморским флотом от 12 марта его наградили Георгиевским крестом 4-й степени[10]. В конце мая его переводят работать в американскую миссию Красного Креста в Севастополе — вновь пригодилось владение языками[11]. К моменту женитьбы Бориса на Лидии Ивановой звезда белых уже почти закатилась. Ужас крымской эвакуации стал тяжелейшим переживанием для уже повоевавшего Пашковского. Вот красноречивое свидетельство из неоконченных мемуарных набросков: «На следующий день начался период, который трудно описать, но который навсегда оставляет в пережившем подобное ощущение ужаса, что это может произойти вновь […] (сравнить с моими воспоминаниями о пожаре в Сан-Франциско 1906 г.)»[12]. Уходивший на корабле Красного Креста Пашковский запомнил потерянные и скорбные лица тысяч людей, толпившихся на причале в надежде успеть на последнее судно. Мечтами тех, кто спасся тогда с Врангелем, на долгие годы станут месть и возвращение домой.

Связи в YMCA привели Пашковских в Берлин, где уже в декабре Борис начал работать со школьниками как учитель физкультуры. В июне 1921 года он в Вюнсдорфе, трудится в качестве преподавателя в политехнической школе для инженеров и механиков. Тогда же у него рождается сын Эдгар. По-видимому, Борис чередовал две работы: сотрудничество с YMCA продолжалось сессионно, но в той же роли учителя физкультуры он трудился и в немецкой школе. Впрочем, немецкая интерлюдия оказалась краткой: послевоенная разруха и гиперинфляция, очевидно, побудили чету к возвращению в США.

С ноября 1922 года Борис учился в Колледже YMCA в Спрингфилде, успешно выпустившись в июне 1924-го в качестве преподавателя физической культуры со степенью бакалавра[13]. Найдя работу в Чикаго, Пашковские в том же месяце переехали. В сентябре Борис укоротил свою фамилию до емкого «Пэш»[14]. Чикагский период оказался кратким: уже зимой 1925 года Пэши, преодолев полстраны, переехали в Лос-Анджелес, где Борис стал работать учителем физкультуры в средней школе. В июне 1925-го он поступает в Университет Южной Калифорнии на магистерскую программу. Эта затея оказалась весьма продолжительной: получение образования затянулось до 1934 года[15]. Между тем, на трудовом фронте Борис перешел в новую школу, в Голливуде, где смог дорасти до главы атлетического департамента — не самая плохая карьера.

В этот период Пэш уже связан с американской армией. Еще в 1930 году он попал в резерв, принес присягу и получил чин 2-го лейтенанта. Языкознание и понимание чужих культур были отмечены начальством; в случае мобилизации ему было предписано работать в военной разведке[16]. В сентябре 1935 года Пэша повысили до 1-го лейтенанта[17]. Знание русского и английского как родных было засвидетельствовано получением сертификата переводчика в 1939 году[18]. Тогда же он защитил магистерскую диссертацию[19]. В марте 1940-го, после начала Второй мировой войны, Борис по-прежнему жил в Лос-Анджелесе, будучи уже капитаном-резервистом[20]. В мае его направили в распоряжение 9-го армейского корпуса со штабом в Пресидио — районе Сан-Франциско. Он прошел месячные сборы в июне и сразу же был призван в армию сроком на год. В марте 1941 года срок службы с его согласия продлевается еще на год. В декабре США вступают в мировую войну, а Пэша переводят из 9-го корпуса в штаб Западного военного округа и 4-й армии. Так Пэш стал одним из восьми помощников заместителя начальника штаба по разведке[21]. В его карьере начинается абсолютно новый этап.

Кругом враги

После Перл-Харбора командование округа начало обсуждать возможное интернирование американцев японского происхождения. Капитан Пэш участвовал в совещаниях на эту тему, проходивших в середине декабря[22]. Пройдут несколько десятилетий, и ему это припомнят. А пока война дала стабильный рост в чинах: в феврале 1942-го его повысили до майора, а в сентябре того же года — ничтожный срок! — он принял пост главы контрразведки военного округа. Уже в октябре он выступает на конференции, рассказывая о проблемах, с которыми сталкивается подчиненное ему ведомство, и об опасностях подрывной работы противника. В конце октября еще один карьерный прыжок: теперь Пэш становится подполковником[23]. Одновременно начинается период разъездов. В конце ноября Пэш убыл в Джуно на Аляску, за эту командировку позже его наградят. Исходя из обрывочных сведений можно заключить, что местное военное командование занималось среди прочего и тем, что в документах расплывчато обозначается как «Russian matters». Пэш ручался за некоторых русских эмигрантов, которые потом, став разведчиками, отправлялись к алеутам[24].

Периодически Пэш возвращался к вопросу интернированных японцев. В декабре он контактировал по этому поводу со спецагентом ФБР, а в январе 1943 года участвовал в кратком обсуждении предложения использовать японских беженцев для создания военных карт Японии. От этой идеи отказались из-за потенциального риска утечки. Всю весну, часть лета и осень 1943-го Пэш разъезжал по Америке: служебные дела включали в себя бесконечные инструктажи, отчеты на местах, выступления и совещания. Впрочем, были и более интересные занятия: к примеру, в один из вояжей он встречался со своим секретным агентом в Калифорнии, который работал с «кротами» в Мексике, а в другой раз Пэшу было поручено наладить контакт с канадской контрразведкой[25]. Собирая данные о местах возможной высадки вражеского десанта, американцы пытались предусмотреть возможные действия Японии[26].

