В издательстве НЛО вышло самое большое на сегодняшний день собрание текстов Елизаветы Мнацакановой — авангардиста-классика, уже больше полувека создающей грандиозные поэтические симфонии и до сих пор остающейся не вполне прочитанным автором.

Елизавете Мнацакановой 95 лет. Она, возможно, единственный живой представитель поколения, еще в 1940-х начинавшего потаенные эксперименты в словесности, никак не связанной с официальной советской литературой. Впрочем, принадлежность к поколению подразумевает определенную общность поисков и интересов. Мнацаканова же всегда была по большому счету одиночкой. Не романтическим гением-аутсайдером, а человеком, работавшим в своем, по-иному идущем времени.

Поэтому ей удивительно идет статус долгожительницы. Речь не о сопротивлении смерти, а о размеренном диалоге с ней. Встреча уже произошла (в начале 1970-х Мнацаканова пережила клиническую смерть), теперь беседа не прекратится, пока каждый из участников не выскажется до конца. Сама смерть, перед лицом которой написаны эти тексты,— тоже будто бы не совсем современна. Она не вызывает страха или вожделения, трепета. Она ждет, но ждет терпеливо. Оттого в поэтической системе Мнацакановой нет необходимости торопиться. Свои произведения она создает десятилетиями. Большая часть составляющих эту книгу вещей начата полвека назад, но варианты, которые мы читаем, датируются 2000-ми годами.

Формально эти тексты — часть советской неофициальной литературы. Но слово «андерграунд», подразумевающее сопротивление, конфликт, Мнацакановой не очень подходит. Общаясь с представителями московского поэтического подполья, она не вполне вписывалась в этот мир, эмиграция была для нее шагом абсолютно естественным.

В 1975 году Мнацаканова уехала в Вену. Выбор города был, очевидно, связан с ее первой профессией — музыковедением. Но бывшая имперская столица, все еще ощущавшаяся как место синтеза и слома традиций, оказалась для Мнацакановой идеальным домом. Дело в том, что ее работа предполагает нахождение в принципиально пограничной зоне: между языками — русским, немецким, родным армянским, церковной латынью; между медиумами — поэзией, визуальным искусством, музыкой. Что еще важнее — между радикальным авангардом и почти шокирующим классицизмом. Мнацаканова создает тотальные, величественные произведения и ускользает, бежит от определений. Ее поэтическая практика нуждается в парадоксальной позиции — эмигранта, пришлеца, и вместе с тем — законного обитателя великой европейской культуры.

Вена оказалась здесь идеальной площадкой, но это большое и странное искусство с трудом поддавалось «обратному экспорту». В отличие от большинства классиков третьей волны эмиграции, Мнацаканова так в полной мере и не вошла в русский канон. Ее имя неизменно поминается в списках новаторов, но всегда с оговорками о недооцененности, непрочитанности. Отчасти это связано с тем, что ее тексты попросту сложно печатать, они с трудом подвергаются типографскому воспроизведению. «Новая Аркадия», самое представительное на сегодняшний день издание ее поэзии, готовилась больше десяти лет.

Составляющие эту книгу вещи можно назвать поэмами, поэтическими циклами, но любое определение из истории литературы будет неточным. Образец здесь — музыка, а главный жанр — реквием. Мнацаканова сама часто называет свои тексты партитурами. Однако чтение их не предполагает звучания, пения. Фонетические вариации тут не менее важны, чем расположение текста, колебания шрифта, превращение речи в графику.

Можно сказать, что эти тексты надо слушать глазами, внимать преображениям языка в музыку и изображение. Это — своего рода духовная практика. Работы Мнацакановой требуют от читателя одновременно экстатического растворения и предельной сосредоточенности — почти молитвенного состояния.

Ее тексты действительно можно назвать религиозной поэзией, но не совсем привычного нам рода. Мнацаканова не пытается прорваться к тайне усилием духа, не расставляет ей хитроумные ловушки, не вступает в диалог с Божественным. Скорее она разыгрывает мистический опыт — смерти и ее преодоления,— как это происходит в церковной службе или, скажем, баховских «Страстях», превращает поэзию в ритуал. Радикальный авангардизм Мнацакановой служит этой обрядовой цели. Само поэтическое слово тут претерпевает страсти: оно проходит сквозь бесконечные колебания и разломы, низводится до бессмыслицы, становится чистым звуком и немым образом, а затем воскресает как знак новой силы.