Мечты и реалии нерядовой советской модницы

 

Валерия Чернова — магистр социологии, преподаватель Института коммуникационного менеджмента НИУ ВШЭ. Защитила исследовательскую дипломную работу в Европейском гуманитарном университете (ЕГУ, Вильнюс) по советскому наследию в современной российской моде. Сфера научных интересов — имиджевое и коммуникативное позиционирование российских топ-менеджеров; советская и современная российская мода.

 

На днях [в газете] сообщили, что я заказала себе шубу на норке и ношу, в зависимости от обстоятельств — то налицо, то наизнанку! Вот бы их устами да мед пить. Хорошо бы шубу на норке. Я все-таки упомяну, что предпочитаю соболь — стихам: «Я черным соболем одел ее блистательные плечи». Уж если выдумывать, пускай лучше соболь!
Из письма Лили Брик Эльзе Триоле¹

Материал для этой статьи был получен методом дискурсного анализа² переписки двух известных женщин, сестер — Лили Брик и Эльзы Триоле. Оживленная переписка велась ими в течение более чем 50 лет, в это время Лиля жила в Москве, а Эльза — в Париже. Инициатором издания писем в России и идейным вдохновителем книги «Неиздан­ная переписка: Лиля Брик и Эльза Триоле» (Брик 2000) был Василий Васильевич Катанян, сын последнего мужа Лили Брик — Василия Абгаровича Катаняна. Он также стал защитником чести и репутации обеих женщин, так как историческая «удаленность» событий, а так­же противоречивые мнения и комментарии современников подгото­вили почву для возникновения множества слухов, досужих выдумок и сплетен относительно их характеров и версий произошедших с ними событий. Совершенно разные культурные контексты (СССР и Фран­ция), условия жизни обеих сестер, схожие интересы и деятельность, теплая дружеская связь, их чувства и переживания предстают перед читателем на бумаге в собрании 295 писем. Современному читателю предельно ясно, что в советские годы переписка, да еще международ­ная, не могла содержать никаких особых государственных секретов, откровенностей и политических суждений. В предисловии Леона Робеля к французскому изданию этот момент специально объясняется при­выкшему к свободе слова западному читателю (Lili Brik & Elsa Triolet 1999). Как ни печальна демонстративная цензурность русского издания (во французском варианте эта переписка вышла в значительно боль­шем объеме — 1223 письма, сохранившихся в архивах двух столиц, без каких-либо купюр и изъятий), меня в контексте написания этой статьи интересовала откровенность иного рода. Моей задачей было исследо­вать дискурс моды и одевания жительниц двух разных столиц — со­ветской и французской — ракурс, на первый взгляд, открывающий читателю совершенно банальные бытовые сюжеты, однако вместе с тем имевший самое непосредственное отношение к вопросу государ­ственной важности — политике «формообразования» и дисциплинирования советского тела.

Сразу стоит отметить, что две яркие женщины, Лиля и Эльза, ко­нечно же, не были рядовыми советскими модницами. Обе вращались в рафинированной среде литераторов, критиков, поэтов, художников — светской богемы, жизнь которой сильно отличалась от жизни простых советских граждан. Лиля Брик³ благодаря своим знакомствам и связям имела возможность время от времени выезжать за границу — в Ригу, Лондон, Германию, что означало доступ к красивым нарядам, элегант­ной обуви и аксессуарам, дефицитным в СССР. Мать, работавшая во Всероссийском кооперативном обществе (АРКОСе, англ. All Russian Cooperative Society Ltd.) в Лондоне, присылала ей оттуда красивые ме­лочи — сумки, перчатки, духи, что также было весомым подспорьем во времена товарного голода. Сестре Эльзе⁴ в этом отношении повезло даже больше, чем Лиле — она с двадцати двух лет жила во Франции — на родине моды и стиля. Однако, как мы увидим далее, несмотря на их принадлежность к миру творческой интеллигенции (которой в повсед­невном понимании часто приписываются такие черты, как «избранность», избалованность, оторванность от реального мира⁵), обе женщи­ны были не менее ловкими и практичными в отношении моды и своего внешнего облика, нежели простые советские женщины.

Сюжеты писем Лили и Эльзы оставались практически неизменны­ми на протяжении всей полувековой переписки. Перед читателем предстают подробности советско-французских реалий того времени: жизнь богемы в Москве, Петербурге и Париже, семейные радостные и печальные события, писательские и литераторские успехи Лили, Эль­зы и Арагона, Маяковский и его стихотворения, бытовые затруднения, старые друзья и новые знакомые, война и дефицит, чувства, болезни и переживания и, конечно же, одежда и мода. Дискурс моды и одевания конструируется в качестве самостоятельной сюжетной и смысловой единицы изложения. Темы моды и внешнего облика в письмах чаще всего собираются в отдельные абзацы, что придает им особый смысло­вой акцент, выделяет их наряду с другими сюжетами переписки.

 

Дискурс моды и одевания, его доля и плотность

 

Моде, стилю, одежде и внешнему виду Лиля и Эльза посвятили пя­тую часть своих писем (доля здесь и дальше приблизительная, при­вожу ее, чтобы показать ориентировочное соотношение «модного» текста и текста из других дискурсов). Примечательная особенность данного эпистолярия в том, что сестры, активно переписывавшиеся с друзьями, родственниками и коллегами⁶, такое значительное внима­ние своей одежде и моде уделяли лишь в письмах друг другу. Отчасти эту интимность можно объяснить родственной близостью и довери­ем, которое сестры питали друг другу, отчасти удобством, связанным с тем, что Лиля и Эльза долгое время носили одежду и обувь одного размера, что позволяло им свободно выбирать и посылать друг другу понравившиеся вещи.