Несмотря на перелеты по всей стране, двужильный Пэш находил время карать «врагов народа» и по месту постоянного проживания. Майор Джон Лэнсдэйл, который совсем скоро в звании полковника будет отвечать за безопасность в Манхэттенском проекте[27], познакомился с Пэшем в начале 1943 года. Армейские спецслужбы на тот момент работали совместно с ФБР: институции были обеспокоены положением в Сан-Франциско и Беркли, «очагах коммунистической деятельности»[28]. Пэш произвел на майора впечатление: он ненавидел коммунистов и досконально знал всю их организацию — благодаря тайной сети, раскинутой им по всему Западному побережью. За «красными» велась слежка, их дома и места посещений были наводнены специальной аппаратурой. Вся информация стекалась в неприметный дом в Окленде. Пэш лично участвовал в монтаже телефонного коммутатора в подвале[29]. Кстати, Лэнсдэйл был не единственным, кого впечатлил неугомонный контрразведчик. Руководитель Манхэттенского проекта — генерал Лесли Гровс — вспоминал, что Пэш поразил его богатой эрудицией и энергичностью. А эмигрант Георгий Кистяковский, также участвовавший в создании ядерной бомбы, сформулировал свои ощущения иначе: «Безумный русский, крайне правый, такой своего рода активист из Ку-Клукс-Клана. […] Тот еще персонаж был этот Борис Пэш»[30].

В марте 1943 года Лэнсдэйл передал Пэшу записку, в которой информировал о возможном проникновении советской агентуры в радиационную лабораторию Университета Беркли[31]. Подозрение Пэша пало на бывших учеников местного «светила», профессора физики Роберта Оппенгеймера[32]. Этот специалист и раньше не пользовался доверием: к тому времени ФБР уже два года как отслеживало все его контакты. Будущий создатель ядерной бомбы, подобно своим друзьям, действительно симпатизировал государству рабочих и крестьян. По словам Лэнсдэйла, политические взгляды профессора как таковые военную разведку интересовали не сильно, а вот потенциальная утечка беспокоила очень[33]. Нужно было срочно разобраться, какую роль в сомнительном переплетении опасных элементов играет сам «Оппи» — одна из центральных фигур, вовлеченных в Манхэттенский проект.

Суть проблемы, о которой контрразведчики еще не знали, заключалась в том, что на вечеринке по случаю отъезда Оппенгеймера в Лос-Аламос в начале 1943 года его друг Хаакон Шевалье, профессор французской литературы, обратился к нему с предложением. Знакомый этого филолога — Джордж Элтентон, убежденный коммунист, ранее живший в СССР, — очень хотел дружить и делиться секретами: профессору недвусмысленно было предложено «сливать» информацию. Но Оппенгеймер испугался и держал язык за зубами в течение восьми месяцев[34]. В июне, однако, он навестил свою любовницу Джин Тэтлок, состоявшую в Коммунистической партии США, — «Оппи» уезжал и расставался с Джин. Напавший на след Пэш, однако, этих подробностей знать не мог, и свидание лишь усилило его подозрения. Кстати, встреча оказалась последней: Джин покончила с собой через полгода.

29 июня 1943 года Пэш направил начальству отчет, в котором говорилось, что Оппенгеймер «может быть связан с Коммунистической партией»[35]. К описанию проблемы прилагались три варианта решения: скорейшая замена Оппенгеймера; ускоренная подготовка его заместителя и только потом замена; встреча физика с генералом Гровсом в Вашингтоне, в ходе которой подозреваемому дадут понять, что государству все известно. Пэш настаивал на последнем; он знал, что «Оппи» слишком честолюбив для того, чтобы пустить дело всей жизни «коту под хвост» из-за какой-то политики. Однако отчет не возымел должного эффекта: Гровс встретился с ученым в июле, после чего приказал снять с него все подозрения.

Попутно в конце июля того же года карьерные пути Пэша совсем ненадолго пересеклись с жизнью будущего Нобелевского лауреата и классика американской прозы Джона Стейнбека. В феврале 1943-го в ФБР начали обсуждать вопрос о том, можно ли позволить знаменитому писателю, известному симпатиями к СССР, пройти военную комиссию — он сам попросил об этом. Армейская военная разведка решила, что Стейнбек вполне надежен: несмотря на любовь к левому флангу, он патриот США и честный человек. Данные ушли наверх и легли на стол Пэшу, который как глава контрразведки категорически не согласился с коллегами. Учитывая «значительные сомнения» относительно верности данного субъекта Штатам и военному делу, Пэш рекомендовал на комиссии его провалить[36]. (Между прочим, нужно быть чрезвычайно уверенным в себе, чтобы попытаться пересмотреть решенный на весьма высоком уровне вопрос. Биограф Стейнбека в данной связи справедливо заключает, что Пэш, вероятно, заслуживает отдельного жизнеописания[37].) Небольшая неувязка состояла лишь в том, что на 27 июля 1943 года Стейнбек уже два месяца как находился в Европе в качестве военного корреспондента — таковы были издержки военного времени.

В пылу работы Пэш не слишком стеснял себя. Так, полковник обсуждал с Вашингтоном возможность приобретения специального катера, на который насильственно доставлялись бы коммунисты, работающие в ядерной лаборатории и подозреваемые в «сливе» информации. На судне задержанных предполагалось «тщательно допрашивать». В ответ Борису заявили, что это нарушение закона, поскольку такого рода «признательные» показания не будут иметь силы в суде[38]. Между тем находящийся «в разработке» Оппенгеймер не выдержал. В августе 1943 года, когда стало очевидно, что контрразведка затягивает удавку, он решил сыграть на опережение и сам проинформировал «всевидящее око» в лице Пэша о предложении Элтентона. Однако, стремясь выгородить своего друга Шевалье, на допросе у Пэша, состоявшемся 25 августа, Оппенгеймер представил историю в искаженном виде: по его словам, некий посредник якобы сам вышел на трех ученых, собирая информацию о секретном проекте. Назвать фамилии он отказался, мотивируя это нежеланием подводить невиновных людей под удар[39]. В итоге в сентябре Пэш отправил Гровсу еще один отчет. Откровения профессора были, мягко говоря, подозрительными. По заключению контрразведчика, тот понимал, как сильно сгустились тучи, и, дабы отвести от себя подозрения, банально выдумал историю с Элтентоном. Это, по мысли Пэша, означало только одно: профессору доверять нельзя[40]. «Оппи» так и не узнал, что из-за его попытки спасти друга разведка начала интенсивный поиск несуществующей шпионской сети, а отвечавший за безопасность в Лос-Аламос капитан де Сильва вообще поверил в то, что профессор работает на Москву и водит янки за нос[41]. Хотя позже выяснилось, что «Оппи» лишь «наводил тень на плетень», в определенном смысле опасения были оправданы. В том же 1943-м через идейного коммуниста Клэренса Хиски Советы проникли в металлургическую лабораторию в Университете Чикаго, так же являвшуюся частью Манхэттенского проекта, откуда извлекли ценную техническую информацию. Весной 1944 года военная разведка задержала Хиски во время передачи секретных документов агентам Москвы[42].

