Эта книга – итог 15-летнего изучения темы Шагала и Витебской школы. По ней в 2008 году Мартинович защитил диссертацию. Книгу «Родина. Марк Шагал в Витебске» в январе выпустило издательство «Новое литературное обозрение» (Россия).

Как пишут рецензенты, книга – чуть ли не первая попытка реконструкции и осмысления отношений Марка Шагала с родным Витебском. Почему на самом деле он уехал оттуда? Как получилось, что картины мастера оказались замалеванными его же учениками? Куда подевалось наследие Шагала из музея, который он создал? Почему родина способствует становлению уникального художника, а потом забывает его и строго наказывает тех, кто противится такому забвению? 

Виктор Мартинович. Предисловие для публикации на CityDog.by

В любой истории единственно важным моментом является тот опыт, который ты из нее извлекаешь. Конечно, я очень многое понял о Беларуси и белорусах, когда работал над этим текстом. Конечно, если мы заявляем Марка Шагала составной частью нашей идентичности, мы неизбежно должны коллективно разделять ответственность за те обстоятельства, при которых (или вопреки которым) Марк Шагал стал Марком Шагалом.

Ульрих Шмидт, когда мы встретились в цюрихском кафе для беседы, по итогам которой появился вот этот портрет, спросил у меня, не является ли «Родина. Марк Шагал в Витебске» моей секретной автобиографией. Он напомнил про ситуацию с увлечением Бунина поздним Толстым и сказал, что, по его мнению, «Освобождение Толстого» является не портретом человека, перед которым преклоняешься, а тайной автобиографией Бунина. В этом смысле и у «Родины», и у «Озера Радости» одна автобиографическая основа – бесконечная дорога, из которой я никак не выкарабкаюсь. Оба этих текста про неустроенность и переезды. И про ощущение того, что ты чужой – как на родине, так и в местах,  где ты от нее пытаешься спастись.

Конечно, первая публикация фрагмента «Родины» на TUT.BY удивила и меня – осознанием того, что в Беларуси есть немало популярных комментаторов, для которых фигура Шагала – нечто, до сих пор оставляющее место для спора.

Так часто бывает, что книги становятся значимыми именно благодаря тому, что вскрывают в современных им читателях нечто главное. В случае с выводящими Шагала в Беларуси на чистую воду комментаторами может быть два объяснения: либо видимое «большинство» белорусов является скрытыми антисемитами, либо оно так катастрофически далеко от Европы, что его нужно сажать за парту и тупо, по-школьному зло образовывать.

Для затравки им я могу сказать лишь одно: посмотрите на цвет заборов у Шагала. Например, на тот оттенок зеленого, которым крашен забор в картине «Над Витебском». Узнайте этот оттенок в зиме вокруг вас, в улице в деревне матери и поймите, что глупы те авторитеты истории русского авангарда, которые относят витебский феномен к разделу «Русское искусство в провинции». И уж тем более неправы те гуру из телевизора (которым именно потому и верят), для которых Шагал – «рожденный в Витебске представитель русской культуры». Узнайте Родину в этом заборе и признайте, что Родина эта – наша. Именно из этого цвета вырос тот эстетический феномен, который мы заселяем. Постигая Шагала, мы постигаем свои сновидчески-тотемичные корни.

Я в данном случае не хотел бы ни становиться жрецом нового культа, ни осанистым гейткипером, который не пускает шваль с улицы к памяти о святыне. Моя задача – рассказать вам о том, что я увидел и прочитал в этом путешествии. В конце концов, любое знание в культуре, больной склерозом, превращается в археологию знания.

МАРК ШАГАЛ ЛИ МАРК ШАГАЛ?
отрывок из книги «Родина. Марк Шагал в Витебске»

Последним человеком, к мнению которого нужно прислушиваться биографу, является непосредственный герой биографии. Человек слаб, человек тщеславен, человеку свойственно представлять факты своей жизни так, чтобы он в них выглядел благообразнее. Поэтому любой фрагмент переписки, любое интервью или анкета, прежде чем стать «биографией», нуждается в тщательной проверке с опорой на документы, если таковые имеются в принципе.