Интересным, на мой взгляд, также является то, что в разные вре­менные периоды насыщение писем «модными» сюжетами было раз­личным. Так, письма 1920-1930-х годов пестрят замечаниями о моде и стиле, описаниями туалетов, разговорами о новинках косметики и парфюмерии. Эти письма содержат где-то пятую часть всего модного дискурса переписки. Немало, но и не так много, если учитывать моло­дость героинь. Вероятно, это можно объяснить идеологией бытового аскетизма, доминировавшей в СССР в 1920-е годы. В известной фразе Владимира Маяковского: «Элегантность — это 100 % полезность, удоб­ство вещей и простор жилища» — заключалась формула, которой под­чинялся весь официальный модный дискурс страны. В середине 1930-х годов с изменением курса страны в направлении повышения уровня жизни среднего класса — основного социального слоя, поддерживаю­щего действующую власть, — стало изменяться и отношение к моде: ее стали популяризировать и «продвигать» в массы. В переписке это заметно по незначительному, но увеличению количества «модного» контента в 1930-е годы.

На период с 1945 по 1950-й приходится самая значительная доля «модного» дискурса — больше трети, что, скорее всего, объясняется вынужденным шестилетним перерывом в переписке, связанным с ре­прессиями, ужесточением советского режима в отношении «вражеской заграницы» и последующей войной. В дискурсе моды за описываемый период преобладают описания посылок и передач сестер друг другу — вещевых и продовольственных.

В 1950-е годы доля дискурса моды в переписке снижается и прибли­жается к доле первых двух десятилетий переписки. Появляется новый дискурс — старости и болезней, беспокойства о самочувствии. В этом ключе модные события в письмах Брик — Триоле приобретают новые ценностные ориентации: акцент делается на рациональные и утили­тарные свойства одежды и обуви: легкости, практичности, удобстве и способности сохранять тепло.

В течение последних десяти лет переписки доля модного дискурса снова увеличивается — до трети. Теперь практически все «модные» со­бытия выражают заботу и помощь, которую сестры на исходе жизни хотели оказать друг другу, — и чем больше, тем лучше, будто бы пред­чувствуя, что переписываться им осталось совсем недолго.

Будучи постоянно на виду, яркие и непосредственные, Лиля и Эльза всегда вызывали неоднозначную реакцию у окружающих — одни ими искренне восхищались, другие считали недостойными уважения. Они являлись объектами массы толков и сплетен, за ними ухаживали виднейшие писатели, актеры, режиссеры. И в преклон­ном возрасте Брик и Триоле оставались настоящими женщинами, сохранив интерес к моде, красивой одежде и своему внешнему об­лику. Это доказывают оживленные развернутые описания обсужда­емых «модных» событий и покупок из жизни двух сестер. Приведу для примера обсуждение, предметом которого была «леопардовая» шубка, которую Брик купила для Триоле (Брик был 71 год, Триоле — 66 лет).

«Лариса привезет тебе леопардовую шубку и большую банку икры. <...> Волнуюсь за шубку. Она красивая, теплая, но слегка тяжелая. Переделка почти не нужна, только укоротить, и может быть немно­го убрать плечи. Когда укоротишь и вытащишь ватин, станет легче.

Это была единственная леопардовая, абсолютно новая, импортная, на вполне приличной подкладке. <.> Я решила, что если не для Па­рижа, то хоть для мельницы [имеется в виду загородный дом Триоле и Арагона в Сент-Арну-ан-Ивелин. — В.Ч. ]. Была еще одна недурная котиковая, но большая, как шкаф, и чудовищно сшитая — всю надо было бы переделать»⁷.

На это Триоле ей отвечает в следующем письме:

«Шуба — красавица. Ее надо перешить, и неизвестно, останется ли она длинной. <.> Я была у Reveillon'a, но пойду к скорняку, который не будет так уж искать совершенства! Попроще. Не в лупу же ее рас­сматривать. Как бы то ни было со слезами из-за вашего разорения — спасибо»⁸.

Вослед через полтора месяца после удачной переделки шубы Триоле напишет:

«Принесли только что пантеровую шубку. Она ничего не весит! И очень хорошенькая, на юг поеду в ней. А кроме того, с сердцебие­нием купила норковую шубу, черную и блестящую, как рояль! Ходить в норке натурального цвета — это все равно, что носить на себе чек — столько-то, но черную даже трудно за норку признать. По-моему, очень красиво»⁹.

В последнем отрывке из письма Триоле отчетливо проступает чи­сто «советская» черта, присущая людям, жившим в эпоху дефицита, — важны не сам материал и в каком магазине вещь куплена. Главное, что вещь красивая и оригинальная (пресловутые перешив и выдумки ма­стериц), а уплаченная цена — пусть останется тайной!

 

«Модные» события

 

Сюжеты и темы, подтверждающие наличие дискурса моды и одева­ния в эпистолярии, я условно объединила в семь категорий: мода, вкус и «самоконструирование»; модные связи; «переделки»; обращение к портнихе; заказы и «подарочки»; передача «по наследству»; дефицит и «черный» рынок.

Дефицит и «черный» рынок

 

Советское государство, упразднив законы рынка и наметив путь к построению плановой экономики, взяло на себя обязанность плани­ровать и удовлетворять все потребности своих граждан. Осущест­влялось это путем нормирования всех видов потребления. Две чер­ты советской плановой экономики всегда оставались неизменными: искусственное поддержание низких цен на товары массового потре­бления, что делало их доступными основной массе населения, и то­тальный дефицит на товары и ресурсы (Корнаи 2007). В постоянном дефиците по всей стране были качественная обувь, элегантная одеж­да, добротная мебель и многие товары высокой стоимости, например многократно подорожавшие ковры.

Даже в столице нужно было искать практически все — от мебели до детских ползунков. Но несмотря на это, шанс достать то, что нуж­но, в столице был гораздо выше, чем на периферии. Именно поэтому столичные друзья и родственники расценивались как несомненное подспорье для жителей регионов — сюда буквально рвались за по­купками. Те же, у кого были родные или друзья за рубежом, а Лиля как раз относилась к этому счастливому меньшинству, предпочитали, конечно же, отечественной продукции иностранную.