После того, как союзники высадились в Италии в сентябре 1943-го, Гровс решил собрать команду ученых, которые при поддержке военных смогли бы всесторонне оценить германский ядерный потенциал[43]. Подполковник Пэш, известный как фанатик своего дела, был назначен главой этой миссии, получившей название «Алсос». Говорят, генерал Гровс только позже узнал, что английский перевод этого греческого слова, означающего «священная роща» (sacred grove), созвучен с его фамилией — и остался весьма недоволен этим фактом[44].

Илл. 1. «Священная роща» Манхэттенского проекта — генерал Лесли Р. Гровс (© Atomic Heritage Foundation)

Охотники за головами

В перехваченных американцами сообщениях советской агентуры Пэш упоминается в марте 1944 года: из полученных данных следует, что он в конце декабря предыдущего года убыл в Иран[45]. На самом же деле в декабре 1943-го Пэш в составе миссии из 14 человек приехал в Италию. Американцы, к тому моменту активно интересовавшиеся немецкой ядерной программой, быстро обнаружили, что приоритет нацисты отдавали только тем оборонным проектам, которые обеспечивали безусловный и незамедлительный результат. Итальянские ученые, с которыми коллеги Пэша провели серию интервью, также засвидетельствовали, что немцы не слишком продвинулись в своих исследованиях. США не вполне доверяли этой информации, но миссию — Гровс получил подробный отчет — было решено сохранить как «безусловно интересное начинание», хотя конкретные результаты ее работы на первых порах были невелики[46]. К концу февраля 1944 года работа «Алсос» в Италии была завершена.

Весна 1944 года ушла на подготовку к следующему акту ядерного спектакля. Пэш тогда летал в Вашингтон и Лондон, заручался поддержкой высших кругов во флоте и разведке. После падения Рима в конце июня Пэш немедленно отправился туда и вновь опрашивал итальянских ученых. На тот момент в миссии участвовали уже 60 человек, поскольку Пэш активно пополнял свою «труппу»[47]. Одним из вновь привлеченных в проект людей стал голландский эмигрант, физик Сэмюэл Гоудсмит. В мемуарах он описал Пэша как безотказного профессионала и мастера психологической работы с людьми — все подобранные им подчиненные были лично ему преданы[48].

В августе 1944 года «атомный спецназ» Пэша вошел в Париж вслед за наступающей американской армией. В сентябре и октябре команда двигалась сначала по Бельгии, а потом по южной Франции, подбирая ценнейшие данные, оставленные отступающими немцами. Так, удалось выяснить, что в Олене, под Антверпеном, есть точка по переработке урана, а позже пришла информация, что урановую руду перегоняли и в Тулузу. Работа была не из легких: сотрудники миссии, слабо вооруженные, подчас выхватывали ценные материалы прямо из-под носа у немцев, нередко обгоняя наступающий авангард собственной армии и попадая в вооруженные стычки. Общее количество трофейной руды составляло на тот момент 31 тонну[49]. К концу ноября группа «Алсос» вошла в Страсбург: появилась информация, что там находятся немецкие физики-ядерщики. Бóльшую часть из них действительно удалось пленить, хотя еще ценнее оказался «суперприз» в виде документации, показывавшей маршруты, по которым ушла руда. Документы изучали при свете свечей двое суток, пока, как писал Гоудсмит, глаза не заболели. В итоге стало ясно: у немцев не было атомной бомбы и в ближайшее время они не смогут ее создать.

Илл. 2. Один из ближайших соратников Пэша, физик Сэмюэл Гоудсмит, август 1945 года (© Hoover Institution Archives, Boris T. Pash Papers, Box 1)

Казалось бы, можно было выдохнуть, но последние полгода войны выдались самыми напряженными. Демаркационные линии уже были четко прочерчены, и американцы не желали, чтобы искомые материалы — и прежде всего головы — попали в руки русских «пока-еще-союзников»[50]. После пересечения Рейна в конце февраля 1945 года команда Пэша для ускорения процесса присоединялась к группам мобильной разведки, входя в города фактически вместе с армией[51]. Гонка шла не только с Советами, так же имевшими виды на немецких ядерщиков[52], но и с французами: обгоняя наступающие подразделения генерала де Голля и часто действуя за линией фронта, американцы торопливо извлекали все, до чего удавалось дотянуться. Все эти мероприятия составили операцию «Акватория».

В апреле поступила информация, что группа ученых прячется в немецкой полевой лаборатории в Хехингене. Рвавшийся вперед Пэш начал планировать быструю десантную операцию и даже приступил к активным тренировкам. Гоудсмит его горения не разделял, задействовал свои связи — и план Пэша был свернут. Этого он Гоудсмиту никогда не простил, хотя позже они и стали близкими друзьями[53]. Пришлось брать ученых «обычными» способами. 17 апреля команде «Алсос» удалось овладеть 1100 тоннами урановой руды в соляных копях под Штасфуртом. Ценный материал хранился в полусгнивших деревянных бочках, и на протяжении двух дней специально согнанные немцы перегружали темно-серые кубики в коробки — американцы нашли неподалеку картонную фабрику. 20 тысяч заштопанных проволокой коробок спешно перебросили под Ганновер, а оттуда — в Великобританию[54].