В случае с М. Шагалом это понятное, в общем-то, правило приобретает несколько дополнительных осложнений. Мифы, ошибки и неточности тут являются тем самым языком, на котором биографы разговаривают друг с другом. Самые базовые, простейшие вещи при уточнении оказываются далекими от истины. Само понятие истины исчезает во множественных интерпретациях, подтасовках, натяжках и принятых от безысходности конвенциях («давайте договоримся считать это верным»).

Обстоятельства витебской жизни Марка Захаровича – идеальная модель для демонстрации кризиса исторического подхода к изучению событий даже самой недавней истории, невозможности докопаться до последней неоспоримой «реальности» и «правды».

В хрестоматийной фразе «Марк Шагал родился в Витебске 6 июля 1887 года» первое и второе слово прямо неверны, четвертое слово долгое время являлось предметом споров, которые не утихли до сих пор (т. е. ошибки случаются в изданиях самых последних лет); что до даты рождения, то версий существует целых три; приведенная в качестве окончательной версии, как водится, конвенциональна (шагаловеды договорились о том, что они не будут приводить никаких других дат).

Итак, Марк Шагал. Во-первых, вовсе не «Марк», а «Моисей»; имя «Марк» можно воспринимать как творческий псевдоним. Один из первых документалистов витебских лет М. Шагала, А. Шатских, утверждает, что «Марком» Мойше Шагал стал в Париже. Б. Харшав к этому добавляет милую деталь: родители называли Мойшу «Мошкой» – при всем желании трансформировать в это уменьшительно-ласкательное наименование имя «Марк» было невозможно из-за его аудиального несоответствия «Мошке».

Не менее интересна история и с фамилией художника. Дело в том, что прадеда и деда художника знали как «Сегалов». А. Шатских об этом пишет: «…род Марка Захаровича из поколения в поколение носил очень распространенную в черте оседлости фамилию «Сегал», и только отец художника по неизвестным причинам изменил ее на «Шагал».

Подтверждение этому находим в публицистике самого М. Шагала: «Но на самом деле какая разница между моим могилевским прадедом Сегалом, который расписал синагогу в Могилеве, и мной, разрисовавшим еврейский театр (и хороший театр!) в Москве? Уверяю вас, нам одинаково досаждали вши, хотя один из нас ползал по доскам в синагогах, а другой – по полу в театре. Более того, я уверен, что, если я перестану бриться, вы увидите точный его портрет...»

И еще упоминание о могилевском мастере Хаиме Сегале: «Я вспоминал своего прадеда, который расписывал синагогу в Могилеве, и плакал: ну почему он не взял меня сто лет назад к себе хотя бы подмастерьем? Ну разве не жаль, что он, заступник мой перед Господом, покоится сейчас в могилевской земле?»

Что касается даты рождения Моисея Сегала, известного миру как Марк Шагал, то тут все тоже непросто: во всех анкетах художник сообщал, что появился на свет 7 июля 1887 г., но и это вновь не так. Б. Харшав утверждает, что дата рождения – 25 июня 1887 г., однако, поскольку во время революции исчисление времени велось не по юлианскому, а по григорианскому календарю, появилась вторая дата: 6 июля 1887 г., также не совпадающая с версией самого М. Шагала. Объясняя, почему художник записывал свое рождение комбинацией «7\7\1887», Б. Харшав поясняет: «он был уверен, что “7” – его счастливое число».

Первая супруга М. Шагала, которую звали не «Белла» Розенфельд, а Берта Розенфельд, измененные имена, «плавающие» даты отъезда из Витебска и прочее, и прочее: все это – проявления некоего иного космоса, в котором логос подвижен и подвержен метаморфозам. Выдвигать гипотезы о том, почему Моисей стал вдруг Марком, а Сегал – Шагалом, можно исключительно в режиме предположений, натяжек и спекуляций, но мы бы тут держали в голове два обстоятельства.

Первое: мир человека, живущего одновременно в двух культурах (еврейской и «русской», т. е. витебской), двух языках (идише и «русском», на котором говорили в Витебске в конце XIX в.), порождает раскол идентичности, что, в свою очередь, влечет несколько иную картину самоосознания: факты, имена, даты начинают двоиться, перемещаясь через границы «ближнего круга», этнически и культурно близких людей.