Фабричные вещи в Москве, как и в Париже, можно было купить в магазинах, разница была лишь в том, что в этих магазинах предлага­лось. Москву и Париж разделяла пропасть так же, как Москву и со­ветскую периферию. В советской столице существовало три катего­рии магазинов, обладающих разной ценностью для потребителей. Первая — магазины, предлагающие товары, произведенные в СССР. Из-за неповоротливости легкой промышленности в эти магазины по­ступали либо устаревшие, вышедшие из моды модели, либо модели уже подходящего к концу сезона, либо «топорно» сделанные и по сравнению с западной одеждой выглядевшие простыми и примитив­ными. Вторая категория — магазины стран соцблока — польские, вен­герские, болгарские. Товары в них были лучшего качества по сравне­нию с советскими магазинами, они предлагали больший размерный ряд и более широкий ассортимент, но чтобы стать обладательницей какой-нибудь дефицитной вещицы, нужно было порой отстоять не одни сутки в очереди. И наконец, третья категория — это магазины, где можно было достать особо дефицитную западную одежду и обувь. Отоваривались там по валютным чекам, поэтому доступ к этим мага­зинам имели лишь привилегированные группы населения — жены «выездных» специалистов, работавших в странах соцблока или на За­паде. Отсутствие приметных вывесок и оформленных витрин также затрудняло доступ простых людей к «анклавам капитализма». По­пав в него, люди приходили в полный восторг — никаких очередей и препирательств. Лиля Брик, как мы понимаем, благодаря полезным знакомствам и статусу «жены Маяковского» — рупора пролетарской революции, имела доступ во все три категории магазинов. Но от дефи­цита и безденежья не был застрахован никто — а уж музы поэтов тем более — и Лиля не раз за свою долгую жизнь возьмет в руки иголку и нитку.

Помимо пустующих магазинов, существовал еще и «черный» рынок, предлагающий альтернативу фабричным вещам — «фирму», други­ми словами, фирменные произведенные за рубежом вещи. Импортные товары, попадающие в страну разными путями, по мнению советских идеологов, являлись замаскированными орудиями западной потре­бительской пропаганды, целью которой было вызвать зависть у лю­дей к капиталистическому изобилию, породить неудовлетворенность социалистической действительностью, расшатать социалистически- ориентированное мировоззрение. Обвинение людей в вещизме и ме­щанских наклонностях сегодня выглядят тонким идеологически про­думанным ходом — попыткой власти отвлечь народ от проблемы поиска необходимых вещей. Искусствовед М. Герман точно отметил, что «идеологическая борьба с вещизмом велась, когда и вещей-то почти не встречалось, а стремление к вещам было одним из видов забвения, видом национального спорта»¹⁰.

В Париже, столице ненавистного Союзу общества, где правило изо­билие, тоже случались нелегкие времена — после окончания Второй мировой войны Эльза напишет:

«Подарков не шлю, оттого, что не могу нагружать товарищей в само­лете, оттого, что у нас карточная система, магазины пустые и все труд­но, как было, когда я была в Москве, платье сшить — что дом построить, духи продают, если у тебя флакон есть от тех же самых духов, а у Герлена хвост стоит, часами, американцы покупают духи своим девушкам. Все покупается на „черном рынке" за астрономические суммы, вроде как в 23 году в Германии»¹¹.

Лиля пишет в ответ:

«Очень хочется послать тебе чулки, но нет денег. Следующей оказией пришлю непременно. Обязательно напишите, что вам нужнее всего — чулки? носки? мыло? сладкое? еще что-нибудь? кофе? чай?»¹².

Помимо магазинов и черного рынка, существовала небольшая сеть практически закрытых ателье, попасть в которые простой женщине и сделать заказ было просто невозможно, а если и удавалось, то при­ходилось ждать готовности изделия до нескольких месяцев. В начале «оттепели» советским гражданкам активно предлагалась идея береж­ливости в одежде, пропагандировались разные способы переделки, перекройки, подвязывания вещей (Лебина 2009: 126). Однако это мало помогало тем, кто хотел обновить свой гардероб или просто приобрести что-то новое. Советские женщины не отчаивались — более чем за 70 лет существования СССР женское население страны освоило мно­жество изощренных «альтернативных» практик следования моде¹³.

 

«Самоконструирование», мода и вкус

 

Первые опубликованные письма сестер друг к другу датируются кон­цом 1910-х годов. Это время, когда в России особенно популярными ста­новятся фотосъемка и кинематограф. В больших городах открываются профессиональные фотомастерские. К середине 1910-х годов в России уже действовало около 30 кинофирм и вышло порядка 300 фильмов. В городах начинают продавать фотокарточки и открытки с фотогра­фиями знаменитых артисток и актрис того времени — Веры Холод­ной, Клео де Мерод, Марии Кузнецовой, Лины Кавальери, Екатерины Рощиной-Инсаровой, Веры Каралли и др.¹⁴ Светские дамы, к кото­рым определенно относили себя Лиля и Эльза, отдавая дань моде, так же как и знаменитые актрисы, стали пользоваться услугами частных профессиональных фотографов. До нашего времени сохранилось не­сколько фотографий сестер, сделанных московским мастером Алек­сандром Родченко. Примечательно, что никакой тотальный дефицит, характерный для всего советского периода, не мешал двум женщинам выглядеть на этих фотографиях очаровательно — модно, изысканно и элегантно. Что же, помимо полезных знакомств, помогало им хоро­шо выглядеть?

Молодость Лили и Эльзы пришлась на период «расцвета» эпохи дефицита, в условиях которого недостаток доступных и подходящих фабричных вещей компенсировался зачастую их самостоятельным из­готовлением «на дому». Шить одежду самостоятельно вынуждали не­сколько причин: постоянный дефицит, неудобный крой магазинных вещей, отсутствие подходящих размеров или расцветок и, наконец, соображения экономии. Для развития такой женской самодеятель­ности практически всесоюзного масштаба были все предпосылки — уроки кройки и шитья входили в обязательную школьную программу для девочек, на протяжении всей советской истории по всей стране действовали курсы кройки и шитья¹⁵, выходило множество книг, по­могающих хозяйкам освоить швейное мастерство, женские журналы пестрили практическими советами начинающим рукодельницам и швеям¹⁶. Все перечисленное при наличии необходимых навыков по­зволяло практически полностью отказаться от фабричных изделий и самостоятельно шить одежду иногда лучшего качества, чем пред­лагалось советскими фабриками и комбинатами.

