Классическая работа Жана Делюмо «Страх на Западе (XIV–XVIII вв.)» (1978) во многом положила начала изучению онтологической и социальной роли страха в Европе раннего Нового времени. С одной стороны, исследователь рассматривал коллективные страхи, связанные как с реальными обстоятельствами (смертью, эпидемиями чумы и проч.), так и с воображаемыми; с другой — способы поддержания человека «в страхе», вырабатываемые церковью и государством. Завершал книгу анализ практик сопротивления, которые возникали в обществе как реакция на устрашение мира. И хотя его выводы нередко ставятся под вопрос более узкими специалистами (см. полемику с ним в двухтомнике “Les grands peurs”, вышедшем под редакцией Мадлен Берто в 2003–2004 гг.), тем не менее значение этого труда трудно переоценить.

Помимо намеченных Делюмо направлений исследования, безусловного внимания заслуживает проблема внутрисословных страхов, из которых наиболее очевиден тот, что связан с потерей или нанесением ущерба чести, имени и проч. Традиционно он ассоциируется с дворянским этосом, но на самом деле не столь редок и у третьего сословия. Понимание особенностей взаимодействия между страхом и честью тем более существенно, что их влияние непосредственно сказывается на тех источниках, по которым мы оцениваем уровень страха в обществе Старого порядка. К примеру, мы знаем, что для раннего Нового времени страх является признаком отсутствия благородства как в социальном, так и в моральном плане, и потому часто приписывается представителям низшего сословия, а реальные или выдуманные эпизоды проявления страха служат эффективным орудием диффамации. И хотя такой риторический прием сам по себе является важным свидетельством общественных ожиданий, он ставит под сомнение наш доступ к непосредственным эмоциям эпохи.

Как мне представляется, одним из способов выхода из этого эпистемологического тупика может быть изучение ситуативных страхов, то есть спонтанных реакций, фиксирующихся в опасной ситуации, которая при этом не является социально и культурно значимой. Иными словами, это не может быть ситуация дуэли или казни, где каждый жест участника сам по себе культурно обусловлен и к тому же описывается через призму устоявшихся требований жанра («последние слова приговоренного», «правдивое сообщение о поединке», и т. д.). Вместо этого я предлагаю рассмотреть «несчастье от кареты», то есть рассказы о драматических происшествиях, связанных с этим средством передвижения. В отличие от дуэлей и проч., они не были культурно маркированы, и поведение тех, кто оказывался в них вовлечен, не было отрегулировано никаким кодексом. Не существовало и письменного протокола рассказа о подобных происшествиях, хотя очевидно, что в устной практике их должно было встречаться довольно много.

В качестве примеров я предлагаю рассмотреть три подобных случая (два взяты из мемуаров эпохи, третий — из биографического повествования). Помимо «несчастья от кареты» их объединяет еще одно свойство: все они становятся поводом для размышления участников и автора о способах выражения страха. Действительно, ученые XVI–XVII вв. активно занимались разработкой антропологии страха, тщательно описывая его физические проявления (которые следовало маскировать) и возможные физиологические и метафизические причины. Но для людей светских главную проблему составляло соотношение внешнего и внутреннего, то есть соответствие внешних признаков (бледности, дрожи, проступающего пота, холодных конечностей и т. д.) и внутреннего состояния, которое далеко не всегда оказывалось простым и бесспорным.