По замыслу Гитлера, каждый немецкий город должен был стать очагом сопротивления наступающим союзникам. 24 апреля Пэш с небольшой группой и при поддержке бронемашин выдвинулся к городку Танхайм в Вюртемберге. В нескольких километрах от него Пэш и генерал Харрисон зашли в местную гостиницу, ожидая, пока подтянется наступающая колонна. Там Борис Федорович снял трубку телефона и попросил соединить с бургомистром. Гитлеровскому чиновнику было сказано, что с ним говорит полковник армии США и что у него есть 15 минут, чтобы выкинуть белый флаг. «Танхайм сдается!» — последовал моментальный ответ[55]. Все это могло бы считаться красивой байкой, если бы не кинохроника, запечатлевшая простыни в окнах, юркого коротконогого Пэша и испуганного бургомистра. Дело в том, что чины миссии документировали свои передвижения, снимая все происходящее на пленку. Катушки долго хранились в Гуверовском институте революции, войны и мира в Стэндфордском университете, пока в 2018 году не были оцифрованы[56]. 26 апреля миссия «Алсос» доложила в Вашингтон, что в 70 километрах от Танхайма, в городке Хайгерлох, были захвачены богатейшие трофеи. Подводя итоги, можно сказать, что все ценные материалы достались американской армии, а не союзникам, чем командование США было очень довольно[57].

Илл. 3. Борис Пэш направляется принимать капитуляцию Танхайма, весна 1945 года. Публикуется впервые (© Hoover Institution Archives. Boris T. Pash Papers. Box 5)

Впрочем, проворачивать очередную «операцию Танхайм» удавалось далеко не всегда. Охотясь за Нобелевским лауреатом Вернером Гейзенбергом в начале мая, Пэш с шестью бойцами прибыл в Урфельд. По городу пошли слухи, что прикатил американский полковник. На аудиенцию к нему пришли двое англоговорящих офицеров СС: война была проиграна, они хотели почетно сдаться вместе с несколькими сотнями своих солдат, предполагая, что под началом полковника находится целый полк. Пэш подыграл им, показав на карте, куда нужно привести людей на следующее утро. Однако один из его лейтенантов сорвал все дело, внезапно выпалив: как мы можем принять такое количество пленных, когда нас всего семеро? Час спустя незадачливым американцам пришлось в спешке покинуть город[58].

Через несколько дней рейх, которому прочили тысячу лет, капитулировал, просуществовав всего 12 лет. Группе «Алсос», расквартированной под Франкфуртом на отдых, нанес визит хор донских казаков под руководством Сергея Жарова. На глянцевых фото из альбома миссии видно, как группа офицеров балагурит и поет под аккомпанемент фортепьяно. Неизменно улыбающийся Пэш, подвыпив, плясал «казачка», выдав 14 коленец, после чего его старый знакомый Жаров предложил ему подписать с группой контракт — кому, как не бывшему учителю физкультуры, в 45 лет стать танцором![59] На другой фотографии — черный рынок в Берлине где-то в июне. Член миссии, лейтенант Ларри Браун, в окружении советских гвардейцев-орденоносцев: он только что продал им камеру «Лейку» и наручные часы, пересчитывает вырученные деньги. Все довольны: американцу — прибыток, красным бойцам — редкие трофеи… Фото из краткого безвременья. Одна война завершилась, но уже дул холодный ветер следующей. Пока, однако, еще можно было фотографироваться вместе.

Илл. 4. Спецагент Джерри Битсон, Сергей Жаров и Борис Пэш. Гейдельберг, лето 1945 года. На наградной планке Пэша видна ленточка Георгиевского креста. Публикуется впервые (© Hoover Institution Archives. Boris T. Pash Papers. Box 5)

Илл. 5. В пролетарском окружении: лейтенант Ларри Браун и советские командиры на черном рынке в Берлине, лето 1945 года. Публикуется впервые (© Hoover Institution Archives. Boris T. Pash Papers. Box 5)

Церковные шахматы

31 октября участников «Алсос» отозвали из Европы, а 10 декабря Пэш написал финальный отчет, в котором подвел итоги. По его оценкам, это был полный успех: всего проведены 22 операции, захвачены богатые трофеи, написаны около 400 научных отчетов для разных институций. За все время миссия потеряла только одного человека, который погиб в результате несчастного случая после 8 мая 1945 года[60]. Тогда же, в декабре, Пэш был представлен к медали «За выдающуюся службу» — второй по старшинству армейской награде[61]. Правда, по неизвестной причине получит он ее только в 1963 году. Зато британцы уже в августе 1945-го представили Пэша к Ордену Британской империи 4-й степени[62].

Среди особых «трофеев» оказались десять немецких физиков, включая Нобелевских лауреатов Вернера Гейзенберга, Отто Хана и Макса фон Лауэ, которых на год интернировали британские власти. Несмотря на сотрудничество двух стран, теперь каждая держава стремилась оставить ценные «мозги» себе[63]. Более того, англо-американское партнерство по ядерным вопросам было еще более подорвано в 1946 году, когда в США приняли Акт о ядерной энергии, запретивший обмен технической информацией подобного толка[64].

Между тем Пэш решил вернуться к гражданской жизни. 19 декабря 1945 года он ушел с активной службы, и вскоре с ним связался глава школы имени Бенджамина Франклина, с 1930-х годов знакомый с Пэшем по спортивным делам. Он предложил Борису перебраться в Лос-Анджелес и поработать в его школе. В результате в феврале 1946-го детям представили нового дружелюбного учителя русского языка и физкультуры. Фотография царственно шагающего принимать капитуляцию Танхайма «физкульт-разведчика» попала в школьную газету[65].

Однако «фантомные переживания» прошлого продлились недолго. Уже к середине 1946 года мы видим Пэша в Токио, где он трудится в штабе генерала Дугласа Макартура в качестве начальника отдела по связям с иностранцами[66]. Советский журналист Оскар Курганов, посещавший Японию в тот период и общавшийся с американцами, запомнил «хорошо говорившего по-русски» полковника[67]. Пэш помогал начальнику американской разведки в штабе, генерал-майору Чарльзу Уиллоуби, которого Макартур в шутку называл своим «ручным фашистом».