Сестры, судя по письмам, не обладали такого уровня мастерством, чтобы полностью отказаться от готовой одежды, но очевидно то, что они неплохо шили для себя простые вещи — платья, юбки и блузы:

«Сшила себе черное платье с тремя воланами, очень длинное, по моде, почти до щиколотки, с круглым воротничком из черного пле­теного кружева на белом батисте, а поверх пальто из той же материи, без подкладки, широкое, с широкими рукавами, на резинке. В плечах ничего не подложено, просто свои плечи! Зато женщины обезумели и затягиваются в маленькие корсетики, чтобы талия была осиная и что­бы были бока!»¹⁷

Лиля и Эльза также собственноручно ушивали сапоги и ботинки, изготавливали шляпки, бусы и другие аксессуары:

«Давно не писала тебе: леплю, правлю корректуры, вяжу шляпы (уже четыре связала!!), вечером народ — правда, немногочисленный, сравнительно»¹⁸.

Сестры обладали не только женской смекалкой и прекрасным ху­дожественным вкусом, но и врожденным чутьем на элегантные и эф­фектные вещи. Они рассуждают о новинках моды, спорят о стиле, при­сылают друг другу зарисовки модных туалетов, обуви и аксессуаров¹⁹. Эльза, конечно, в более выигрышном положении — в Париже можно было купить и красивую обувь, и изящные туалеты, чего советская сто­лица предложить не могла. Но и Эльза, особенно в нелегкие времена, не раз прибегала к «альтернативным» повседневным практикам «са­моконструирования», помогавшим советским женщинам «лавировать» между тем, что модно, и тем, что «можно», между тем, что красиво и удобно, и тем, что продается в магазинах.

Один из таких сложных периодов выпал на первые годы совмест­ной жизни Эльзы и французского поэта Луи Арагона — когда супру­ги столкнулись с серьезными материальными трудностями. Арагон только начинал пробивать себе дорогу в литературном мире, и на его писательские заработки едва ли можно было прокормиться. Поэтому Эльза взяла инициативу в свои умелые ручки. Из ракушек, искусствен­ного жемчуга и всяких бытовых мелочей типа металлических колечек, пуговиц и пестрых побрякушек она начала делать ожерелья на про­дажу. Работа была нелегкая, но Арагон тоже вносил посильный вклад в это дело — рано утром, уложив все изготовленное в чемоданчик, он уходил на поиски оптовых покупателей. Парижанки оценили по до­стоинству недорогую и оригинальную бижутерию и охотно ее раску­пали. Но это были разовые продажи и о хорошем заработке для семьи по-прежнему речь не шла. По воле случая одно из Эльзиных украше­ний увидел корреспондент американского журнала Vogue. Он был так удивлен и восхищен неординарной задумкой, что впоследствии поре­комендовал ожерелья Эльзы знаменитым домам мод, таким как Poiret, Schiapparelli и Chanel²⁰.

Известность «ожерелий Триоле» росла день ото дня. Иногда Эльзе приходилось работать ночи напролет, чтобы в срок выполнить заказы. Но усилия того стоили — Эльза не только выручила семью в тяжелое время, но и была принята в мир французских кутюрье. Этот необыч­ный и новый для нее опыт Эльза подробно описала на русском языке в книге «Ожерелья». В СССР книгу издать не удалось — в это время эми­грантов практически не печатали. И только маленькие фрагменты из «Ожерелий» появились в одной из московских газет. Спустя много лет Арагон перевел книгу на французский и издал ее во Франции.

 

Модные связи

Круг общения обеих сестер был предопределен еще в детстве — мать Елена Юльевна окончила Московскую консерваторию по классу рояля и часто музицировала для семьи и гостей, сочиняла стихи и писала к ним музыку, а отец при своей, казалось бы, «сухой» профессии юриста был страстным поклонником Гете и душой компании, членом поэти­ческого кружка. Поэтому в доме Каганов нередко собирался весь цвет московского общества — писатели, юристы, литераторы, художники. Став взрослыми дамами, вхожими в круги творческой элиты, Лиля — московской, Эльза — парижской, они не представляли свою жизнь вне мира искусства и поэтому старались окружать себя людьми талантли­выми и неординарными. В маленькой квартирке Лили и Василия Ка­таняна в один из дружеских вечеров впервые повстречались и больше не расставались Майя Плисецкая и Родион Щедрин. Здесь также были частыми гостями Илья Эренбург, Сергей Эйзенштейн, Ромен Роллан, Николай Черкасов, Сергей Параджанов, Александр Зархи и Сергей Юткевич. Писательская и литераторская деятельность подарила сестрам знакомства с Константином Симоновым, Борисом Пастернаком, Алек­сандром Тышлером, Жоржем Садулем, Виктором Шкловским, Давидом Бурлюком, Всеволодом Мейерхольдом и многими другими талантливы­ми деятелями эпохи. По совету Брик и Катаняна Триоле и Арагон выве­ли в «свет» немало отечественных поэтических звезд 1960-х годов — это и Андрей Вознесенский, и Борис Слуцкий, и Виктор Соснора.

Богемный круг общения ко многому обязывал — частое принятие именитых гостей у себя дома и ответные визиты, еженедельные походы в театр, на выставки и в оперу, и на все эти мероприятия готовились (срочно шились, одалживались или перешивались) новые туалеты:

«Открытие [Theatre de France. — В.Ч.] сегодня. <...> Арагоша — во фраке (обязательном), из которого он вырос! А я в лучшей моей одеж­де — ma robe dimanche [выходном платье. — В.Ч. ]»²¹.

