День Константина Азадовского. К юбилею выдающегося филолога
Сегодня исполняется 80 лет Константину Азадовскому, выдающемуся литературоведу, филологу-германисту и русисту, специалисту в области поэзии Серебряного века, русско-европейских литературных связей, творчества и биографии Райнера Марии Рильке. Константин Маркович — один из первых членов редколлегии журнала «НЛО», человек, внесший неоценимый вклад в становление издательства. Ирина Прохорова и редакция «НЛО» сердечно поздравляют Константина Марковича с юбилеем и делают это в компании коллег и друзей: А.А. Долинина, П.А. Дружинина, Я.А. Гордина, А.Л. Зорина, А.В. Лаврова, О.А. Лекманова, А.И. Рейтблата, Р.Д. Тименчика и Т.В. Черниговской.
Ирина Прохорова:
14 сентября 2021 года исполняется 80 лет замечательному филологу, историку науки Константину Марковичу Азадовскому. Издательство и журнал «Новое литературное обозрение» решили посвятить ему фестшрифт — но не в обычном формате большого сборника, а в жанре устного фестшрифта. Мы предложили коллегам, близким друзьям и почитателям таланта Константина Марковича сказать несколько слов о нем, о его работе, творчестве, его влиянии на судьбы, собственно научную работу и многие другие сферы жизни.
Татьяна Черниговская:
На вопрос «Когда вы познакомились с Константином Марковичем?» ответить очень трудно. Это произошло в университетские годы. И с тех пор мы так всю жизнь и живем вместе. Была общая компания, в которой были Сергей Сергеевич Гречишкин, Александр Васильевич Лавров, Александр Долинин, Альбин Конечный, Николай Котрелев, Николай Богомолов и т.д. Большой список. Часть, к сожалению, уже не с нами. Так мы и жили все вместе, объединенные разными географическими точками. Это были Петербург, Комарово, Тарту, а потом и то место, где Костя и его замечательная жена (и наша близкая подруга) Светочка [Светлана Азадовская (Лепилина)] провели некоторое время, — Сусуман[i].
Сусуман, 1981 год. Фото из личного архива К.М. Азадовского
О Костиной роли в науке скажут мои коллеги и друзья, а я скажу, что он сам является частью культуры и ее камертоном, потому что само его поведение, его замечательный язык, языки похожи на то, как вели себя и как говорили его герои в начале еще того, XX, века. Лидия Владимировна, его мама, которую мы хорошо помним, настроила его на эту ноту. Он человек этой чудесной культуры, которая на нас всех сильно повлияла. Просто у одних это к тому же предмет их «штудий», как у самого Кости, а у других — это общее облако, которое нас и воспитало.
Косте, Константину Марковичу, мы, конечно, желаем замечательных празднований такого солидного юбилея и хорошей дальнейшей жизни. Так и будем дальше жить, встречаться в разных местах, в том числе у них, на Медном озере.
Александр Лавров:
Я познакомился с Костей Азадовским почти пятьдесят лет тому назад, в начале 1970-х годов, вскоре после окончания Петербургского университета, тогда — Ленинградского университета имени Андрея Александровича Жданова. Мне и моему другу и соавтору Сереже Гречишкину[ii] тогда довелось работать над Брюсовским томом “Литературного наследства”, в котором мы готовили две большие переписки: Брюсова и Андрея Белого и Брюсова и Вячеслава Иванова. Последнюю — с, увы, недавно ушедшим нашим другом Николаем Всеволодовичем Котрелевым[iii]. Впрочем, и Сережи Гречишкина уже давно нет на свете. Нам надо было разделить «сферы влияния» и материал с Костей Азадовским, потому что его выбрал тогда своим соавтором Дмитрий Евгеньевич Максимов, наш общий университетский учитель — для работы о Брюсове и журнале «Весы». О «Весах» Дмитрий Евгеньевич в свое время написал статью (в 30-е годы для «Литнаследства»), которую «зарубили», но она уже в 70-е не вполне удовлетворяла новому времени, и Костя Азадовский был призван в соавторы. И на совместных обсуждениях — кто о чем пишет, кто какие цитаты берет, кто кому и что передает — и завязалась наша дружба, которая тогда же была подкреплена дружбой с Костиным соавтором, увы, тоже давно покойным, Леней Чертковым[iv], нашим другом тех лет.