Как и в Европе, СССР и США состязались в побежденной Японии за право контролировать местную политику, используя самые разнообразные рычаги[68]. В марте 1946 года Японская православная церковь решила воссоединиться с Московской патриархией, а местный епископ Николай был принят патриархом Алексием I. Но уже в следующем месяце Японский церковный собор внезапно отстранил Николая от должности, призвав вместо него епископа из «американской митрополии». Ключевую роль в этом сыграл Пэш, отец которого к тому моменту был митрополитом Православной церкви в Америке[69]. Именно он убедил японских православных, что ставку надо делать не на Москву, а на Вашингтон; отец же помог ему подобрать «дельного» кандидата. Пользуясь служебным положением, Пэш доложил о проблеме лично Макартуру[70] и заручился его полной поддержкой. Советы забили тревогу; в октябре их представители докладывали в Москву, что «генерал Паш-Пашковский» давит на японскую консисторию[71]. Когда же Москва в ноябре попыталась переиграть ситуацию, было слишком поздно[72]. В декабре посланцев Русской православной церкви не допустили в Страну восходящего солнца, а 6 января 1947 года в Токио прибыл американский епископ Вениамин (Басалыга). Уже 7 января он провел первую службу, на которой среди многочисленных верующих присутствовал и Пэш.

Он ликовал. В конце того же месяца в письмах отцу Борис просил никому не говорить, что они решили этот вопрос благодаря семейным связям[73]. По его словам, в результате проведенной «операции» большевики «потеряли все здесь, упав лицом в грязь», и теперь многие в диаспоре, раньше размышлявшие о получении советского паспорта, вновь настроились против большевиков. Работа «на страх врагам и удивление советчикам», по мнению Пэша, должна была продолжаться: «А как Корея? Там ведь тоже есть русские церкви!»[74] 9 января, спустя два дня после первой проповеди нового епископа, в посольстве Голландии состоялся прием, на котором Пэш встретил своего давнего знакомого — генерал-лейтенанта Кузьму Деревянко, представлявшего СССР в Союзном Совете для Японии. О пикировках русского эмигранта и советского военачальника было хорошо известно; кроме того, иногда они сражались в шахматы. Пожимая американцу руку в тот зимний день, Деревянко прилюдно заявил: «Мой добрый друг — полковник Пэш — опять поставил мне мат. Конечно, как вы понимаете, я о шахматах». Борис парировал: «Заверяю вас, господа, что во всех прочих случаях это было по служебной необходимости». Эту партию Деревянко явно проиграл[75].

Темные делишки

Последний период активной карьеры Пэша крайне сложен для исследования: часть документации закрыта, часть уничтожена или обезличена.

Борис вернулся в Европу весной 1949 года[76]. К тому моменту уже несколько лет шла секретная операция «Скрепка», в чем-то унаследовавшая задачи миссии «Алсос»: в ее рамках вчерашние нацистские «мозги» переправлялись в США и начинали работать на американцев, а их грязное прошлое ретушировалось[77]. Авторы, писавшие о темной стороне истории ЦРУ, утверждали, что Пэш в этой программе тоже участвовал. Так, в число «нужных» попал бактериолог, доктор Ойген фон Хааген, — несмотря на то, что в годы войны он служил в концлагере Нацвайлер-Штрутгоф, где заражал заключенных различными болезнями. Фон Хааген якобы также представил Пэшу своего коллегу Курта Бломе — еще одного «естествоиспытателя», пробовавшего бубонную чуму на живых людях[78]. Не исключено, что в погоне за сенсацией поздние исследователи сгущали краски: документы или иные данные, подтверждающие помощь Пэша двум нацистским садистам, не обнаружены. Сам Пэш писал, что, когда чины миссии узнали об «экспериментах» своих подопечных, это вызвало у них возмущение и ненависть.

Более детальная информация собрана об операции «Кровавый камень». В ЦРУ на тот момент существовал департамент по координации политики (Office of Policy Coordination), возглавляемый Фрэнком Виснером. De jure все выглядело пристойно, de facto же это было оперативное крыло ЦРУ, действовавшее независимо вплоть до конца 1950 года. В 1948-м Виснер заявил, что вне стран капитала есть антикоммунистические элементы, которых стоило бы задействовать в пропаганде. Он был услышан: июньская директива NSC 10/2 Совета национальной безопасности повторяла его аргументацию почти дословно и предписывала ЦРУ перейти от психологической пропаганды к проведению секретных операций. На проект были выделены пять миллионов долларов[79]. Оперативный план действий был очерчен пугающе четко: предписывалось поощрять подрывную активность в тылу «основного противника», притом речь шла не только о пропаганде, но о «саботаже и различных операциях, а именно: убийствах, захвате объектов и вызволении союзных пилотов»[80]. По этой линии департамент по координации политики работал и с эмигрантскими организациями, в том числе с бывшими коллаборационистами — например с Народно-трудовым союзом[81].

Весной 1949 года Пэш был назначен представителем армии США при ЦРУ. Чтобы плотнее ознакомиться с этой страницей его биографии, стоит перенестись в самый конец 1975 года, когда бывший офицер ЦРУ Говард Хант, один из центральных участников Уотергейтского скандала, внезапно сообщил, что в 1950-е в Управлении существовало небольшое подразделение, которое занималась «мокрыми делами» и убирало подозреваемых двойных агентов. По его словам, возглавлял эту команду убийц полковник Борис Пэш[82]. Разумеется, профильный сенатский комитет призвал полковника, к тому времени вышедшего на пенсию, к ответу. Тот все отрицал: с Хантом не знаком, в указанные им 1954—1955 годы снова служил в армии, а к ЦРУ отношения не имел, в более ранние годы тоже никого не убивал и не планировал убить[83]. Тем не менее расследование правомочности действий ЦРУ и ФБР было выделено в отдельное производство. Так в 1975 году на свет появилась «комиссия Черча», получившая беспрецедентно широкий доступ к документации спецслужб. В последующие два года она опубликовала 14 докладов; одним из направлений ее работы стало расследование, касающееся «отдела убийств»[84].