 

«Переделки»

 

Постоянный дефицит и советская идеология хорошего вкуса, эквива­лентного бережливости и накопительству, порождали особое отноше­ние ко всем вещам в доме, в том числе и к предметам одежды. Люди того времени всеми силами стремились продлить жизнь своих вещей. При­способление к дефициту в виде переделки, перелицовки и превраще­ния старого в новое стало характерной чертой и практикой советского потребительского поведения. Советское общество вполне справедливо называют «обществом ремонта» (Герасимова, Чуйкина 2004), в котором «любая вещь надолго переживает свой обычный срок, не только зана­шиваясь до дыр или служа до окончательной поломки, но и становясь материалом для следующего нового объекта» (Тихомирова 2004).

Из писем сестер видно, что ими переделывалось абсолютно все — платья, костюмы, сумки, белье и верхняя одежда. Лиля в письме Эль­зе пишет:

«Пелерина не подошла, она на здешний вкус уж очень экстравагант­на, жалко, что ты с себя сняла, а я не ношу. В будущем году — иншалла! — она пойдет на подкладку, будет роскошно и тепло»²².

Из одного из писем Эльзы: «Почему ты, Лиличка, собираешься пере­шивать вязаное пальто? Ведь оно распустится!»²³.

Выглядеть «по-новому» старым вещам и нарядам позволяли не толь­ко «перелицовка» и отделка, но также и аксессуары. В одном из своих писем Брик просит сестру смастерить и прислать пресловутых «ожерелий Триоле»: «Элик, если кто-нибудь подвернется, пришли, пожалуйста, бусов. Ужасно хочется»²⁴.

Изготовление бус после пришедшего успеха Эльза не бросила — в одном из писем она напишет спустя семь лет:

«Сделала мимоходом несколько моделей бус и сумку для Lucien Lelong. Сумка смешная, прозрачная вся, как из стекла (вечерняя), так что видно все внутри лежащее, все должно быть красивое! Пудреница, день­ги и любовные письма. Я продала „идеи", первую модель, делать их не буду. Это невыгодно, но зато никакой возни, одно удовольствие!»²⁵

 

Обращение к портнихе

 

В постановлении ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 10 августа 1962 года о дальнейшем улучшении бытового обслуживания населе­ния отмечалось, что «неудовлетворительная организация обслужива­ния населения в существующей сети ателье, павильонов и мастерских вынуждает людей обращаться к услугам частных лиц»²⁶. Эти частные лица в официальном властном дискурсе рассматривались как пере­житок прошлых лет, тормозящий переход страны к коммунизму. Со­ветские женщины, в обращении к портнихам, именно о них и идет речь, напротив, не видели ничего зазорного. Возможность пошить у частницы новое платье или костюм сулила желанное самообновление и поиск индивидуальности, чего советская модная «индустрия» пред­ложить не могла.

У Брик и Триоле, как и у многих советских женщин были свои по­стоянные портнихи, к которым они обращались время от времени. И это неудивительно — надомное шитье стоило сравнительно дешево, а учитывая, что портниха могла предложить что-то совершенно новое и оригинальное, пошив изделие в несколько раз быстрее, чем в ателье, стоимость работы уже не играла существенной роли:

«Лиличка, я уже обносилась насчет ночных рубашек. У Александро­вой лежит моя материя, пускай поскорей сошьет с очень пышными в плечах рукавами и большой меткой на самой прозрачной сетке. Бук­вы — без выкрутас, совсем прямые, чтобы не секлись и не раздваива­лись. Что-то я ее еще просила сшить — штаны без верха и combinaison-jupon, но главное — ночные рубашки»²⁷.

Если времени пошить наряд не было, к портнихам обращались, что­бы взять наряд на прокат:

«Портниха одолжила мне платье, длинное, но с рукавами и не доста­точно бальное. Я слишком маленькая, и мне платья с манекенок велики. И накидка из перьев как на Марлен Дитрих! Форменный маскарад»²⁸.

 

Передача «по наследству»

 

Практика передачи вещей «по наследству», «донашивания» и их мно­голетнего хранения — чаще в рамках одной семьи — в советское вре­мя была народной нормой и еще одной вынужденной стратегией про­дления жизненного цикла вещей (Гурова 2008: 180-182). Так, девушки носили платья, костюмы и кофточки своих матерей и старших сестер, парни донашивали отцовскую одежду.

Переписка показывает, что традиция «от старших — младшим» Лилей и Эльзой не соблюдалась, скорее наоборот, потому что обычно именно Лиля (будучи старшей) донашивала наряды младшей сестры:

«Хожу во всем твоем — с ног до головы. Я теперь самая элегантная женщина в Москве!»²⁹.

Лиля искренне радовалась вещам сестры и очень их берегла — ведь в московских магазинах таких вещей не было, а что-то стоящее и кра­сивое доставалось с огромным трудом:

«Новый год встретила в твоей накидке. На нее нашили недостаю­щие жемчужины, и надела я ее на твое же длинное, узкое, с длинны­ми рукавами платье (не помнишь его?). В меру своих возможностей, я выглядела блестяще, очень элегантно»³⁰.

Нередко обмен происходил в кругу друзей, приятелей и знакомых— так, «выброшенные» и купленные впрок или «на вырост» вещи года­ми странствовали от одних хозяек к другим. В одном из писем Лиля пишет:

«.Да! Твои туфли не влезли Ларисе даже на нос, так что ей доста­лась прелестная блузка и она очень довольна. Наде отдала твой вяза­ный платочек, а Лизе мои красные туфли очень красивые, которые мне велики»³¹.

Ритуалы обмена предметами одежды и их передачи распространя­лись не только на родных, друзей и приятелей, но и на коллег по ра­боте:

«Справляли 30-летний рабочий юбилей Хохловой [актриса, режис­сер, педагог, внучка П.М. Третьякова. — В.Ч.] и Кулешова. Был банкет в Доме кино. Подарили ей — пару твоих [присланных Триоле. — В.Ч.] чулок, а ему — твой галстук (не последний, конечно, а более старый). То и другое было нами передано в президиум (все наши кинорежиссе­ры), и подарки были развернуты под аплодисменты всего зала»³².