Продолжались и продолжаются эти отношения и по сей день, в достаточно активной форме. А у меня с Костей это было и соавторство по целому ряду сюжетов, в основном — по русско-немецким литературным связям. Если собрать наши совместные работы за несколько десятилетий, их, наверное, набралось бы на целую книжечку. Была еще русско-французская тема, переписка Брюсова и Волошина... Конечно, если бы я брался за них в одиночестве, мне не удалось бы написать на том профессиональном уровне, на каком они более-менее сейчас представительствуют. Потому что Костя, в отличие от меня, был блестящим знатоком всех основных европейских языков, исключительным исследователем немецкой литературы — все знают его работы о Рильке и русских связях Рильке. И, конечно, именно Костя обогатил наши совместные работы теми параметрами, которых я без его активного участия достичь бы не сумел.
Должен сказать, что Костя — не только исследователь и историк литературы, но и переводчик, причем широкого диапазона. В юности он переводил в основном с испанского языка — даже кубинских поэтов. Им переведен знаменитый роман Вольфганга Кёппена «Голуби в траве», несколько австрийских пьес. Он переводил Иоганнеса фон Гюнтера, который сам был посредником между русской и немецкой культурами. В Костином послужном списке значатся совершенно эпохальные вещи, такие, как изданный в «НЛО» том Фидлера — русский том, которому сопутствует немецкий том (он не совпадает по тексту с русским, потому что для русского читателя отбирались одни фрагменты дневника, для немецкоязычного — другие).
Я хотел подчеркнуть еще только одно: что Костя, как известно, сын крупнейшего отечественного филолога Марка Константиновича Азадовского. И он сделал исключительно много для того, чтобы наследие его отца было издано и по-настоящему воспринято новыми поколениями. В «Новом литературном обозрении» вышла подготовленная им переписка Марка Константиновича с Юлианом Григорьевичем Оксманом — один из лучших эпистолярных томов, которые выходили в «НЛО». Одно из последних его начинаний — переиздание двухтомной истории русской фольклористики Марка Константиновича с обновленными комментариями. Это титаническая работа, которую он делает ради того, чтобы труды его отца были оценены по достоинству.
Я хотел бы подчеркнуть Костин исключительный альтруизм. Он всегда готов, если ему пожалуешься на какую-то проблему в собственных разысканиях, приложить массу усилий для того, чтобы эти разыскания довести до своего положительного результата, невзирая на то, что это для него дело в известной степени постороннее.
Я от души поздравляю одного из своих старинных друзей, очень жалею, что нас уже мало остается среди того поколения, которое Костя собой по возрасту открывает (те, кто родились в 1940-е — начале 50-х), но желаю по-прежнему сохранять ту же творческую энергию, тот же блеск, который отличает все, что он делал и продолжает делать на протяжении этих десятилетий.
Андрей Зорин:
Я познакомился с Константином Марковичем уже после его возвращения из лагерей, в 1984 году. Я был, страшно сказать, молодым исследователем. Нас представили, и Костя любезно согласился, чтобы я чуть-чуть пожил в их изумительной квартире на Площади Восстания (мне нужно было по архивным делам провести некоторое время в тогдашнем Ленинграде). И после этого на довольно длительный период установился режим, что я останавливался на Восстания, ночевал в удивительной кровати с альковом, а Костя, приезжая в Москву, останавливался у нас. Такой режим переездов давал замечательную возможность для общения, вечерних разговоров за ужином и чаем. И мне особенно запомнился его приезд в марте 1985-го, когда под чудовищным политическим давлением он уже обдумывал идею покинуть страну, опасаясь повторного ареста, — ради этого он и приехал в Москву. И по дороге с вокзала он узнал о перемене власти, о смерти Черненко и появлении Горбачева. И с поразительной скоростью сообразил, что происходит — раньше, чем кто-то еще успел рот открыть. Изумленному мне, который ночью спал и еще не знал этих поразительных новостей, он сказал: «А может, теперь уезжать и не придется».
Я помню это замечательное утро, наше утреннее чаепитие. Все эти годы я узнавал от него о его научной судьбе. Я поражался этому сочетанию перфекционизма, умения довести все до совершенства, любую свою работу довести до состояния идеальной выверенности, и вместе с тем — невероятной продуктивности. Мне всегда казалось, что человек, который публикуется и пишет так много, не может быть таким перфекционистом. Вот Константину Марковичу удавалось — благодаря его поразительному дару работоспособности, таланту и эрудиции — это сочетать. Я не говорю о невероятном количестве публикаций, без которых не могут жить не только коллеги, но и любой минимально образованный человек. Их было столько, что почти полдюжине коллег хватило на то, чтобы что-нибудь украсть, пока Костя был арестован. И, тем не менее, даже десятой доли не раскрали, все это было восполнено с гигантской лихвой. Совершенно уникальный опыт!
