Писатель, сценарист и искусствовед Семен Ласкин — человек с любопытной траекторией. Окончив Первый ленинградский мединститут, он много лет работал врачом, одновременно пробиваясь в литературу, во многом за счет освященной в советской культуре роли пишущего специалиста. Относительную известность ему принесли рассказы и драмы о медицинской работе — достойная и негромкая ниша. Постепенно Ласкин поменял специальность. В 70-х он вошел в круг еще живых осколков мира довоенного ленинградского модернизма — учеников Малевича, Матюшина и Филонова, стал собирать материалы, организовывать выставки забытых художников, писать о них статьи и книги — как документальные, так и беллетризованные. Ласкин действительно много сделал для того, чтобы возобновить прервавшуюся историю ленинградского авангарда (одним из его подопечных был, например, Владимир Стерлигов, чью первую официальную выставку Ласкин устроил). Его самоощущение врача тут явно помогало: можно сказать, от спасения людей он перешел к спасению искусства.

Ласкин умер в 2005 году и был практически забыт. «Одиночество контактного человека» — его первая посмертная книга. Здесь, однако, нет ни прозы, ни текстов об искусстве. Это — выдержки из ласкинского дневника, собранные его сыном, писателем и историком Александром Ласкиным. Его собственные воспоминания и комментарии занимают довольно большую часть книги. Голос сына звучит параллельно с голосом отца, организует чтение. С одной стороны, это выглядит немного странно. С другой — он действительно полноценный соавтор книги. Ласкин-старший вел дневники всю жизнь, осталось около двух тысяч страниц. «Одиночество контактного человека» — тщательно собранный монтаж из отцовских записей.

Они организованы по персоналиям: главы о знаменитых друзьях — Василии Аксенове и Илье Авербахе (оба также учились на медиков, все вместе выдвигались в искусство), о литературных учителях — Данииле Гранине и Геннадии Горе (последний, тонкий фантаст и младший друг обэриутов, ввел Ласкина в мир авангардного искусства), о художниках-героях его книг — Василии Калужине, Вере Ермолаевой, о прочих знакомых из мира литературы, кино и искусства, наконец, о собственном писательском пути.

Есть два типа культурного бытования дневников. Первый — дневники известных людей, «деятелей», фигурантов истории, чьи мысли и действия интересны нам постольку, поскольку мы знаем их труды и биографии. Второй — дневники людей «обычных», будто бы непримечательных свидетелей, опыт которых позволяет перенастроить зрение, увидеть историю не как связный нарратив, а как сеть малых событий. В первом случае перед автором стоит невидимый определенный артикль, во втором — неопределенный. Разделение это, конечно же, условно. Оно относится не к самим создателям дневников, а к способу чтения.

Дневники Ласкина, помимо обилия любопытных фактов, интересны тем, что располагаются посредине. Они принадлежат писателю, но писатель в данном случае — не совсем автор известных произведений, создатель сюжетов, узнаваемой эстетики. Скорее это — род занятий, принадлежность к определенному кругу, подразумевающая свои ритуалы, тревоги и увлечения. Множество в разной степени известных персонажей, населяющих эту книгу, составляют фон. В центре же «Одиночества контактного человека» — мир как бы не слишком выделяющегося ленинградского интеллигента 60–80-х, в меру оппозиционного и в меру конформистского, наблюдающего за партийными постановлениями, читающего русскую классику, немного увлекающегося мистикой, чающего культурного возрождения. Литератор здесь — не человек особенно глубоких наблюдений или страстных переживаний. Его никак не получается романтизировать. От этого сама ткань писательского быта становится неожиданно выпуклой.