Современность часто описывается с опорой на ее технически опосредованные экспликации, одной из которых становится образ «дигитального» мира. В этом мире техноцентризм смыкается с антропоцентризмом, а культурные практики буквально перекодируются в набор событий-сообщений, маркирующих новый статус человека как обитателя цифровой среды. При строительстве дивного нового цифрового мира люди превращаются в «цифровые вещи», нормализация обновленного модуса которых происходит на фундаментальных (онтологическом и экзистенциальном) уровнях.

Так, в последние годы специалисты в области человеко-компьютерного взаимодействия ведут работы по наращиванию качества «танатосенситивности» цифровой среды. Их можно определить как революционную попытку исследователей и представителей цифровых проектов превратить пространство компьютинга в среду обитания, комфортную для человека, — даже находящегося в состоянии переживания смерти другого. А можно увидеть и другое — попытку веб-разработчиков перевести на язык вычислений сложный опыт скорби, утраты, горя, что становится уже не столько цифровым конструированием репрезентаций «жизни» и «смерти», сколько новым осмыслением смысла рекомбинации этих состояний и последовательным отказом от прежней дихотомии. В итоге возникают не воображаемые, а вполне реальные новые сообщества скорбящих, субъекты горевания и фигуры технически опосредованных постмортем «живых». И возможности этих субъектов жизненного дигитального мира оказываются скорее «эссенциальны» по отношению к техническим характеристикам среды обитания, нежели представляют собой пересборку конструируемых и самостоятельно настраиваемых субъектом культурных значений и смыслов.

Получается, не цифровая среда становится «удобна» для человека, но человек оказывается «пригоден» для машинного пространства? А борьба за новую «прирученную смерть» происходит не с помощью критического постмодернистского отказа от прежних культурных гегемоний, а посредством консервативных и унифицирующих логик автоматизации и программируемости любого объекта? Каким образом сегодня, в этих реалиях вмешательства машинной оптики в мир человека, может выглядеть независимость в выборе модуса жизни и смерти? И где обнаруживается потенциал свободы, если даже фундаментальные социальные договоренности о порядках «живого» и «не-живого» оказались предметом жесткого бизнес-администрирования и безальтернативного производства в поле культуры?

Об участнице >>