Но и собственная манера думать и писать, свойственная Косте, с его сдержанной страстью, сухим блеском и темпераментом, никогда не выражающимся в повышении голоса, идеальная гармония между его личностью и стилем, его удивительный юмор, его удивительная формула, ставшая частью нашего домашнего обихода… «Вы напрасно думаете, Андрей, что я здесь баклуши бью» — и дальше шел ошеломляющий рассказ. Это все, конечно, важнейшее событие последних тридцати лет моей жизни — общение, наблюдение профессионального дара Кости, разговоры с ним, разговоры с гостеприимнейшей Светочкой — это одна из важнейших страниц второй половины жизни.
Константин Азадовский с женой Светланой, 1983 год. Фото: Susan Heuman
Чем Костя на меня повлиял? Я даже не знаю, потому что я никогда и не мечтал работать так — и не научился. Сказать, что он на меня повлиял, было бы невероятным преувеличением. Но, по крайней мере, когда есть образец, знаешь, к чему стремиться. Это здорово, это привлекательно, это украшает жизнь.
Я счастлив поздравить Костю с замечательным праздником. Желаю, чтобы еще много лет было так же — ничего другого и пожелать невозможно. И Светочке — радости и здоровья!
Олег Лекманов:
Я хотел бы сразу сказать, что в этом славном ряду чувствую себя немного Хлестаковым, который «с Пушкиным на дружеской ноге», потому что я за Константином Марковичем наблюдал чаще всего издали и, в частности, совершенно не могу вспомнить, когда мы познакомились. Думаю, что это было довольно поздно, в 90-е годы, но до этого Константин Маркович уже существовал в моей жизни в нескольких ипостасях.
Одна из них была той, о которой уже говорили, — прекрасный специалист по русско-немецким связям, не только модернистским. Вторая — лучший за всю историю изучения специалист по творчеству и биографии Николая Клюева и Сергея Есенина. То, что он сделал, — весьма существенно. А кроме того, для меня было важно, что Азадовский входит в тот ряд, в который входили уже покойный Арсений Борисович Рогинский и Михаил Борисович Мейлах. А еще это было общение через «одного человека», потому что один наш старший товарищ все время рассказывал про «одного человека», с которым общался Константин Маркович, его звали дядя Боря Ёлопов. Все наши застолья сопровождались рассказами этого прекрасного человека про рассказы Константина Марковича — про дядю Борю Ёлопова. И, в частности, гениальная фраза дяди Бори «Умные люди поговорят, поговорят, да и выпьют» вошла не только в мой обиход. Конечно, это тоже было опосредованно связано с Константином Марковичем. Бывало, что мы «поговорим, поговорим, да и выпьем» с Константином Марковичем, но меня поразила его удивительная интеллигентность, трезвость суждений, юмор, который не сразу проявлялся. Константин Маркович — серьезный человек, он с легкой иронической улыбкой смотрел на то, что происходит, а потом говорил несколько слов — и часто это было остроумно и прекрасно.
Это качество Константин Маркович проявил в таком своем свойстве, о котором, кажется, еще пока никто не говорил, — он прекрасный мемуарист. У него есть несколько мемуарных очерков о разных людях, литературно замечательно написанных. Они содержат очень важные сведения. Когда мы с Михаилом Свердловым начали писать биографию Есенина, мы утонули в море литературы и ужаснулись — та гора, которая была написана, это был ужас, потому что это были либо апологеты, стоящие на коленях перед Есениным, либо тексты, изничтожающие Есенина. И было лишь несколько других, среди которых можно назвать имя Сергея Ивановича Субботина, антагониста Константина Марковича, который сделал очень важные публикации. Но главными были суждения Константина Марковича, который не проклинал Есенина, не писал о нем с высокомерием, с которым писали даже лучшие филологи его поколения и более старшие, и не стоял перед ним на коленях, а писал очень трезво. И тон Константина Марковича, и сведения, которые он о Есенине сообщил (в одном из лучших наших изданий «Русские писатели: Библиографический словарь» статью о Есенине написал именно Константин Маркович) — очень помогли нам выбрать тон.
Предметом моей особенной гордости, орденом или медалью, является то, что когда мы эту книжку написали для издательства «Vita Nova», благодаря Алексею Дмитренко, редактору и прекрасному филологу, Константин Маркович стал редактором нашей работы. В результате в книге оказалось гораздо меньше ошибок, чем могло бы быть. Наш разговор о Есенине, довольно долгий, «за рюмкой», который последовал после того, как Константин Маркович уже все отредактировал, мне очень памятен, он очень важен для меня.
Я хочу пожелать Константину Марковичу прежде всего здоровья и оставаться на таком же прекрасном творческом и интеллектуальном уровне, на котором он уже многие десятилетия пребывает. Поздравляю, ура, ура, и еще столько же лет!