Сейчас, конечно же, сложно представить, чтобы какая-нибудь из­вестная дама искренне порадовалась такому интимному подарку, как чулки, — да еще «при всем честном народе», но в советское время за неимением этого важного (и дефицитного) предмета женского гардероба повседневным занятием многих женщин было рисование на но­гах линий, имитирующих чулочные швы. Поэтому тонкие, прочные и эластичные чулки всегда были особенно желанным подарком для каждой женщины.

 

Заказы и «подарочки»

 

Наиболее часто описываемым «модным» событием в переписке были «подарочки» — посылки и передачи, помогающие двум сторонам вос­полнить недостающие в повседневной жизни ресурсы. Из Франции доставлялись духи, косметика, шляпки, чулки, предметы роскоши, в периоды острого дефицита — обувь и одежда:

«Пришли мне, пожалуйста: 1) чулки со швом и 2) книгу Angelo Maria Ripellino Maiakovski et le theatre russe d'avant-garde»³³.

Из СССР отправлялись советские сладости, чай, кофе, консервы и мыло (в первые послевоенные годы), сшитые на заказ у знакомой порт­нихи вещи и главным образом икра:

«Спасибо вам еще раз за икру, она была, конечно, гвоздем в отно­шении блинов! И за все, за все — еще и за скатерть! — миллион раз благодарю и целую»³⁴.

Примечательно, что дефицитной московской икрой Эльза не раз пот­чевала уже знаменитого тогда испанского художника Пабло Пикассо — Лиля однажды строжайше наказала младшей сестре передать худож­нику «две баночки»³⁵.

Основной «заказывающей» стороной, как и ожидалось, оказалась советская — эпоха тотального дефицита дала о себе знать. Описание «заказов» выполнялось строго определенным способом — тщательно и скрупулезно (цвет, размер, фасон, силуэт, количество). Ведь допу­стив какую-нибудь неточность, «заказывающей» стороне пришлось бы переделывать присланную вещь, если говорить о предметах одежды, хоть это и не было непривычным занятием:

«...Если ты уже получила деньги, купи мне, пожалуйста, 2 полуве­черних (длинные) платья — одно черное, второе — какое-нибудь (если не слишком дорого, то что-нибудь вроде парчи, обязательно темной) и туфли к ним. Материи в этих платьях — позабавнее и туфли — тоже. Потом мне нужны 4 коробки моей пудры (телесного цвета); 3 губных карандаша Ritz — твоего цвета; румяна Institute de beaute — твой цвет (мазь, а не пудра); одороно; 2 очень жесткие рукавички (вроде вяза­ных); черные высокие ботики, конечно, — если хватит денег, то дюжи­ну; шпильки рыжие — покороче; духи Gicky; какую-нибудь забавную шелковую материю (темную, можно пестренькую, в цветочек) Жене на платье; булавки простые и крошечные английские. мне 2 каких- нибудь платьишка для постоянной носки»³⁶.

Описания в виде списков играли роль своеобразных «актов учета приемки» отправленных товаров — с такой тщательностью все пере­числялось. Благодарности за посылки тоже шли подряд — списком, опять же — чтобы подтвердить, что все отправленное получено в це­лости и сохранности:

«Элик, милый! Как всегда, начинаю письмо со СПАСИБО — за ла­комства, за помаду, за одороно. Гостинцами сразу завалили весь стол и все перепробовали, кроме леденцов, которые оставили на лето»³⁷.

 

В заключение

 

В действительности, и советская реальность не является исключением, идеология и официальный дискурс зачастую расходятся с повседнев­ной жизнью людей. Именно поэтому исследование повседневных пове­денческих практик становится особенно актуальным. На протяжении всей истории СССР стремление выделиться, очертить свою индивиду­альность с помощью одежды, фирменных и модных вещей порицалось общественностью и властным дискурсом. Если в обществе потребле­ния мода была инструментом индивидуализации людей, то в Советском Союзе государственная «народная» мода была призвана уравнять лю­дей с помощью одинаковых форм, однообразных материалов, сгладить противоречия, взрастить и воспитать социальный класс, который яв­лялся бы опорой существующему политическому режиму. В условиях всеохватывающего идеологического прессинга и тотального дефицита советские женщины всеми силами старались хоть как-то выделить и обозначить себя, очертить свою индивидуальность. Творческая интел­лигенция, несмотря на обывательское мнение о том, что богема живет в параллельном измерении и, несомненно, в лучших условиях, жила все в том же советском обществе, в котором правили товарный голод, блат и черный рынок. Просто волею обстоятельств (как говорится, про­фессия «обязывает») представители творческих профессий старались выделиться в еще большей степени, нежели представители других, ме­нее «возвышенных» призваний.

Переписка двух известных женщин Лили Брик и Эльзы Триоле, не­смотря на факт существования в СССР двух совершенно разных мод (первой — моды для «избранных» (партийная элита и люди к ним при­ближенные, творческая элита), второй — моды для простых советских граждан — рабочих, служащих и интеллигенции), показала нам, что

народная поговорка — голь на выдумку хитра — применима к опи­санию повседневных «модных» практик не только простых советских женщин, но и представительниц привилегированных слоев общества эпохи тотального дефицита. Советская мода, в отличие от женской моды на Западе, не могла претендовать на то, чтобы называться «го­товой» или эксклюзивной в современном понимании этого слова. Так как советская легкая промышленность и «индустрия» моды не мог­ли обеспечить магазины красивыми, элегантными и качественными вещами, советская мода и ее судьба оказались всецело во власти на­труженных и ловких женских рук. От этого она и была особенной — рукодельной, модой hand-made. В мире советской «альтернативной» моды все, что касалось внешнего вида, становилось предметом твор­ческих поисков и экспериментов — одежду не только шили, но еще и подвязывали, подкрашивали и передавали «по наследству», за мод­ными журналами охотились, в кино ходили, чтобы срисовать костю­мы главных героинь, а потом воплотить рисунки в предметы модного альтернативного гардероба, в магазинах модного дефицита выстраи­вались многодневные коллективные очереди, а портниха по праву на­зывалась настоящим теневым культурным героем эпохи (Вайнштейн 2007: 124). Семьдесят лет творчества и самоконструирования породи­ли несколько поколений женщин, которые, несмотря на идеологиче­ский прессинг и тотальный дефицит, умели отлично выглядеть не в самые лучшие времена.

