Фонтанка.ру, 3 июля 2012 

О литературе с Виктором Топоровым.

- Где пила? – У соседа! – Когда дала? – Когда пила, тогда и дала!.. Этот основанный на каламбуре анекдот не то чтобы мог бы послужить эпиграфом к сборнику рассказов Софьи Купряшиной «Видоискательница» (скорее уж – к несправедливо разруганному критикой телероману «Краткий курс счастливой жизни»), но все же вполне срабатывает как глоток «отвертки» из жестяной баночки или же как предварительно вытряхнутая и наново набитая «беломорина» в качестве изысканного аперитива перед бутылкой паленой водки – тоже, естественно, из горлА и непременно натощак.

 

Равно как и прославленный девиз «зенитовца» Кержакова: «Бью, бил и бить буду!» - только со сменой грамматического рода и, конечно же, первой буквы ключевого глагола: «Пила, пью и пить буду!» Кержаков, бывает, мажет по воротам – и тогда весь Питер, а на играх сборной и вся страна, горестно вздыхает: «Промазал! Опять промазал!» Лирическая героиня прозы Купряшиной – многоликая, как Протей, но легко узнаваемая  в любом обличье, - знает назубок оба свои главные состояния: «Сейчас вмажу!» и «Вмазала! Опять вмазала!»

 

«На руках у нее лежал толстый слой городской копоти. Она работала дворником на Новом Арбате. Паша, естественно, в Макдоналдсе. А я сдавала бутылки, комнату, поебывалась изредка за прокорм, в общем, все мы были женщинами деловыми, но довольно болезненными».

 

Героиня этого рассказа – далеко не самого страшного в книге – на пару с любовницей забивает насмерть свою жиличку, «правильную девушку» Пашу. Забивает не столько затем, чтобы поживиться ее жалкими пожитками и немедленно пропить их (хотя и за этим тоже), сколько ради того, чтобы избавиться от вечного немого укора с ее «чистенькой» стороны. Образ, безусловно, в символическом плане автобиографический: ведь вся жизнь 44-летней московской писательницы – как это видится на страницах ее прозы – представляет собой осознанный и целеустремленный дауншифтинг. Или, если угодно, сплошное падение пропадом (по названию рассказа одного замечательного, но давным-давно замолчавшего и сейчас уже практически забытого прозаика – и тоже, кстати говоря. дауншифтера: сын знаменитого журналиста и лауреат крупной литературной премии, сам он долгие годы работает не то таксистом, не то дальнобойщиком. Впрочем, чего темнить? Зовут его Дмитрий Бакин, а упомянутый выше рассказ называется «Про падение пропадом»).

 

Но про Купряшину я не знаю хотя бы столько же. Ну, москвичка, ну, закончила Литинститут, ну, напечаталась в антологии «Русские цветы зла», составленной Виктором Ерофеевым так, чтобы главным «злом», а в особенности главным «цветком» выглядел, по сравнению с остальными, сам составитель, - явно не справившийся, впрочем, со своей задачей даже в этом.  Ну, автор(есса) двух маленьких книжек – «Видоискательница» стала третьей. Ну, женщина со стандартным опытом столичной литературной дамы (и с нестандартным тоже).

 

«Теоретически мне было девятнадцать лет, практически — двадцать девять, и желание любить возросло во мне сегодня утром до страшных размеров, когда Витя К. вместо приветствия схватил меня в Сбербанке за грудь и долго не отпускал, возбуждая любопытство посетителей… А ведь год назад он нешуточно грозился убить меня, помахивая браунингом, если я буду приставать к нему со своей любовью.

— Стреляй, — сказала я.

Он пробормотал что-то насчет глушителя и предоставил меня своему другу.

И вот теперь, стоя на пороге Сбербанка, он сообщил мне, что в Мюнхене вышел сборник его стихов.

— У меня тоже! — радостно воскликнула я.

Он моментально выпустил меня и, дико взглянув, побежал прочь».

 

Дауншифтинг – сознательное и добровольное нисхождение с социального верха на самое дно. С относительного верха, естественно, - но на самое дно. В которое, вопреки Ст.Ежи Лецу, просто неоткуда постучаться снизу. Разве что – из самого ада. Но есть ли ад? Тут начинаются разночтения. Ад, сказано, это другие. Ад, возражает Софья Купряшина, это мы сами. Ад это я. Ад, который всегда с тобой. Ад, в котором и рай это всего-навсего адская издевка. «В этом тюремном здании хорошо было вечером пронестись по коридору и знать, что в каждом закоулке тебя ждет рука любви в группе продленного дня».

