Корпус мемуарных текстов т. н. «первых русских социалистов» позволяет выявить константы и переменные дискурса политической риторики второй половины XIX в. Ретроспективный характер большинства воспоминаний свидетельствует о своеобразной деформации эмоционального режима страха. Как правило, ключевые эпизоды воспоминаний, связанные с арестом, одиночным заключением, публичной казнью на Семеновском плацу, с одной стороны, хранят в себе «кумулятивный эффект», т. е. представляют воспроизведение фабул ранее опубликованных текстов, с другой же — ориентированы на художественную литературу во всем ее жанровом разнообразии (готический роман, сенсационный роман, исповедь и другие). В этом ракурсе возникает вопрос о степени достоверности данных текстов («фермент недостоверности», содержащийся в любых мемуарных текстах (по Л. Я. Гинзбург), здесь расщепляет фермент страха).

Говоря о ходе расследования по делу петрашевцев, Ф. Н. Львов писал: «Строгое одиночное заключение заставляло разыгрываться фантазию молодых людей, по большей части хорошо владеющих пером, и они давали простор своей сочинительской привычке». Это свидетельство, при взятой в расчет особенности его бытования, тем не менее довольно точно отражает специфику анализируемых текстов. Характерным является то, что во множестве разрозненных и разножанровых текстов воспоминаний страх часто представлен имплицитно и вуалируется другими эмоциями: удивлением, недоу мением, реже — отчаянием.

Наиболее подробное описание пребывания в одиночном заключении запечатлели два текста: «Мемуар петрашевца» И. Л. Ястржембского и «Из моих воспоминаний» Д. Д. Ахшарумова. Общая интенция этих текстов — доказательство своей невиновности вопреки «издержкам репутации» их авторов (и Ястржембский, и Ахшарумов дали признательные показания). В тексте Ястржембского эмоция страха полностью перекрывается эмоциями удивления и недоумения (я до того был наивен, что хотел обратить допрашивающий меня Синедрион в учение Фурье). Автор мемуаров создает нарративную иллюзию повествования с точки зрения настоящего, стирая возможность описать из этой точки будущее.

Сложнее организован текст мемуаров Д. Д. Ахшарумова. Большая часть воспоминаний эксплицирует своеобразные «надрывы» в стихах и прозе: одиночное заключение представлено автором как травматический опыт, преодоление которого лишь отчасти компенсируется фактом письма. Своеобразный зазор между прошлым и настоящим постоянно подчеркивается и маркируется в нарративе текста: «Изучение последовательных изменений в состоянии души и тела, наступающих у одиночно заключенных на продолжительные сроки, составляет высокий интерес для ученого психолога и психиатра, но наблюдать их не удалось еще никому, — их только знают и чувствуют на себе сами заключенные, а затем, если они и возвращаются…».

Фиксируя различные градации страха: а) депрессию, б) предсуицидальные мысли, в) психологические девиации и прочее, — Ахшарумов последовательно сохраняет дистанцию между нарративными инстанциями. Ахшарумов-повествователь предстает в роли врача, позитивистски анализирующего отклонения своего пациента, в то время как Ахшарумов-герой, показанный безусловной жертвой политической деспотии, «переживает» страх боли и наказания синхронно развивающимся событиям. Центр тяжести воспоминаний перемещен со страха смерти к страху безумия.

Безусловно, в этом мемуаристу помогают прецедентные тексты литературы. Обращаясь к текстам В. Гюго «Le Dernier Jour d’un condamné» и авантюрному роману А. Дюма «Le comte de Monte Cristo», Ахшарумов буквально заимствует формулы из этих романов для описания собственного эмоционального состояния. Другой фрагмент «Воспоминаний», буквально копирующий фабулу существующего художественного текста, — описание прибытия в арестантские роты, — полностью ориентирован на текст «Записок из Мертвого дома» Ф. М. Достоевского (роль которого как петрашевца и заговорщика, кстати говоря, сведена в тексте мемуаров к минимуму).

В целом же анализ корпуса мемуаров петрашевцев позволяет сделать рискованную гипотезу: желание описать свой травматический опыт, в том числе опыт одиночного заключения, соответствует нарративной модели философского трактата С. Кьеркегора «Frygt og Bæven». Приобретший большую популярность в кругу русских интеллектуалов второй половины XIX в., трактат Кьеркегора в меньшей степени был книгой о страхе, скорее же — книгой об изживании такового методом многочисленных повторений. Эти повторения и фиксируют мемуары петрашевцев: до тех пор, пока страх из явления экзистенциального не становится исключительно явлением дискурсивным.