Конгрессменами были допрошены все вовлеченные в дело лица. Комиссия установила, что Пэш действительно был приписан к ЦРУ с марта 1949-го по январь 1952 года, а также сотрудничал с Управлением по нескольким проектам позже. Пэш непосредственно возглавил программный отдел 7 (ПО-7) (Program Branch 7 — PB/7), подразделение для «особых операций», созданное при департаменте Виснера. По словам Пэша, ПО-7 отвечал за побеги из-за «железного занавеса», распространение антисоветской пропаганды и так далее. Начальник оперативного планирования при департаменте Виснера подтвердил: да, ПО-7 имел возможность избавляться от неугодных, об этом знали все причастные — однако убили ли кого-то на самом деле, ни один из свидетелей вспомнить не смог. Заместитель Пэша в ПО-7 также говорил, что отдел мог обращаться к таким «решениям» при наличии одобрения сверху. Пэш в свою очередь юлил как мог. В середине января 1976 года ЦРУ направило в «комиссию Черча» официальное письмо, информируя, что документы относительно «убийственной» деятельности ПО-7 не обнаружены.

Пусть многое и кануло в Лету, но кое-какие подробности о деятельности Пэша в то время стали доступными в недавно рассекреченных документах ЦРУ. Из них следует, что к Пэшу стекался огромный массив информации, а ПО-7 занимался в основном подрывной работой. Так, в мае 1949 года выходец из семьи греческих эмигрантов Аристайд Лазарус, бывший заместителем Пэша в этой структуре, представил начальнику совершенно секретную служебную записку, в которой предлагал подготовить свержение коммунистического режима в Албании[85]. По мнению автора, это показало бы Кремлю, что США способны оказывать мощное влияние в регионе. После начала восстания, которое, как предполагалось, будет поддержано албанскими массами, ЦРУ поможет инсургентам оружием и деньгами. Лазарус писал:

«Я убежден, что Албанию можно поставить на дыбы почти моментально. В нашу пользу играет то, что это единственное место, куда Россия не сможет направить войска напрямую. Если бы она попробовала силой пройти через Югославию, ей угрожала бы война. Вложив крохи, Штаты могли бы получить союзное правительство в Албании».

Илл. 6. Предложение о действиях в Албании, написанное Лазарусом на имя Пэша, май 1949 года (© Central Intelligence Agency. Freedom of Information Act Electronic Reading Room)

22 июня 1949 года операция «Изверг» была одобрена на высшем уровне[86]. После этого с помощью спецслужб был создан Национальный комитет «Свободная Албания», участвовавший в пропагандистских акциях и рекрутировавший выходцев из диаспоры для секретной заброски в страну с целью расшатывания ситуации изнутри. Попутно шла агитационная работа, продумывалось создание сети поддержки, активируемой в случае восстания, а в высших эшелонах власти прощупывались потенциальные перебежчики. В продлившуюся до 1953 года и проведенную в тандеме с британцами затею «влили» миллионы долларов. Вся эта деятельность, однако, завершилась провалом. Режим Энвера Ходжи устоял, десятки американских агентов были схвачены албанскими спецслужбами и казнены, а часть агентуры сдалась югославам. Албания явно не принесла Пэшу тех успехов, которых он добился в Японии.

В августе 1990 года премьер-министр Италии Джулио Андреотти сделал сенсационное заявление. Впервые было публично признано, что с 1950-х годов НАТО готовилась к полномасштабной партизанской войне в случае советского вторжения. За линией грядущей оккупации оборудовались так называемые «сети прикрытия», производились закладки оружия и снаряжения, тренировались спецподразделения. Проект, известный как операция «Гладиус», длился без малого 40 лет[87]. Профессиональные историки разведки отмечают, что его почти невозможно изучать: из общедоступных архивов документы изъяты начисто, а остатки спрятаны в спецхраны. (Историк Олав Ристе получил исключительную возможность ознакомиться с кое-какими документами — правда, без возможности цитирования[88].) План включал в себя до 15 стран и курировался ЦРУ и МI-6. Реализуя его, западные державы опирались на опыт надежных людей, которые имели опыт борьбы против СССР; нередко это были вчерашние волонтеры-эсэсовцы и неонацисты[89]. К 1958 году были созданы секретные штабы в Осло и Неаполе, налажена система коммуникации, которую предстояло активировать в час «икс». Бундесвер активно готовился к осуществлению плана в 1960-е; была разработана телекоммуникационная сеть «Гарпун» для координации действий между группами на континенте. К концу 1990 года Италия, Люксембург и Бельгия свернули операцию полностью, Голландия ее сократила, а Норвегия до сих пор поддерживает созданную тогда разведывательную сеть.

Работавший в 1950-е в Австрии Борис Пэш также поучаствовал в ковке атлантического меча. В 1951 году в этой стране ЦРУ начало операцию GRCROOND, продлившуюся около десяти лет. В ее рамках делалось все, перечисленное выше: обучение и тренировка военизированных формирований, закладки с оружием (были созданы около 80), разведка. Важной частью был специальный проект, начатый летом 1952 года и призванный обеспечить секретный эвакуационный коридор из восточной части страны в западную на случай вторжения Советов через Венгрию[90]. Европейское командование вооруженных сил США отвечало за разработку плана партизанских действий и помогало ЦРУ налаживать пути выведения агентуры в случае конфликта (то, что в документах называется «escape and evasion operations»). К этому участку работы Пэш имел непосредственное отношение: 1 июня 1953 года он написал отчет, в котором обозначил «основные рекомендации» для Австрии и Венгрии[91]. Подробности не известны, но можно указать, что начальство нашло эти соображения противоречащими общим планами ЦРУ в регионе[92]. Если бы большинство фамилий на рассекреченных документах не были бы вымараны, то, вероятно, о деятельности Пэша можно было бы узнать гораздо больше.