Итак, мы подробно рассмотрели дискурс моды и одевания в пере­писке Лили Брик и Эльзы Триоле. Повторим, что их письма приблизи­тельно на пятую часть посвящены моде и одеванию, что немало, если учесть, что модный «бум» пришел в Россию только в начале 1990-х го­дов, а во Франции массовая модная лихорадка началась в начале 1960-х (Латур 2009: 367-379) — когда сестры были уже в преклонном возрас­те. Обращение к портнихе, «самопошив», продление жизни вещей, по­купка вещей у спекулянтов, полезные связи и копирование западных модных образцов — все эти «альтернативные» практики следования моде без исключения являются частью модного дискурса этой советско- французской переписки. Что, в принципе, неудивительно, ведь модная «альтернатива» — порождение именно советского времени.

Дискурс моды в переписке можно назвать дискурсом модных пе­редач и посылок, что обнаруживает весьма интересную проблему эквивалентности обменов между обществом потребления (Франция) и обществом дефицита (СССР). Эта специфика обусловлена пре­жде всего товарным дефицитом в СССР, а также тем, что обе стра­ны (Франция и СССР) могли предложить совершенно разные, взаимодополняющие и в одинаковой степени ценные ресурсы — будь то французские чулки, дефицитные в СССР, или советское сгущенное молоко, вообще не выпускавшееся в то время во Франции, но обла­дающее особым вкусом — таким знакомым и родным.

 

 

Литература

Анисимова 1925 — Анисимова. В школе кройки и шитья // Работни­ца. 1925. № 3.

Арсеньева 2004 — Арсеньева Е. Дамы плаща и кинжала. М., 2004.

Брик 2000 — Лиля Брик — Эльза Триоле. Неизданная переписка (1921­1970). М., 2000.

Брик 2003 — Брик Л. Пристрастные рассказы: Воспоминания, дневни­ки, письма. Н. Новгород, 2003.

Вайнштейн 2007 — Вайнштейн О. Мое любимое платье: портниха как культурный герой в Советской России // Теория моды: одежда, тело, культура. 2007. № 3.

Ваксберг 1998 — Ваксберг А. Лиля Брик: Жизнь и судьба. М., 1998.

Васильев 2007 — Васильев А. Русская мода: 150 лет в фотографиях. М., 2007.

Герасимова, Чуйкина 2004 — Герасимова Е., Чуйкина С. Общество ре­монта // Неприкосновенный запас: дебаты о политике и культуре. 2004. № 2 (34).

Гурова 2008 — Гурова О. Советское нижнее белье: между идеологией и повседневностью. М., 2008.

Жилина, Фролова 1969 — Жилина Л., Фролова Н. Проблемы потребле­ния и воспитание личности. М., 1969.

Как научиться кроить и шить 1948 — Как научиться кроить и шить // Крестьянка. 1948. № 3.

Катанян 2010 — Катанян В. Лиля Брик. Жизнь. М., 2010.

Корнаи 2007 — Корнаи Я. Силой мысли: неординарная автобиография. М., 2007. www.polit.ru/research/2007/11/07/kornaibook.

Латур 2009 — Латур А. Волшебники парижской моды. М., 2009.

Корниенко 2008 — Корниенко А. Дискурсный анализ. Учеб. пос. СПб., 2008.

Лебина 2003 — Лебина Н. Обыватель и реформы: картины повсед­невной жизни горожан в годы нэпа и хрущевского десятилетия. СПб., 2003.

Лебина 2008 — Лебина Н. Энциклопедия банальностей: советская по­вседневность: контуры, символы, знаки. СПб., 2008.

Лебина 2009 — Лебина Н. Во что одеть «Кузькину Мать?» // Родина: российский исторический иллюстрированный журнал. 2009. № 6.

Страусс, Корбин 2001 — Страусс А., Корбин Дж. Основы качествен­ного исследования. М., 2001.

Тихомирова 2004 — Тихомирова А. В 280 километрах от Москвы: особенности моды и практик потребления одежды в советской про­винции // Неприкосновенный запас: дебаты о политике и культуре. 2004. № 5 (37).

Шкловский 2009 — Шкловский В. Zoo, или Письма не о любви. СПб., 2009.

Янгфельдт 1991 — Янгфельдт Б. Любовь — это сердце всего: В.В. Мая­ковский и Л.Ю. Брик: Переписка, 1915-1930. М., 1991.

Lili Brik & Elsa Triolet 1999 — Lili Brik — Elsa Triolet. Correspondance. Traduit du Russe sous la direction de Leon Robel. Paris, 1999.

Maiakovski 1999 — Maiakovski V. Lettres a Lili Brik (1917-1930). Paris, 1999.

Triolet 1998 — Triolet E. Ecrits intimes, 1912-1939. Paris, 1998.

 

 

Примечания

1) См. письмо от 27.11.1950 (Брик 2000: 178).

2) Упомянутый анализ может быть позиционирован как дискурс-анализ в традиции исследователей Поттера, Уэзерелла и Паркера (Potter, Wetherell, Parker). Исследование будет основываться на неоднократ­ном прочитывании текста, его осмыслении и выстраивании связей между отдельными элементами. Вопросы будут ставиться с позиции этнометодологического подхода и теории анализа речевых актов, которая заключается в том, что люди, создающие дискурс, пресле­дуют цели, которые им выгодны, поддерживая их некими ритори­ческими и аргументативными тактиками и стратегиями.