 

Русский мальчик Сева приходит в гости к ровеснику  в благополучную еврейскую семью. С набитым ртом (он ест всё, что найдется, - а находится в этом сытом доме много чего, но ему, как поэту Тарковскому, этого мало) он рассказывает хозяевам об алкогольных и сексуальных практиках, принятых у них с мамой, - и повергает их в шоковое состояние. И вот наконец за ним приходит мама. Кстати, она писательница.

 

-Одолжите тысяч десять на три дня. Книжка выйдет — бля буду, отдам, — сказала мама Севы, обводя тяжелым взглядом компанию.

 

Людям, от литературных нравов далеким, поясню, что под выход книги в долг берут, как правило, на три дня, а отдают (если вообще) в лучшем случае через три года. Потрясенные родители маленького Срулика десять тысяч Севиной маме все-таки одалживают. Не исключено, что они понадобились ей (для разнообразия) не на пропой, а на дополнительные расходы в творческой командировке. Потому что путь Севиной мамы лежит на Восток – к подлинно счастливым людям, к долгожителям.

 

«Акыну Залихватову — сто тридцать пять лет; дочери Мирно — сто десять. Тугие косы свои она оборачивает вокруг глаз — стесняется незнакомых джигитов.

— Зачэм стесняешься, Мирно-джан! Некарашо! Луд приехал поглядеть на нас — а ты как дыкый кОзачка! Ахуемыр совсем? Да?

— Самбахванмудыкпрызырватыв! — отвечает, заалевшись, Мирно.

— Смушшается, — поясняет нам Акын-ака. — Кроткий она у мене, робкий, как баран.

…..

Что же подарить вам на прощанье, Акын-ака? — спросили мы утром, когда с первым лучом армаджанского солнца за нами пришел автомобиль.

— Э-э-э! Зачэм?! — расчувствовался старец. — А что есть, сынки? Водка есть?»

 

Водочный круг, таким образом, замыкается. Да и не только водочный… Я намеренно не касаюсь здесь наиболее отталкивающих сюжетов сборника – например, цикла школьных сочинений на тему о том, «как я провел этим летом», - сочинений, в которых школьницы (и один школьник) невозмутимо повествуют учительнице о том, как все они стали жертвами педофилов. Не касаюсь самых мерзких деталей: непроизвольная дефекация, вечная рвота, совокупления (в том числе однополые) за все тот же глоток «отвертки»… Но не касаюсь я так же изумительной литературной техники, - на грани прозы, стихотворений в прозе и просто стихотворений, - в которой всё это написано; не касаюсь разветвленной игры на литературных аллюзиях и реминисценциях… К месту вспомнилось: один петербургский поэт-выпивоха сложил в молодости рукописный сборник и назвал его «Аллюзиями», я же предложил ему переименовать книгу в «РЮминисценции» (от слова «рюмка»). Я не касаюсь всего этого, потому что «Видоискательницу» нужно читать. Ну, или не нужно. Я вас предупредил: она, что называется, на любителя.

 

Книга Купряшиной вышла в серии «Уроки русского», составляемой Олегом Зоберном. Я уже писал об этой серии в данной рубрике: писал, а потом оплакивал ее безвременную кончину. Отрадно сообщить, что серию «подобрала» и пристроила у себя в издательстве «НЛО» Ирина Прохорова, сестра Михаила-Всем привет!-Прохорова». Это едва ли не самое достойное и, вместе с тем разумное ее решение за долгие годы. Такая – коммерчески бесперспективная, но творчески глубоко осмысленная – серия «неформатной», но настоящей прозы жизненно необходима отечественной словесности, а ведь существовать она может только на меценатские (то есть, безвозвратно потерянные дарителем) деньги. Прежний опыт «Уроков русского» - в издательстве «Аттикус. Азбука», - увы, доказал это с точностью, приближающейся к абсолютной.

 

Итак, возобновление (в формате чудесного воскресения из мертвых) серии «Уроки русского» и выход в ее рамках сборника «Видоискательница» настраивают на оптимистический лад, вопреки безысходному звучанию самой книги: живем, жили и жить будем! Ну, и с питьем, разумеется, то же самое.

 

Виктор Топоров, специально для «Фонтанки.ру»