Грехи зрелости

К концу 1953 года Пэш вернулся в Сан-Франциско, где занял пост начальника отдела криминальных расследований при разведке 6-й армии. Только-только завершилась война в Корее: из примерно трех тысяч американцев, попавших в плен в ноябре—декабре 1950 года, выжила лишь половина. Понятно, что от их поведения в плену зависело само выживание[93]. Теперь бывшие пленники возвращались домой, где их ждали очередной раунд допросов, презрение и маккартизм. Одним из переживших трехлетнее заточение и сделку с совестью был капрал Джонни Мур. В середине декабря Пэш встречался с ним, а позже дал ход формальной жалобе против «коллаборациониста», которого понизили в должности и за которым разведка теперь была обязана наблюдать[94]. Судьба неудобного и ставшего ненужным Мура оказалась трагичной: разжалованный и надломленный многолетними судебными процессами человек был выброшен из армии и отсидел два года в тюрьме.

Позже Пэш стал заместителем помощника начальника разведки 6-й армии. Его сослуживец и друг с тех времен, полковник Джон Руш, вспоминал, что Пэш поражал своими лидерскими качествами и кипучей энергией, а также любил вспоминать захватывающую историю миссии «Алсос»[95]. Весной 1954 года начались слушания по делу Оппенгеймера. Главный вопрос заключался в том, удастся ли ученому сохранить допуск к государственным секретам. «Оппи», нажившему себе немало врагов, облеченных властью, припомнили все: и его связи с коммунистами, и фрондерство, и слежку за ним ФБР. Самую негативную роль в этом разбирательстве сыграли разъяснения, касающиеся знакомства с Пэшем, а также злосчастный допрос, который тот учинил Оппенгеймеру в конце августа 1943 года. «Отец бомбы» не знал, что Пэш все записывал на пленку, а когда ему предоставили расшифровку, он решил не лгать под присягой — и прямо отвечал на поставленные вопросы.

«—Вы рассказали Пэшу правду об этом случае [о деле Элтентона]?

— Нет.

— Вы солгали ему?

— Да. […]

— Почему вы так поступили?

— Потому что я был идиотом.

— Это ваше единственное объяснение?»[96]

Оппенгеймер признал, что предложил Пэшу «не просто ложь, а целую лживую теорию»[97]. Пэш прибыл в суд в конце апреля и под присягой подтвердил, полагаясь на свою память, все мелкие детали того самого дня, пройдя также и перекрестный допрос[98]. Разумеется, доступа к секретам Оппенгеймера лишили. Скорее всего Борис был рад, что помог уничтожить репутацию человека, которого подозревал в неблагонадежности с давних пор. Но их противостояние на этом не закончилось. Десять лет спустя, в 1964 году, «Оппи» написал статью в «The Washington Post», в которой весь процесс был назван «фарсом». Пэш отреагировал немедленно, напомнив, что атомщик тогда признал собственную ложь и, следовательно, ни о каком «фарсе» не может идти и речи, а раз он упорствует даже сейчас, то и подозревали его не зря[99]. Из 6-й армии Пэш ушел в 1956 году и еще год прослужил в штабе помощника по обороне от управляемых ракет, откуда уволился в ноябре 1957-го. Он перешел на формально «гражданскую» работу, став начальником секции в отделе технической разведки в армейском департаменте. Его секция, где он проработал до июня 1963 года, отвечала за Восточную Европу и СССР[100].

Вместе с женой они были деятельными прихожанами вашингтонского собора Святого Николая. Еще в 1947 году маленькую церковь решено было перестроить в собор, который одновременно стал бы военным мемориалом: предполагалось, что там будут поминаться православные, погибшие за религиозную свободу, а также православные военнослужащие армии США, убитые в двух мировых войнах и Корейской войне. В 1959-м Пэш был избран президентом церковной корпорации, а его жена возглавила сестричество. Во многом именно благодаря связям и попечительству Бориса работы были завершены, и в середине мая 1963 года состоялось торжественное открытие.

В 1965-м Пэши вернулись из Вашингтона в Калифорнию. Как и ранее, теперь они посещали церковь в Сан-Анселмо. Борису приносила доход открытая еще в 1963 году переводческая контора, которой он продолжал управлять. Сын со своей семьей жил по соседству[101]. В добрую минуту Пэш предавался игре в гольф и писал мемуары. Книга вышла в 1969 году, но он был не доволен своими издателями, признаваясь другу Гоудсмиту, что хотел бы сбросить на них атомную бомбу[102]. В начале 1972 года Лидия скончалась от сердечного приступа, а вдовец переехал в Сан-Франциско.

Даже старея, Пэш не терял профессиональной хватки (или паранойи): в мае 1971 года он проинформировал ЦРУ, что церковь в Сан-Франциско, возможно, инфильтрирована советской агентурой[103]. В апреле 1975 года, оправившись от смерти жены, он пустился в мегавояж продолжительностью в семь месяцев. Проехав по нескольким штатам на машине, он проследовал в Великобританию, Германию, Швейцарию и Испанию, отдыхая и работая в архивах. Вернувшись в США, он собирал материал для расширенной версии мемуаров[104]. Однако впереди его ждала «комиссия Черча» и скандал вокруг ПО-7, о котором упоминалось выше. Комиссия, которую он называл в письмах Гоудсмиту «адвокатом дьявола», и нападки прессы подкосили его здоровье. Последовал сердечный приступ, последствия которого он преодолевал в военном госпитале в Форте Хуачука, штат Аризона, где находится Главный разведцентр армии США[105].