Петр Дружинин:
Я познакомился с Константином Марковичем позже всех, кто здесь присутствует. Произошло это в тот момент, когда я два раза в неделю сидел в архиве Академии Наук на Университетской набережной и изучал свой XVIII век. К тому времени я закончил свою книгу под названием «Идеология и филология» и ощущал насущную необходимость, чтобы кто-то сведущий, но не болтливый эту книгу прочитал и высказал свое мнение. К сожалению или к счастью, в этот архив пришел однажды Константин Маркович, которого я опознал. Я спросил у одного своего друга: «Я лучшей кандидатуры не знаю». А друг мне сказал: «Знаешь, он — мужик резкий». Я говорю: «Ну, что делать». И когда Константин Маркович сдавал свои архивные дела и вышел в коридор, я к нему подошел. Сказал, что я такой-то, что написал некую работу, связанную, в частности, с вашим отцом. Он как-то фыркнул, как он фыркает: «Ну, давайте, я посмотрю». И я в следующий раз принес ему сумку с большой распечаткой в двух томах. Он удивился, ничего не сказал, и с этого момента завязалась наша дружба, потому что иначе я не могу назвать тот тип отношений, который у нас есть.
Я очень рад, что он тогда эту книгу прочел, высказал ряд очень точных замечаний. С этого момента начался мой «роман» с издательством «Новое литературное обозрение», потому что, наверное, если бы не Константин Маркович, который был рецензентом книги, этого издательства в моей жизни тоже бы не было. Так у каждого из нас появляются в жизни люди, их немного, которые делают в твоей биографии очень много добра и без которых твоя жизнь уже не была бы такой. То есть они как ангелы-хранители начинают тебя оберегать и облагодетельствовать. Вот таков в моей жизни Константин Маркович.
Я не литературовед, я историк, поэтому из его печатных работ хорошо был знаком только с томом эпистолярия «Азадовский–Оксман», изданным давно. Когда-то это была прорывная книга, невероятно прогрессивная, потому что там были подняты такие вопросы, которые многим раньше не встречались в печати. Может, кто-то об этом знал: о тяжести жизни и вообще — это было очень актуально. А для изучаемой мною темы борьбы с космополитизмом это был один из ключевых источников.
С тех пор мы стали общаться с Константином Марковичем, мы даже стали соавторами большой статьи, которую Константин Маркович назвал «Сталинская Rilkeana», посвященной исследователю творчества Рильке Чечельницкой. Когда речь идет о соавторстве, Константин Маркович всегда говорит: «Лучше Саши Лаврова соавтора нет». Здесь я могу честно сказать, что лучше Константина Марковича соавтора нет. Быстрый, точный, очень конструктивный — и в критике, и в редактуре. Я даже думаю, что лучшего редактора, чем Константин Маркович, нет. По нашей совместной работе я видел, какое у него прекрасное чувство языка. Это выражается и в том, как он говорит, как он пишет, как он редактирует.
Когда мы уже некоторое время общались, я воспринимал его как ученого, как сына своего отца — прежде всего потому, что биография его отца мне была и ближе, и более знакома. Я узнал очень случайно о том, что было с ним в 1980-е годы. Трудно поверить, но я не знал этого. Для меня он был германистом, видным филологом, активно действующим политическим человеком. Он ведь вообще очень остро реагирует. Его несгибаемость в целом, его отношение к жизни, которое ничуть не соответствует его возрасту, оно очень юношеское. Я узнал — благодаря документам, которые были в архиве Зильберштейна, и открыл совершенно иной пласт его жизни. Я очень благодарен, что судьба дала мне возможность написать работу о его уголовном деле, в котором раскрывается человек совершенно иного масштаба, большего, невероятной твердости и моральных убеждений.
В целом эта его несгибаемость, которая иногда кажется негибкостью, делает для меня Константина Марковича совершенно исключительным человеком в своем поколении. Не только потому, что ему суждено было пережить даже больше, чем его родителям, которые прожили тяжелейшую жизнь. Но он и сейчас лишен прекраснодушия, попыток оправдать плохие поступки, которые творятся вокруг и в бытовых вещах, и в серьезных политических. Его характер бойца и борца мне особенно близок. И то, как была тяжела его жизнь, как он всегда тяжело работал, и то, что сейчас, когда ему 80, эту цифру даже страшно называть, потому что она не коррелирует с тем, каким мы его знаем.
В целом остается надеяться, что судьба, которая подарила ему такую яркую жизнь, которой хватит на нескольких человек, даст ему еще пару десятилетий плодотворной жизни. И хочется, чтобы он закончил то, над чем он работает. Это книга об отце. Я считаю, что необходимо написать книгу и о себе, потому что поколение, которое он представляет, нуждается в очень хорошо литературно изложенной истории, частью которой он сам является. И я его и дорогую Светлану Ивановну поздравляю!