Второй возможный мотив – это, собственно, сам образ жизни в черте оседлости после чудовищных еврейских погромов, прокатившихся по царской России в 1881–1882 гг. и не утихавших и в XX веке. В данном случае ощущение опасности постоянно было рядом, что заставляло множить свои имена, изобретать новые даты рождения – словом, защищаться от возможной точной идентификации.

Впрочем, помимо самого М. Шагала, есть еще два источника постоянной путаницы в его биографии.

Первый – составители всевозможных советских справочников и энциклопедий, намеренно стремившиеся «очистить» Витебск от памяти об этом всемирно известном художнике. Второй источник – родные М. Шагала, зачастую имевшие свое собственное отношение к тому, каким его нужно видеть потомкам.

Классический пример – то, как третья (или вторая, ведь с Вирджинией Хаггард М. Шагал не был расписан) жена художника, Валентина Григорьевна Бродецкая, «перепозиционировала» Марка Захаровича из ниши «еврейских творцов» в нишу художников интернациональных: «Потом Ваве, хоть она сама и принадлежала к “избранному Богом народу”, захотелось, чтобы творчество Шагала перестало ассоциироваться с еврейством, – пишет И. Лыкова. – И художник подчинился. Для начала с его полотен исчезли раввины. Потом Шагал вдруг пригрозил подать в суд на авторов еврейской энциклопедии, если они упомянут там его имя. Старый друг Шагала – Бааль-Тшува – рассказывает: “Мы всегда беседовали между собой на идише, но стоило нам на улице поравняться с кем-нибудь из французов, как Шагал тут же переходил на французский”».

Роль, сыгранная близкими и любящими М. Шагала женщинами в интерпретации фактов его жизни, может быть проиллюстрирована еще одним примером. В 1994 г. в Москве в издательстве «Эллис Лак» впервые на русском языке вышла автобиографическая книга М. Шагала «Моя жизнь», о которой сам автор утверждал, что она закончена в 1922 г. в Москве. 

К тому, почему эта рукопись никак не могла быть закончена в советской России, мы еще вернемся позднее, в разделе, посвященном мифам шагаловедения. Пока же для нас принципиально, что впервые выдержки из этого текста появились в печати в 1925 г. в Берлине в издававшемся на идише еженедельнике «Цукунфт». Отдельной книгой «Моя жизнь» была издана только в 1931 г. в Париже. Русский оригинал рукописи утрачен, а перевод на французский готовила Белла Шагал с помощью учителя французского языка своей дочери. Б. Харшав подготовил в 2009 г. наиболее полное издание «Моей жизни», включающее в себя все сохранившиеся к настоящему моменту версии. Сопоставление авторизованного текста на идише с французским вариантом, подготовленным супругой художника, несет в себе много сюрпризов.

Вот оригинал: «Утро – можно выйти и купить свежих круассанов. Но я засыпал. Спустя какое-то время приходила уборщица, то ли прибраться в студии (да, это совершенно необходимо, только, пожалуйста, не трогайте ничего на столе!), то ли просто, чтобы подняться ко мне. Я люблю французскую кровь. В своем стремлении разгадать секрет французской живописи, в своем желании ее превзойти мне нужно было попробовать французской плоти. Всем, кто приходил ко мне в студию, приходилось ждать за дверью. Примерно полчаса – минимальное время, необходимое мне для того, чтобы навести порядок в комнате и одеться. Я всегда работал голым... В принципе не выношу одежды. Лишняя тяжесть».

Вот этот же фрагмент, переведенный Беллой Шагал: «Если повезет, придет Сандрар и накормит меня обедом. Войти просто так ко мне нельзя. Нужно подождать, пока я приведу себя в порядок, оденусь, – я работал нагишом».

Для демонстрации текучести и подвижности фактов, касающихся биографии художника, мы намеренно взяли такие неоспоримые и константные, казалось бы, вещи, как имя и дата рождения. По мере развития этого повествования мы будем постоянно сталкиваться с множественностью интерпретаций, расхождениями в сроках, именах, причинах и проч.

Глупость, повторенная десять раз, становится истиной. Или, по крайней мере, начинает восприниматься как истина. Многочисленность авторов, писавших о М. Шагале, сыграла с фактами его жизни злую шутку. Многократная повторяемость мифов и глупостей утвердила прочтения, которые теперь крайне сложно декодировать как-то по-другому, не вызывая при этом скандала.

Мы тем не менее продолжим это делать.