Пэш продолжал поддерживать контакты со старыми друзьями по «Алсос» и сослуживцами. Он был одним из вице-президентов Национальной ассоциации контрразведки[106]. Его имя периодически упоминалось в прессе, а в 1975 году на экраны вышел советский кинофильм «Выбор цели», в котором, как и в одноименной повести Даниила Гранина, Пэш в исполнении Олега Басилашвили говорит Оппенгеймеру: «Я русский — правда, не из тех, кто вам нравится»[107]. С «дорогим Сэмом» (Гоудсмитом) он обсуждал прошлое и различные статьи по ядерной тематике[108]. Ему нравилось жить неподалеку от Сан-Франциско, где одиночество старости скрашивалось общением с семьями сына и внука. Иногда он жаловался на побаливающее сердце. В свою очередь Сэм, общаясь с ним, сетовал, что «бóльшая часть ребят из “Алсос” ныне поглощены своими карьерами и редко оглядываются на славное приключение тридцатилетней давности, а некоторые из них вообще хотели бы о нем забыть»[109]. Горький контраст с ветеранскими встречами в 1958-м, 1960-м и 1962 году, которые неуемный Пэш организовывал своими силами.

В 1978 году откровения Говарда Ханта отозвались неприятным эхом. Летом отдел специальных расследований интервьюировал чинов ЦРУ в связи с делом архиепископа Румынской православной церкви в Америке и Канаде Валериана Трифы. За 40 лет до этого духовный деятель придерживался крайне правых взглядов, был связан с румынской Железной гвардией, а его антисемитские проповеди провоцировали еврейские погромы. Американцев интересовало, кто именно помог радикалу из Восточной Европы поселиться в США. Основное подозрение пало на Пэша, но в ходе внутреннего расследования ЦРУ не смогло установить наличия какой-либо связи между ними[110]. Кроме того, Пэш и его ПО-7 периодически упоминались в прессе в связи с конспирологической теорией, согласно которой в ЦРУ мог работать «крот» из КГБ, способствовавший убийству Джона Кеннеди[111].

В конце того же 1978 года друг Сэм умер. Прошлое продолжало одолевать. В 1981 году в Сан-Франциско начались слушания по делу об интернировании американцев японского происхождения. Пэша — как одного из основных представителей ведомства, осуществившего этот неправовой акт, — вызвали в суд. Он рассказывал судьям весьма странные вещи: в частности, вспомнил, что, работая учителем физкультуры, обучал и детей японских эмигрантов, которым якобы предписывалось после достижения 18 лет вернуться на родину для прохождения службы в императорской армии. Пометки в стенограмме указывают, что присутствовавшие в зале японцы встречали реплики Пэша откровенным хохотом. За время опроса он так и не смог выстроить четкой линии защиты; все аргументы сводились к тому, что «время такое было, иначе было нельзя». На вопрос, зачем вообще надо было заключать людей в концлагеря, Пэш неубедительно отмахнулся: в его глазах это не были лагеря — японцы могли выходить за ограду и работать в поле. Судье пришлось призывать к порядку тех, кто был возмущен цинизмом старого служаки. Позже выяснилось, что сами лагеря Пэш видел только на фото. Допрос был закончен под аплодисменты: на вопрос: «Знали ли вы хоть о каких-нибудь актах саботажа, совершенных японцами?» — Пэш ответил: «Нет»[112].

Илл. 7. Неблагодарность родины: американец японского происхождения, ветеран Первой мировой, прибывает в лагерь интернированных в Санта Анита Парк. Аркадия, штат Калифорния, апрель 1942 года (© Dorothea Lange, United States National Archives)

В 1980-е Пэш уже в преклонном возрасте женился вторично. Об «Алсос», его любимом детище, по-прежнему иногда вспоминали: так, некий журналист искал в Европе следы Пэша и его команды[113]. Занимавшийся историей ЦРУ, Кристофер Симпсон познакомился с Пэшем в феврале 1985 года[114]; он рассказывал, что благообразный старик в очках был очень скромен и дребезжащим голосом кратко и четко отвечал на вопросы. Впрочем, когда Симпсон спросил его про ПО-7, Пэш ответил, что ничего об этом не помнит. В 1987 году в Форте Хуачука открыли Зал славы военной разведки, призванный почтить лиц, внесших в ее деятельность исключительный вклад. Имя полковника Пэша было увековечено там через год; старый и совсем седой, он лично прибыл на церемонию, где получил соответствующий сертификат. Имя полковника Джона Лэнсдэйла появится в этом Зале только в 2010 году.

Через три года после памятного награждения, «обнулив» всю многолетнюю аналитику ЦРУ, распался Советский Союз[115]. Неизвестно, какие чувства испытывал Пэш, наблюдавший за этим из Калифорнии. Он скончался в своем доме 11 мая 1995 года, чуть-чуть не дожив до 95-летия. Его похоронили на Сербском кладбище в Колме, пригороде Сан-Франциско, где покоятся многие русские эмигранты. На похоронах собирались пожертвования в пользу Американского онкологического общества[116]. В июне его память почтили в Зале славы[117]. О делах полковника не забыли: его «элитное подразделение лингвистов, шпионов и ученых» добрым словом поминалось в Конгрессе США[118], а во время иракской войны звучали предложения создать аналог «Алсос» для «прочесывания» Ирака[119].

Борис Пэш редко сомневался. Он прожил жизнь, будучи уверенным, что несет добро, исполняя временами очевидно сомнительные приказы страны, униформу которой носил. Укрепляя оборону Америки, Пэш своими личными усилиями способствовал гонке вооружений, грозящей ввергнуть планету в апокалипсис. Ему, кстати, говорили, что отправленные им в США образцы урановой руды использовались для создания «Малыша»[120]. Разумеется, можно задаться вопросом: кем же был Пэш — русским ли, американцем ли или кем-то еще? Но, как бы то ни было, даже несмотря на все ядерные или шпионские авантюры, эта биография остается примером того, как российская катастрофа начала XX века не только разбрасывала по миру светлые головы, но и ставила перед ними тяжелейшие вопросы выбора — морального, гражданского, политического.