Александр Долинин:
Я хотел бы начать не с воспоминаний, а просто поздравить Константина Марковича, Костю, со славным юбилеем. Конечно, было бы намного приятнее сделать это очно, с подарками, с рюмкой или бокалом в руке, но Zoom все же лучше, чем ничего. А пожелания и в виртуальном мире, как и в реальном, остаются теми же самыми. Прежде всего здоровья юбиляру и Светочке. Неиссякания творческой энергии, как уже говорили, новых статей, публикаций, новых книг на радость всем, кто Костю любит, читает и чтит, а я к этому сообществу принадлежу очень давно.
Я познакомился с Костей пятьдесят четыре, кажется, года назад, либо на филфаке ЛГУ, либо в Ленинградском Союзе писателей. Костя был уже тогда аспирантом, а я — второкурсником или третьекурсником. Не помню, кто нас познакомил. Скорее всего, это был Ефим Славинский[v] незадолго до ареста. Или его жена Тоня. А может быть, Ефим Григорьевич Эткинд[vi] на альманахе «Впервые на русском языке», где Костя читал свои переводы. Но я тогда был совсем желторотым, а имя Азадовского как переводчика Шиллера, Брехта, Гильена, как поэта из круга Бродского — молодежь, конечно, не знает, что когда-то Бродскому приписали два Костиных стихотворения — как превосходного знатока литературы западного и русского модернизма — его имя уже начинало греметь.
Естественно, я смотрел на Костю немного снизу вверх и хотел заслужить его доверие и дружбу. Поэтому я был горд, когда Костя пришел на мой первый публичный доклад, а потом, пару лет спустя, на мою защиту кандидатской диссертации. И на очень веселую, пьяную и многолюдную вечеринку по этому поводу. Как-то в зале публичной библиотеки у стойки выдачи литературы я увидел Костю, получающего очередную стопку книг, и подошел к нему поздороваться. Когда я вернулся на свое место, моя знакомая, сидевшая рядом, спросила: «Кто этот благородного вида человек, с такой прямой спиной?» Я запомнил эту фразу, потому что мне кажется, что она очень хорошо определяет даже не столько внешний облик, сколько характер и внутреннюю сущность Константина Марковича. Поистине он человек, у которого, фигурально выражаясь, всегда прямая спина. То есть, человек непреклонный, несгибаемый — во всем: в науке, в жизни, в политике, в общественных делах и в своих нравственных принципах.
Ровно двадцать лет назад, к 60-летию Константина Марковича, была выпущена библиография, в основной части которой, если я не ошибаюсь, значится 262 номера. Это книги, статьи, великолепно откомментированные архивные публикации. За два десятка лет к ним, наверное, прибавилось еще десятков шесть превосходных работ на нескольких языках, среди которых замечательный том, многократно уже сегодня упомянутый — переписка Марка Константиновича Азадовского и Юлиана Григорьевича Оксмана — и сборник статей «Серебряный век. Имена и события». Таких блистательных результатов можно добиться только при непреклонной преданности своему делу, которая служила и служит всем нам примером.
Хотя мои научные интересы мало в чем совпадают с интересами Константина Марковича, тем не менее, именно из его работ я почерпнул очень и очень много. Почти все, что я знаю о Клюеве, об Александре Добролюбове, о Бальмонте. Даже то, где ставить ударение в его фамилии. Конечно, и о Рильке и его русских связях. Свою несгибаемость Костя продемонстрировал во всех тяжелых испытаниях, которые ему уготовила родная партийно-кагебешная власть. И во время следствия и суда по делу Ефима Славинского, и после Светиного ареста, и после его ареста, и на суде, и в лагере, куда его заслали, на самый край нашей необъятной родины. Получилось так, что после суда над Костей, когда суд закончился и все уже стали, подавленные, расходиться, я пошел куда-то не туда, открыл не ту дверь и вдруг увидел, как Костю выводят в закрытый двор и сажают в «воронок». Я крикнул что-то невнятно-ободряющее, меня с матом вытолкнули назад, но я успел увидеть, что Костя шел к «воронку» с той же высоко поднятой головой и с той же прямой спиной, как будто по залу Публичной библиотеки или Союза писателей. И, конечно, только Костина непреклонность позволила ему совершить невероятное: добиться не только полной реабилитации, но и открытия важных внутренних документов, показывающих весь механизм политических репрессий, проводимых КГБ и другими подвластными ему структурами. Об этом — замечательная книга Петра Дружинина.
Так что я поднимаю свой виртуальный бокал за вас, Костя. За вашу прямую спину, за вашу непреклонность. С днем рождения, дорогой, и многая лета!
