В западных исследованиях по устной истории локальных конфликтов и «новых войн» насилие и военные преступления оказываются одной из наиболее дискутируемых тем. Эта тема во многом определяет саму структуру интервью с ветеранами. Важно отметить, что ее последовательное обсуждение часто вызывает своего рода «кризис идентичности» у интервьюируемого — субъективность бывшего комбатанта как бы раскалывается на себя прошлого — солдата, для которого постоянная готовность к насилию (своему и чужому) входит в круг служебных обязанностей, и себя нынешнего — гражданского человека, для которого насилие недопустимо. Такой раскол становится предметом рефлексии участников разговора и, прежде всего, самого комбатанта — дистанция, выстраиваемая по отношению к собственному военному прошлому, позволяет критически отнестись и к неотъемлемому от этого прошлого опыту насилия. Иная картина складывается в интервью с российскими ветеранами. Сложившиеся еще в советское время представления о том, какими должны быть любые публичные «воспоминания о войне», выполняет функцию самоцензуры: тема насилия крайне редко поднимается комбатантами. Но и в тех редких случаях, когда она все-таки возникает, насилие (и внутреннее — по отношению к своим, и внешнее — по отношению к противнику) нейтрально описывается ими как функционально необходимое. Никакого «кризиса идентичности» при этом не происходит, а связанные с насилием эпизоды вписываются либо в устоявшиеся «высокие» нарративы о «фронтовом опыте» и «военном профессионализме», либо в «низкий» жанр байки — юмористические рассказы, где насилие часто выступает в качестве необходимой компенсации сбоев в работе «армейской машины». Как и почему насилие функционально оправдывается в автобиографических рассказах российских комбатантов и будет рассмотрено в ходе выступления.