Первую мировую войну не случайно прозвали войной машин: такого количества разрушительных технических изобретений, поражавших воображение человека, никакая предшествовавшая война не знала. Первая мировая также привела и к росту нервно-психических рас- стройств. Оба фактора предопределили появление массовых тех- нических фобий, отразившихся в визуальном пространстве эпохи (лубок, открытка, журнальные иллюстрации, детские рисунки).

На фронте наиболее раздражительными образами-стимулами стали самолет, пушка и с 1916 г. — танк. В журнальных иллюстрациях и на почтовых карточках встречались инсектофобические интерпретации военной техники (пушки-пауки, танки-жуки). В письмах солдат с фронта упоминается метафора поля боя как ада, в соответствии с которой технофобии встраивались в эсхатологические настроения современников. Показательны в этом плане случаи обстрела русскими солдатами своих аэропланов: вне зависимости от принадлежности самолет воспринимался как дьявольское изобретение.

Помимо универсальных фобических интерпретаций техники, уходящих корнями во врожденные инстинкты или архетипы, можно отметить и классовые различия образов, являвшихся следствием как социальных противоречий, так и культурных особенностей. В деревенской среде технику нередко воспринимали как средство помещиков или колонистов «обмануть» крестьян, считали обязательным атрибутом шпионов.

Толчок к развитию технофобий дала не только война — символическое пространство культуры модерна было наполнено образами футуристических машин. Первая мировая война усилила милленаристские предчувствия общества, в рамках которых условно можно выделить оптимистическую и пессимистическую эсхатологию. В зависимости от ожиданий одни и те же образы могли проникаться позитивной или негативной коннотацией. Ярким примером этого можно считать образ автомобиля. До войны он был признаком принадлежности к высшим слоям, но в годы войны с подачи депутата-кадета В. Н. Маклакова несущийся по краю пропасти автомобиль превратился в аллегорию России.

Начало 1917 г., с которым обыватели связывали перемены к лучшему, ознаменовалось очередным позитивным автообразом: в январском номере журнала «Будильник» появился рисунок мчащегося в автомобиле Нового Года с текстом «Едет, что-то будет». Спустя два месяца в Петрограде, а затем в Москве распространилась массовая фобия по поводу «черных авто», провоцировавшая панику и самосуды над пассажирами автомобилей. В журнальных иллюстрациях «черные авто» наделялись демоническими характеристиками (черный свет из фар, призрачные формы). Не случайно распространение этой массовой фобии совпало с пиком душевных расстройств в Петрограде.

Черное авто стало символом революционного насилия. Трансформация его образов из черного кабриолета в черный грузовик отражала страхи петроградских обывателей сначала перед контрреволюцией справа, затем перед контрреволюцией слева. При этом неизменным оставалась эсхатологическая природа образа. Примечательно, что в литературном и изобразительном пространстве автомобиль сравнивался с танком. Возникали как сатирические образы на эту тему (сатира как профилактика фобий через профанизацию сакральных страхов), так и фантасмагорические произведения, описывавшие машины, давящие и перерабатывающие людей. Накануне нового 1918 г. некоторые обыватели в дневниках подводили итоги уходящей эпохи, провозглашая технический прогресс и засилье бездушных машин одной из причин катастрофы 1917 г.

В целом технофобии стали результатом столкновения традиционного мышления с модернизацией в условиях нараставшего эсхатологического предчувствия периода Первой мировой войны и революции, однако изучение визуальных фобических образов в журнальных иллюстрациях позволяет понять и повседневные заботы и страхи городских обывателей.