Роман Тименчик:
Мне не припомнить сейчас, где я около полувека назад познакомился с молодым Азадовским, но не познакомиться с ним я просто не мог. Во-первых, поскольку у нас были общие замечательные друзья (иных уже не окликнуть за воображаемым юбилейным круглым столом). Человек, у которого я и мои сверстники учились постижению истории русской литературы начала XX века — Леня Чертков был Костиным (Констана, как он его именовал) соавтором. Во-вторых, поскольку у нас были сходные интересы, а Константин Маркович и тогда, и поныне бесперебойно интересовался интересным, как говорила одна из героинь его разнонаправленных и непредсказуемых штудий. Вернее сказать, он делал интересным то, во что углублялся. Мог, например, укрупнить исследовательским зумом не третьестепенного даже, а тридцатистепенного литератора, чье присутствие в летописях славы было исчезающе мало. Знакомство, повторяю, было настолько неизбежным и естественным, что обстоятельства его не зафиксировались в памяти.
Но зато знакомство с — тоже вовсе не старым — но уже новым Азадовским до сих пор у меня перед глазами. Это был один из первых его вечеров в Ленинграде после возвращения из лагеря. И это были короткие, резкие, шокирующие вольняшку, лагерные мини-новеллы. И это был голос человека «все видавшего», как звали одного древнего героя.
Вскоре я рассказывал Косте об одной безмерно печальной истории, и он без всякой аффектации, просто, как справку, сказал: «Если б это был мой друг, я бы знал, что делать». Я перешагнул через страх, и при следующей встрече был рад и горд сказать ему, что и я сделал (как принято говорить, не спрашивайте; может, когда-нибудь).
Но на профессиональных делах житейские треволнения не отразились. Костя пригласил меня в соавторы по одной биографической публикации о Гумилеве, и поскольку она готовилась с разных концов в двух городах, на радость будущим историкам подсоветского литературоведения, наша подробная переписка сохранилась. И из нее видно не только, каким тщательным до педантизма был мой соавтор, не только с какой элегантностью он выполнял протокол ленинградской школы, но и то, что, говоря заношенной цитатой из нашей молодости, ему хотелось во всем дойти до самой сути. Но никогда ни в этой работе, ни в других, натыкаясь на неразрешимые исторические загадки, на непросвечиваемые затемнения и препоны, он, как сказано в гумилевском манифесте, предпочитал не оскорблять своей мысли более или менее вероятными догадками.
Олдскульная, как повелось величать ее на третьем десятке нынешнего века, добротность его работ как-то обманывает читателей, которым приходится делать усилия, чтобы очнуться и вспомнить, что это качество по нынешним временам уникально, что мы имеем не просто коллегиальное солидарное удовольствие, а редкое уже читательское счастье слушать русского европейца.
Яков Гордин:
Счастлив поздравить Константина Марковича! Не так много осталось друзей с шестидесятилетним стажем.
Но видишь ли, Костя, эта «сравнительно продолговатая жизнь» (Зощенко) создает некоторые сложности.
Костя осени 1962 года, в доме которого я тогда познакомился со своей будущей женой, и Константин Маркович осени 2021 года — существенно разные персонажи.
В результате мне приходится поздравлять целую ораву К. Азадовских.
Голубоглазый с пышной светлой шевелюрой стройный юный красавец Костя, студент первого курса Ленинградского университета, на курс младше меня в 1958 году, — любимец друзей и особенно подруг — поздравляю тебя, не ведающего своего будущего.
Как приятно поздравить сильно хмельного Костю, читающего в новогоднюю ночь с 1962-го на 1963 год в господском доме в Тригорском «К немецкой речи» Мандельштама и засыпающего после вдохновенного чтения.
Поздравляю тебя, Костя, известного уже переводчика, не менее вдохновенно читающего на вечере в Доме писателя свой завораживающий перевод — «Песнь о любви и смерти корнета Кристофа Рильке». Поздравляю с восторгом публики.
Подсудимый Константин Азадовский, светлозеленого цвета, — с сотрясением мозга, поскольку надзиратель намеренно шарахнул тебя железной дверью камеры, — отвечающий на издевательские вопросы судьи, поздравляю тебя с тем, как достойно ты выдержал все — и суд, и этап, и Сусуман (700 км севернее Магадана).
И как тут же не поздравить Светочку, героическую девушку, получившую отпуск со своей «химии», чтобы проделать путь и не снившийся женам декабристов, и выйти замуж за осУжденного Константина Азадовского. Поздравляю и восхищаюсь.
Поздравляю железного Константина Азадовского, заставившего на апелляционном суде всю эту сволочь признать их преступление. Славное было зрелище!
