22.02.19
«Новый» национализм: пять ответов к разработке темы
Мы решили узнать у коллег и друзей издательства — Алексея Миллера, Ильи Будрайтскиса, Андрея Захарова, Ильи Калинина и Андрея Тесли — о том, какое значение приобретает понятие «нации» в современном политическом словаре, и можем ли мы говорить о новых формах национализма. Ответы на эти вопросы мы собрали в нашем коллективном интервью, сиквеле материала о неореакции.
Мы задали один вопрос:
В современной общемировой политической риторике мы всё чаще встречаем апелляцию к конструкту «национального» и всем его производным. Brexit, Make America Great Again, Национальный Фронт во Франции, «Долгое государство» — лишь самые яркие примеры из этого ряда. Можем ли мы говорить, что идея «национальности» и «национального государства» получает новое значение и прочтение сегодня, или же этот поворот свидетельствует о кризисе «национализма»? Что происходит с понятием нации сейчас, и что нам делать с новым национализмом?
Алексей Миллер. Профессор Европейского университета в СПб
Мы живем в эпоху краха прежнего миропорядка. И речь уже не о крахе СССР, а о завершении длинной волны глобализации и уверенности в победоносности либерального глобализма. Как правило, сталкиваясь с новой, кризисной, не вполне понятной ситуацией, люди обращаются к привычным, кажущимся понятными формам и идеям. Если глобализм отступает, а лидер глобализма, то есть США, начинает действовать в духе национального эгоизма, всем приходится реагировать. И очень часто реакцией становится обращение к национализму. Так же было и после развала СССР. Попытки построить эффективные нации-государства в бывших республиках СССР не привели к большим успехам, потому что идея о нормативности и универсальности нации-государства — одно из главных заблуждений XX в.
Нация как была ключевым политическим символом в течение XX века, так и остается. Можно заметить некоторую реанимацию понятия «класс», с которой пытаются сегодня бороться через отождествление социализма и коммунизма с тоталитаризмом. То, что либеральные медиа в Европе называют сегодня «популизмом», на самом деле весьма разнородная палитра правых и левых движений, реагирующих на растущее социальное неравенство, обостряющуюся проблему миграций и разнородности общества, и кризис демократии, выражающийся в отчуждении рядового избирателя от правящей транснациональной элиты.
Поэтому верно говорить не о кризисе национализма, а о кризисе общества. Апелляция к национализму — одна из реакций. Нет никаких причин надеяться, что национализм будет в 21 веке более эффективным ключом к решению нарастающих проблем, чем в 20-ом. Но так же наивно было бы думать, что решением может быть попытка спасти потерпевший поражение либеральный глобализм. Это новая эпоха, с новыми вызовами, которая требует новых ответов. Все сказанное в полной мере относится и к России.
Илья Будрайтскис. Историк, социальный теоретик и художественный критик.
Понятие «национализм», очевидно, не является самым популярным для обозначения электоральных коллапсов либеральной демократии, связанных с именами Трампа или Ле Пен — чаще говорят о «правом популизме», «консервативном повороте», «нео-реакции» или даже «пост-фашизме». На первый взгляд это может показаться странным: ведь современные крайне правые политики постоянно обращаются к таким определяющим идеологическим фигурам национализма, как защита суверенитета, протекционизм и реализм в международной политике, общность интересов гомогенной нации и т. д.
Однако, в отличие от классического национализмом прошлых двух столетий, современные правые популисты не предлагают никакого проекта коллективного будущего — текущему неудовлетворительному положению вещей противопоставляется собирательный и абстрактный образ прошлого (характерно, что, например, Трамп никогда не конкретизировал момент, когда Америка была «великой» в его понимании).
Таким образом, для поддержки правых популистов определяющей оказывалась эмоция протеста против настоящего, которую дополняли страх перед будущим и лишенный исторических очертаний образ идеализированного прошлого. Национализм, напротив, неразрывно связан с модернистской установкой: нация обретает себя через «общее забвение» (по известному определению Ренана) и устремленность в лучшее коллективное будущее. Также национализм был исторически связан с экспансией гражданского равенства и демократии (естественно, ограниченных суверенными границами нации). Именно поэтому исторические отношения между национализмом и консервативной реакцией оставались сложными и динамичными — периоды сближения сменялись моментами открытых конфликтов. Консервативная темпоральность, в отличие от националистической, всегда включала в себя тревогу в отношении будущего и апологию исторического опыта, который возвышается над несовершенством рационалистических амбиций современников. Кроме того, консерватизм сохранял скепсис по отношению к демократии, равенству и ценностям Просвещения.
Безусловно, современный правый популизм представляет из себя эклектичную композицию идей и образов, часть которых отсылает к элементам политического национализма. Однако консервативная составляющая в нем явно оказывается сильнее. Отказ от любых проектов, обращенных в будущее, также отличает движения Трампа или Ле Пен от исторического фашизма первой половины XX столетия (как это показывает, например, в своей новой книге историк Энцо Траверсо). Вообще, последний подъем классического национализма был связан, наверно, с «бархатными революциями» 1989-го в Восточной Европе: тогда единство нации переживалось как оптимистическое в связи с представлением о счастливом «транзите» к рыночной демократии. Сегодня правые движения сопровождает пессимизм и недоверие к будущему — которые во многом отражают характер нашей эпохи, но придают ему уродливые и пугающие политические формы.
