В своем докладе я рассмотрю такое культурное явление, как боязнь проявления любовных чувств, как на людях, так и в ситуации интимности. Эту культурную форму я обозначила как «страх близости», дабы маркировать эту специфическую ситуацию сочетания эротического желания, боязни признаться в этом не только другому/ другой, но и себе и одновременно — страх быть увиденным, опознанным окружающими. Неоценимым источником для изучения этого сложного эмоционально-телесного комплекса и культурных контекстов его проявления оказался кинематограф. Он стал тем медиумом, который донес до нас в «законсервированном» виде телесные «незнаковые» проявления этой культурно обусловленной боязни интимности. В докладе мы постараемся посмотреть, как она проявляется на уровне телесности и жестового поведения и какие изменения претерпевает в процессе развития советского кинематографа от «большого стиля» к «оттепели».

Подавленный эротизм в советском довоенном кино обусловлен редукцией интимности в культуре 1930–1950-х гг. Считалось неприличным, скрывалось все, что было связано с телесными (а значит, видимыми, явленными) проявлениями любви — от проявлений нежности до боязни выйти на люди будучи беременной (см. об этом работы Н. Лебиной, Ю. Градсковой, Н. Борисовой). Кинематограф этого времени был серьезно озабочен вопросом, как показывать любовь на экране. В комедиях, ставших важнейшим средством трансляции идеологических посланий, любовная линия запараллеливалась с трудовой соревновательностью, а включенность персонажей в коллектив и отсутствие интимных пространств с неизбежностью предполагали прилюдность проявлений чувств («Богатая невеста», «Светлый путь», «Свинарка и пастух»). Трудно не заметить, что в до- и послевоенных фильмах наблюдалось почти полное отсутствие сюжетов, связанных с супружеской жизнью, беременностью, детьми. Страх показать хоть какие-то проявления эротизма, телесных проявлений любви привел к тому, что практически единственным способом «показать любовь» явилось изображение «предшествующей стадии» — ухаживания. Но даже показ ухаживаний представлял проблему для довоенного кинематографа — в силу телесной неразработанности «языка любви», жестового поведения (О. Булгакова), телесных проявлений, уместных в любовных сценах. Мы можем зафиксировать на экране неумение персонажей вести себя в процессе ухаживания, телесную неподготовленность участников любовных сцен. Эта телесная неразработанность — как я показала в своих предшествующих публикациях — компенсировалась сложной и часто искусственной системой приемов, передачи вытесненных эротических переживаний (эмоциональная музыка, показ природных явлений как метафоры эротического переживания, кульбиты и танцы от избытка чувств и др.).

В докладе я сделаю акцент на изменениях, произошедших с показом/фиксацией телесных проявлений эротизма в советском кино от 1930-х к 1960-м гг. Серьезные перемены в культуре второй половины 1950-х гг. повлияли на расширение сюжетного репертуара «оттепельных» фильмов: появились картины о супружеской жизни, изменах, беременности и внебрачных детях («Дом, в котором я живу», «Летят журавли», «Чужая родня», «Человек родился»). Перестал быть табуированным сюжет об интимной жизни до или вне брака («Девять дней одного года», «Июльский дождь»), а обнажение в кадре стало по преимуществу атрибутом комедии положений (фильмы Л. Гайдая). Мне представляется, что такое культурное явление, как страх близости, в этот период сместилось в пространство подросткового кинематографа о любви, «школьного фильма», развитие которого приходится как раз на начало 1960-х («Повесть о первой любви», «Дикая собака Динго»). Особенно показательным в этом смысле можно считать самый известный школьный фильм оттепели — «А если это любовь?». В докладе мы рассмотрим, как в этом фильме и в последующем советском кинематографе был представлен страх близости — и какие (новые) способы показа для этого использовались.