Поздравляю поэта Константина Азадовского с тем, что два его стихотворения оказались в Собрании сочинений Бродского, и Иосиф этого не заметил, приняв их за свои!
К.М. Азадовский и И.А. Бродский. Фото из личного архива К.М. Азадовского
Поздравляю тебя, дорогой друг Костя, с тем, что сделано и еще, Бог даст, будет сделано.
«Никто пути пройденного у нас не отберет», — как поется в песне про Буденного. Есть, что вспомнить.
Тата горячо присоединяется.
Абрам Рейтблат:
Я с давних пор был хорошо знаком с работами Константина Марковича Азадовского о писателях Серебряного века и о русско-немецких литературных связях, но с ним лично познакомился довольно поздно. Не помню точно, когда; видимо, это было связано с публикацией какой-нибудь рецензии в журнале «НЛО» во второй половине 1990-х годов, где я тогда заведовал отделом библиографии. Зато хорошо помню работу с ним во второй половине 2000-х над подготовкой к публикации дневника петербургского переводчика и педагога Ф.Ф. Фидлера, главной функцией которого в литературной жизни того времени было собирать писателей. Он не только ежегодно приглашал их к себе домой в день своего рождения, но и коллекционировал их портреты, рукописи, а также записывал разного рода сведения и слухи о них в многолетнем дневнике, который, как это ни парадоксально, вел на немецком языке. Константин Маркович великолепно перевел дневник и откомментировал его для серии «НЛО» «Россия в мемуарах», которую я редактировал. Задача перед ним стояла чрезвычайно трудная: в дневнике упомянута масса лиц, учреждений, периодических изданий, ресторанов и т.д., и т.п., и с этой задачей Константин Маркович весьма успешно справился. Не буду говорить о его высоком профессионализме и эрудиции, которые нередко встречались и у других публикаторов этой серии, скажу о том, что меня поразило, — о чрезвычайной его ответственности по отношению к работе и читателю. Он старательно проверял по источникам (нередко архивным) мельчайшие факты, устанавливал даты жизни даже третьестепенных упомянутых Фидлером литераторов. Должен сказать, что из нескольких десятков публикаторов, с которыми я работал, он был самым дотошным и тщательным. На всех стадиях работы после сдачи рукописи в редакцию (включая чтение верстки) он вносил немало уточнений и исправлений.
Не могу не сказать и о работе с Константином Марковичем в качестве рецензента. Не буду, опять же, говорить о компетентности и объективности его в оценке книг, скажу о другом, что обычно остается в тени: о его корректности в соблюдении обязательств. Далеко не каждый рецензент выполняет свои обещания написать отзыв, и далеко не каждый делает это в обещанный срок. Но на Константина Марковича в этом (как и во многом другом) всегда можно положиться. А это, на мой взгляд, и в науке, и во взаимоотношениях между людьми чрезвычайно важно.
Ирина Прохорова:
И я скажу пару слов. Я как издатель и как гражданин надеюсь, что кто-то уже пишет большую историю блистательного поколения филологов послевоенного периода. Поскольку, мне кажется, мы не отдаем себе отчета в полной мере, изучая историю Серебряного века или трагическую судьбу советской филологии, различные международные культурные связи, что сейчас кажется, что это было давно. На самом деле, это был колоссальный труд замечательной плеяды филологов 60-х годов, и одной из ключевых ее фигур был и остается Константин Маркович Азадовский. Мне кажется, что пора прекратить заниматься «большими стилями», ковыряться в проблемах соцреализма, и заняться вопросом о том, что такое филология не в узком смысле, дисциплинарном, как она расширяет рамки нашего представления о мире, о культуре — вот такая книга должна быть написана. И я как издатель жду ее и надеюсь, что это произойдет в ближайшее время.
Для меня Константин Маркович, Костя — он разрешает так себя называть — в некотором смысле образец ученого и гражданина. Человек, делающий явственной метафору «тоски по мировой культуре», которая пронизывает всю российскую, советскую и, наверное, даже постсоветскую жизнь. И широта его научных интересов, и представление о мире, и суждения, отсутствие стереотипов, и умение с ними работать — это редкое качество. Вот кого следовало бы показывать молодому поколению филологов, историков культуры, гуманитариев, вот каким должен быть настоящий ученый.
Мое с ним знакомство состоялось благодаря моему другу, коллеге и автору Андрею Зорину, на его гостеприимной кухне, когда Константин Маркович вышел из тюрьмы и пока не мог нигде печататься. Был разработан хитроумный план — как мы можем напечатать его статью в журнале «Литературное обозрение», где я тогда работала редактором. Вся эта кампания, каким образом мы убеждали начальство на разных этапах, — это отдельная история, но я счастлива, что мы смогли помочь ему опять включиться в научную жизнь. А дальше началась перестройка, рухнул СССР. И когда я открывала журнал «Новое литературное обозрение», Константин Маркович стал одним из столпов журнала, членом редколлегии и человеком, который чрезвычайно мне помогал, в том числе и морально.
