Городские легенды очень часто предупреждают нас о некоей «реальной» опасности. Однако страх, который легенда заставляет нас испытывать, может на самом деле обладать разным действием.

В рамках интерпретативного подхода к изучению городских легенд, разработанного американскими и европейскими фольклористами в 1970–1980-е гг., существуют как минимум два способа объяснить функцию легенды. В обоих случаях она понимается как терапевтическая.

Во-первых, страшная легенда может быть результатом фольклорной артикуляции. Так происходит, когда группа не может сформулировать тревогу, неуверенность, бессилие иначе, как с помощью фольклорного нарратива, который указывает на конкретный источник всех бед. Так, сельские жители США в 1980-е гг. артикулировали ощущение социально-экономической депривированности в слухах и легендах о «сатанистах», которые будто бы похищают детей, совершают ритуальные убийства и стремятся ввергнуть весь мир в пучину хаоса и зла (Victor 1993). Такие истории вызывают страх, но страх этот, как ни странно, имеет и позитивный эффект, поскольку «знание» об источнике угрозы, хотя и является объективно ложным, дает возможность действовать — например, организовывать отряды по противодействию «сатанистам», сдавать полиции подозрительных соседей, изымать из школьных библиотек книги и т. п. А эти действия, в свою очередь, создают пусть и иллюзорное, но чувство контроля над ситуацией.

Во-вторых, страшная легенда может быть результатом действия механизма фольклорной компенсации. Например, истории о ВИЧ- инфицированных иголках, которые будто бы подстерегают людей в разных общественных местах (в кинотеатрах, клубах и телефонных автоматах), способны вызвать настоящую панику (именно так произошло в 1990–2000-х гг. в Канаде). Однако, объявляя источником заражения анонимных чужаков и публичные пространства, такие истории экстернализируют угрозу и тем самым успокаивают людей по поводу куда более тревожной перспективы (о которой им сообщает официальная медицина) — заразиться ВИЧ от близкого человека в собственной спальне (Goldstein 2004). Страшная, на первый взгляд, легенда может в действительности делать реальность более психологически комфортной, чем она есть на самом деле.

Есть, наконец, третий тип легенд, который пока не становился предметом анализа англоязычных фольклористов, — возможно, потому что он возникает в очень специальных условиях, в обществах, недавно переживших массовый террор. В 1970–1980-е гг. советские школьники рассказывали друг другу истории об опасной черной «Волге», после встречи с которой пропадают дети. Легенда не указывала на источник угрозы, с которым следует бороться (не сообщала, кто сидит в черной машине, зачем он похищает детей и куда их увозит), а значит, не давала возможности для воображаемого контроля над ситуацией. Страх, который вызывала черная «Волга» в этой истории, не имел никакого «позитивного» эффекта. Зачем же он тогда нужен?

При внимательном разборе этой легенды видно, что она воспроизводит типичную ситуацию, в которой несколькими десятилетиями ранее оказывались свидетели и жертвы сталинского террора. Ее действие, таким образом, подобно сновидению больного травматическим неврозом, которое, как заметил Фрейд, не исполняет желаний сновидца и ничего ему не сообщает, а просто снова и снова заставляет его переживать страшные и травмирующие события.

Литература:

Goldstein D. Once Upon A Virus: AIDS Legends and Vernacular Risk Perception. Logan: Utah State University Press, 2004.

Victor J. S. Satanic Panic. The Creation of a Contemporary Legend. Chicago and La Salle, Illinois: Open Court, 1993.

Фрейд З. По ту сторону принципа удовольствия. Очерки по психологии сексуальности. Харьков: Фолио, 1999. С. 299–358.