Страх перед мертвецом зачастую воспринимается как одна из человеческих универсалий, культурные проявления которой основываются на схожести психологических реакций. От Гильгамеша, бежавшего от вида разложения тела своего умершего друга Энкиду, и вплоть до настоящего дня страх перед мертвецом воспринимается как естественное проявление человеческой природы. Но при рассмотрении сообщества, живущего на стадии, по определению Ф. Арьеса, «укрощённой смерти», мы обнаруживаем, что ситуация вовсе не так однозначна. Эта стадия была зафиксирована этнографами для многих европейских народов в XIX — первой половине XX в. от Бретани до Балкан и совпадает с периодом доминирования в сельских регионах так называемой народной, или традиционной, культуры. Ту же стадию и в тот же период проживали и белорусские крестьяне. Многочисленные материалы, собранные этнографами и фольклористами, свидетельствуют о том, что страх перед мертвецом выступает преимущественно не как психологическая константа, а как культурный конструкт, основной характеристикой которого является дифференцированность. Проще говоря, в перспективе белорусской народной культуры страшны не все мертвецы, а главным образом определенные их группы — девиантные, или, в определении Д. Зеленина, «заложные» покойники. В случае страха перед обычным покойником его предписывалось преодолевать, для чего существовали различные рецепты — например, держание мертвого за большой палец ноги. Но страх перед девиантным покойником трактуется в народной культуре как естественный и оправданный, что в первую очередь проявляется в широко распространенной вере в ходячих покойников. Такую установку нельзя свести к простому поддержанию психологического страха перед мертвецом. Во многих случаях этот страх отсутствует, но система народных верований предписывала активно негативное отношение к возвратившемуся покойнику. Например, очень распространенным является сюжет возвращение мертвого мужа к жене или мертвой матери для кормления младенца. Живые в этих сюжетах не испытывают страха, а женщина даже может зачать ребенка от мертвеца. Но все же народная традиция предписывала усилием воли разорвать такую связь, прогнав мертвеца или преградив ему дорогу в дом при помощи определенных магических действий.

Таким образом, страх здесь является культурным инструментом, который сопричастен социальной стигматизации в той же мере, что и многие другие установки белорусской народной культуры в отношении девиантных покойников. Погребение за границами кладбища как исключение из сообщества, отказ в поминовении как исключение из памяти дополняются последовательной демонизацией умерших, которые не соответствуют представлениям о нормальной, «правильной» жизни или смерти. В народной культуре, в зависимости от потребности, запускается один из двух механизмов. Первый подавляет страх и формирует то самое отношение «укрощенной смерти», характерное для доиндустриальных обществ с высоким уровнем смертности. Второй, наоборот, всячески артикулирует и усиливает страх перед девиантным покойником, в том числе, за счет многочисленных сюжетов о живых мертвецах, призраках и вампирах. За этими столь увлекательными верованиями кроется жесткий механизм социальной регламентации, который определяет норму «от обратного», стигматизируя определенные жизненные сценарии. Прояснению деталей функционирования этого механизма и особенностей использования им страха перед мертвецом в белорусской народной культуре посвящен предлагаемый доклад.