3) Лиля Юрьевна Брик (девичья фамилия Каган; 11.11.1891 — 04.08.1978) — российский литератор, деятель культуры, любимая жен­щина и муза Владимира Маяковского, старшая сестра французской писательницы Эльзы Триоле, жены известного французского писателя Луи Арагона. Блестяще окончив гимназию, Л.Б. (здесь и далее Лиля Брик) поступает на математические курсы Гернье, через некоторое время переводится на Архитектурные курсы на Никитской. Позже учится лепке в Мюнхене. В 14 лет знакомится с Осипом Бриком и че­рез несколько лет выходит за него замуж. Через свою сестру Эльзу знакомится с Владимиром Маяковским. На их первой встрече поэт посвящает Л.Б. свою поэму «Облако в штанах». Почти все последую­щие стихотворения и те, что поэт написал до этой встречи, Маяков­ский посвятит ей. Через Маяковского Л.Б. знакомится с выдающимися литераторами XX в. Пастернаком, Шкловским, Хлебниковым, Бурлю- ком, Каменским, Горьким и начинает интересоваться литературным творчеством. После смерти Маяковского Лиля еще дважды выходит замуж, со своим последним мужем Василием Абгаровичем Катаня­ном, близким другом и одним из издателей поэта, она проживет до конца своей жизни, занимаясь переизданием поэтического наследия Маяковского, организацией культурных мероприятий в память по­эта, организацией его музея, съемкой фильмов, постановкой пьес и спектаклей о поэте (Катанян 2010).

4) Эльза Триоле (фр. Elsa Triolet, ур. Элла Юрьевна Каган; 12.09.1896 — 16.06.1970) — французская писательница, переводчица, лауреат Гон­куровской премии (1944). В 1918 г. выходит замуж за французского офицера Андре Триоле и уезжает с ним во Францию, где начинает заниматься литературным творчеством. Расставшись с Триоле, она через несколько лет выходит замуж за французского писателя Луи Арагона. Э.Т. (здесь и далее Эльза Триоле) написала более 20 книг. За сборник «За порчу сукна штраф 200 франков», написанный под мужским псевдонимом в 1945 г. получила премию Гонкуров — са­мую высокую литературную премию Франции, впервые за 40 лет присужденную женщине и не француженке. За роман «Незваные гости» («Свидание чужеземцев») ей присудили «Премию Братства», утвержденную организацией движения борьбы против расизма, ан­тисемитизма и в защиту мира. Написала книгу о Чехове, переводила его рассказы на французский. Является одним из авторов сценария знаменитого фильма «Нормандия — Неман». Э.Т. перевела множе­ство стихотворений Маяковского, пропагандируя во Франции его творчество. У Эльзы были невероятно красивые глаза. Арагон по­святил им поэму. Анри Матисс нарисовал картину «Глаза Эльзы», а Ив Сен-Лоран создал для нее костюм (Ваксберг 1998).

5) В Большом современном толковом словаре русского языка Ефремо­вой слово «богема», другими словами, «творческая интеллигенция», определяется как «среда актеров, музыкантов, художников, лите­раторов, ведущих особый, отличный от привычного для большин­ства людей, беспечный, беспорядочный образ жизни, не имеющих устойчивого материального обеспечения». www.efremova.info/word/ bogema.html.

6) См. напр.: автобиографические записи, воспоминания, дневники и письма Лили Брик: Брик 2003, Mai'akovski 1999; переписку Маяков­ского и Э.Т.: Янгфельдт 1991; автобиографические, дневниковые за­писи и переписку Э.Т. за 1912-1939 гг.: Triolet 1998; переписку Э.Т. и Виктора Шкловского: Шкловский 2009.

7) Письмо Б. — Т. от 28.09.1962 (Брик 2000: 379).

8) Письмо Т. — Б. от 04.10.1962 (там же: 382).

9) Письмо Т. — Б. от 08.12.1962 (там же: 391).

10) Цит. по: Лебина 2008: 85.

11) Письмо Т. — Б. от 03.07.1945 (Брик 2000: 111).

12) Письмо Б. — Т. от 23.07.1945 (там же: 115).

13) Под «альтернативными» практиками самоконструирования здесь подразумеваются повседневные, «насущные» и нерегулируемые женские практики следования моде, отличные от практик офици­ального советского модного дискурса, взращенные культурой со­ветского тотального дефицита. К ним можно отнести: обращение к портнихе, самопошив, переделывание и перешив одежды, пере­дачу вещей «по наследству» и др. Подробнее о советской модной «альтернативе» можно прочесть в книге Ольги Гуровой «Советское нижнее белье» (Гурова 2008: 139-183).

14) Подробнее о русской моде начала ХХ в. — в книге историка моды Александра Васильева «Русская мода» (Васильев 2007: 175).

15) См., напр.: Анисимова 1925.

16) См., напр.: Как научиться кроить и шить 1948: 23.

17) Письмо Т. — Б. от 26.03.1948 (Брик 2000: 139).

18) Письмо Б. — Т. от 21.04.1938 (там же: 84).

19) Письмо Т. — Б. от 24.05.1937 (там же: 70).

20) Подробнее об этом периоде жизни Эльзы в: Арсеньева 2004: 182-183.

21) Письмо Т. — Б. от 21.10 1959 (Брик 2000: 292).

22) Письмо Т. — Б. от 27.11.1950 (там же: 177).

23) Письмо Т. — Б. от 02.11.1966 (там же: 479).

24) Письмо Б. — Т. от 10.04.1931 (там же: 43).

25) Письмо Т. — Б. от 26.01.1938 (там же: 76).

26) Цит. по: Лебина 2003: 208-209.

27) Письмо Т. — Б. от 13.01.1937 (Брик 2000: 65).

28) Письмо Т. — Б. от 02.06.1937 (там же: 71).

29) Письмо Б. — Т. от **.04.1947 (там же: 135).

30) Письмо Б. — Т. от 13.01.1950 (там же: 169).

31) Письмо Б. — Т. от 18.09.1962 (там же: 375).

32) Письмо Б. — Т. от **.04.1947 (там же: 135).

33) Письмо Б. — Т. от 29.04.1966 (там же: 486).

34) Письмо Т. — Б. от 08.03.1961 (там же: 318).

35) Письмо Б. — Т. от 22.11.1948 (там же: 151).

36) Письмо Б. — Т. от 01.01.1936 (там же: 56-57).

37) Письмо Б. — Т. от 17.04.1968 (там же: 546).