Существует давняя байка о том, как я приехала с первым номером «Нового литературного обозрения» зимой, в январе, в Петербург, и Константин Маркович импозантно стоял на перроне с саночками. Мы сгрузили туда журнал и повезли по магазинам, где Константин Маркович, используя свой авторитет, уважение, любовь продавцов в магазинах, объяснял, почему нужно взять этот новый, никому не ведомый журнал на реализацию. И наши с ним, я надеюсь, дружба и сотрудничество, продолжаются многие годы.
Я признательна всем коллегам, признательна Петру Дружинину, который написал потрясающую книгу, сделал исследование о трагических моментах в жизни Константина Марковича и о том, как стойко он их перенес. Хочу сказать, что для меня он еще человек поразительного социального темперамента — что, в общем, не очень свойственно нашей среде. Я хорошо помню: в 93-м году, когда было столкновение парламента и Ельцина и был страх, что произойдет госпереворот, я импульсивно позвонила в Петербург почему-то именно Косте, и мы с ним долго обсуждали ситуацию. Эти разговоры продолжаются до сих пор. Может быть, не так часто, как хотелось бы, но все равно это разговоры не только о науке, они о жизни, о политике — о чем угодно.
Я очень надеюсь, что скоро мы получим новую книгу, над которой Костя работает — биографию его отца Марка Константиновича Азадовского. Это портрет ученого в контексте трагической эпохи. Очень надеюсь, что мы сможем издать книгу, как только она появится. Еще раз поздравляю Костю с 80-летием и хочу сказать, что он и его блестящие современники, коллеги и друзья продолжали и продолжают восстанавливать разорванные связи. Изучая трагическую судьбу российских филологов XX века, они помогают нам эту разорванную ткань культуры собирать заново.
Так что, Константин Маркович, вас с днем рождения! Живите долго, будьте здоровы, вы на пике творческих возможностей — и продолжайте в том же духе. Надеюсь, имениннику понравится та конструктивная критика, которой мы его подвергли в наших высказываниях.
Публикации К.М. Азадовского в издательстве «НЛО»:
Книги:
Марк Азадовский, Юлиан Оксман. Переписка. 1944–1954. Издание подготовил Константин Азадовский. Москва: НЛО, 1998.
Ф.Ф. Фидлер. Из мира литераторов: Характеры и суждения. М.: НЛО, 2008 (перевод, указатель и примечания К.М. Азадовского).
Рильке и Россия. Статьи и публикации. М.: НЛО, 2011.
Статьи:
Незаконченный очерк Д. Е. Максимова (НЛО 1999/1)
«Космополиты» (НЛО 1999/2)
История одного письма (НЛО 2003/5)
Володя (НЛО 2004/4)
«Глаза Юдифи»: Бальмонт и еврейство (НЛО 2005/3)
Бесконечность (НЛО 2006/3)
Вослед Ларисе (НЛО 2006/3)
С исчерпывающей полнотой? (НЛО 2008/1)
Штрихи к портрету скандинависта (НЛО 2011/1)
Homo soveticus (НЛО 2011/3)
Тоска и томление по Святой Руси (НЛО 2013/1)
Обман под прикрытием «научной дискуссии» (НЛО 2013/4)
Сталинская Rilkeana (НЛО 2014/5)
«Совопросник по интересам» (НЛО 2021/3)
Другое:
Россия и Запад. Сборник статей в честь 70-летия К. М. Азадовского. М.: НЛО, 2011.
Дружинин П.А. Идеология и филология. Том 3. Дело Константина Азадовского. Документальное исследование. М.: НЛО, 2016.
[i] Город в Магаданской области, где Азадовский отбывал срок по сфабрикованному делу о хранении наркотиков в 1981–82 годах. Подробно эта история рассказана в книге Петра Дружинина «Идеология и филология», том 3.
[ii] Сергей Сергеевич Гречишкин (1948–2009) — литературовед.
[iii] Николай Всеволодович Котрелёв (1941–2021) — литературовед, специалист по истории русской культуры конца XIX — начала XX века.
[iv] Леонид Натанович Чертков (1933–2000) — историк литературы, переводчик.
[v] Ефим Михайлович Славинский (1936–2019) — переводчик и радиожурналист, представитель ленинградской неофициальной культуры 1960-х годов.
[vi] Ефим Григорьевич Эткинд (1918–1999) — филолог, переводчик европейской поэзии, создатель школы поэтического перевода.