События

23 декабря в 20:00 на состоится онлайн-презентация новой книги виньеток Александра Жолковского «Все свои». В разговоре примут участие Александр Жолковский, Ирина Прохорова, Андрей Зорин, Игорь Кириенков и Вера Мильчина. 

Прославленному филологу Александру Жолковскому удалось создать собственный оригинальный металитературный жанр — виньетку: фрагментарный, беллетризированный, вольный мемуар. В книге собрано более полусотни виньеток, до того рассыпанных по интернету и бумажной периодике, к ним автор также добавил два новых рассказа. На равных правах здесь участвуют известные культурные герои (Надежда Мандельштам, Умберто Эко, Юрий Щеглов, Омри Ронен) и давно потерянные знакомые, студенты филфака МГУ и случайно встреченные девушки, медицинские работники и персонажи из соцсетей. Из этих разрозненных остроумных заметок складывается удивительная мозаика личной судьбы и большой эпохи, комедии нравов и драмы бытия. 

Александр Жолковский — лингвист, литературовед, мемуарист. Профессор Университета Южной Калифорнии (Лос-Анджелес).

Из книги «Все свои»:

«Это было больше полувека назад, в самом начале шестидесятых. Мы со Щегловым, недавние выпускники филфака МГУ, занимались в Лаборатории машинного перевода МГПИИЯ им. М. Тореза разложением смысла слов на элементы («семантические множители») и одновременно вынашивали свою порождающую поэтику, когда меня вдруг заметил сам великий Мельчук, предложивший работать с  ним над моделью «Смысл — Текст». Оказавшись соавтором сразу двух выдающихся коллег, я был поражен обилием неожиданных аналогий между семантикой и поэтикой и с радостным возбуждением принялся переносить из одной в другую новейшие находки. 

Юра и Игорь никогда толком не понимали друг друга. Юра с недоверчивой тревогой выслушивал мои реляции с  мельчуковского фронта, а Игорь упорно сомневался в осмысленности филологических, как он выражался, печек-лавочек и в лучшем случае великодушно разрешал мне заниматься ими в свободное от серьезной работы время. Он был старше, знаменитее, авторитетнее. Юра невольно чувствовал себя уязвимым, обойденным, ревновал нас друг к другу. 

Вскоре он отлил свои переживания в чеканную форму. — Знаешь, Алик, меня иногда спрашивают, зачем ты понадобился Мельчуку. Я отвечаю: понятно зачем — ему ведь всегда хотелось иметь собственный компьютер. 

Юра был в своем репертуаре. Прежде всего, вряд ли кто-то его о чем-то спрашивал, а он кому-то что-то отвечал — общение с народом он всегда сводил к минимуму. Его старательно выверенное apte dictum было адресовано мне, его единственному собеседнику, мне он его и сообщил. Тем более что оценить его, кроме меня, было некому. Я оценил — запомнил на всю жизнь. Гадость, конечно, в частности потому, что вранье. Но какой класс! Удар сразу по обоим: я предстаю машиной, бессловесным орудием в руках Мельчука, а Мельчук — бездушным манипулятором, любителем дорогих технических игрушек. 

Гадость, слегка припудренная похвалой: компьютеры были передним краем науки и все наши теории ориентировались на идею электронного моделирования, так что производство в ранг компьютера могло восприниматься как лестное».