Андрей Захаров, философ и политолог, редактор журнала «Неприкосновенный запас: дебаты о политике и культуре»
К несчастью, мы сейчас действительно переживаем очередной спад глобализационной волны, за последнее столетие с небольшим поднимавшейся дважды — перед Первой мировой и после Второй мировой войны. Начиная с 1945 года, универсализация экономических, социальных, культурных, политических процессов виделась главным средством предотвращения нового общемирового конфликта. В начале XXI века, однако, глобализация в силу ряда причин начала захлебываться. Но если чахнет универсальное и общемировое, ему на смену идёт партикулярное и национальное. Это означает подъем национализма как идеологии и оживление популизма как его политической базы. Ничего хорошего от этого процесса ждать не стоит. Глобализация удерживала мир от новой общечеловеческой бойни, а обособление, напротив, будет провоцировать конфликты — и, в конечном счете, может спровоцировать очередную общемировую войну. Кроме того, в ходе нынешнего «националистического ренессанса» пострадает человеческая субъектность поскольку на место универсальных трактовок прав человека придут частные их трактовки, разрушающие сложившееся после правозащитной революции второй половины ХХ века единое гуманитарно-правовое пространство. Причём, как бы ни хотелось порой думать иначе, не бывает «хороших» и «плохих» национализмов: любой национализм означает неравенство, угнетение и подавление одних людей другими людьми — если даже на первых порах он видится освободительным движением. И в силу этого всякий национализм отвратителен.
Илья Калинин. Историк культуры, шеф-редактор журнала «Неприкосновенный запас: дебаты о политике и культуре»
Возвращение «национального» может быть обнаружено на нескольких уровнях, во многом противоречащих и даже противостоящих друг другу. С одной стороны, мы можем наблюдать низовой, так сказать, демократический национализм, являющийся реакцией на тенденции последних десятилетий: глобализацию капитала, переход основных экономических агентов на транснациональный уровень, уход государства из сферы социальной поддержки населения, неолиберальный менеджмент и как следствие (по крайней мере, многие видят именно в перечисленных выше факторах причину происходящего) – прежде невиданный рост неравенства, кризис представительного правления, разрыв между обществом и политическими элитами. С другой стороны, мы видим попытку господствующих элит, воспользоваться реактуализацией национального аффекта для того, чтобы сохранить существующее социально-экономическое statusquo. В последнем случае, речь идет о стремлении риторически и тактически перехватить недовольство положением вещей, оформляющееся в том числе и через апелляцию к национальному чувству, для того, чтобы лишить его трансгрессивной силы, угрожающей современному социально-политическому и экономическому порядку, преобразовать его критическую энергию в фиктивный патриотический консенсус, выражающийся в поддержке правящего класса, якобы озабоченного национальными интересами.
Андрей Тесля. Философ, старший научный сотрудник Academia Kantiana Института гуманитарных наук Балтийского федерального университета им. Иммануила Канта (Калининград).
На мой взгляд, речь идет не о радикально новом значении «национальности» и «национального государства», а об их актуализации — о том, что на данном этапе эти значения получают новую значимость. Ведь «национальное» и «национальное государство» связано с тремя важнейшими элементами модерной политической реальности — гражданством, субъектностью «народа» (что и выражается в понятии «нации») и территориально-политическим сообществом. Как сформулировала еще несколько лет назад Тереза Мей, как раз отражая актуальность старых смыслов — нельзя быть гражданином «ничего».
Процесс, набиравший обороты с 1980-х гг., который с известной долей условности маркируется как «глобализация», означал — пользуясь метафорой Зигмунда Баумана — переход к «текучести», где сила, власть, богатство теперь оказывались, в противоположность «классическому» модерну, связаны не с пространством — а свободой от него. Но пространство никуда не девается. Проблема в том, что теперь издержки по его обустройству и сохранению, связанность с ним — бремя слабейших.
Последние десятилетия — условной «глобализации» и торжества «либерально-демократического консенсуса» — означали не только наличие все большего числа тех, чьи интересы не учтены или учтены в недостаточной степени, но и одновременно размывание элементов, лежащих в самом основании консенсуса, начиная с логики «представительства» (в связи с чем в последние полтора десятка лет мы все чаще обсуждаем теории нерепрезентативной демократии) и механизмов, поддерживающих гражданское устройство. То, что легитимировало существующий порядок, все чаще осознавалось не только не соответствующим реальности — но и тем, против чего этот порядок во многом направлен на практике.
И поскольку запрос на государство — связанное с принципом гражданства, участия в качестве не индивидов, а единства, народа — не только не исчезает, но и имеет все основания для долгой жизни, начиная с экзистенциальных вплоть до самых прагматических, ситуативных потребностей — то прощаться с национализмом не приходится, как, впрочем, было бы принципиальной ошибкой и слепотой противопоставлять его глобальному. Напротив, как мы видим — это глобальный тренд, как и сам национализм был и остается глобальным — по крайней мере одним из путей в современность и одним из способов оставаться в ней.
Книжная полка «Нового литературного обозрения» о национализме:
1. Георгий Касьянов. Украина и соседи
2. Елена Гапова. Классы наций
3. Алексей Миллер. Империя Романовых и национализм
4. Виктор Шнирельман. Арийский миф в современном мире
5. Ирина Шевеленко. Модернизм как архаизм