Игорь Кобылин (ШАГИ ИОН РАНХиГС, ПИМУ, Н. Новгород); Федор Николаи (НОЦ КПиТ РГГУ, НГПУ им. К. Минина, Н. Новгород). «Сгущенка как лекарство от стресса»: Военные психологи на северном Кавказе и армейские практики преодолевания страха

В докладе на материале почти сорока полуформализованных интервью с ветеранами боевых действий на Северном Кавказе 1999–2000-х гг. будут рассмотрены различные армейские практики по преодолению страха. По свидетельствам комбатантов, в российской армии конца 1990-х усилиями старших офицеров и замполитов продолжала воспроизводиться идущая из советских времен риторика воинских добродетелей: патриотический долг, воинские мужество и отвага, выполнение приказа, несмотря на обстоятельства, и т. д. Весь этот традиционный дискурс дополнялся и подкреплялся с одной стороны — «научными» процедурами (и прежде всего формальными тестированиями личного состава на «нервно-психологическую устойчивость»), а с другой — трансляцией практических навыков «управления страхом» офицерами, имевшими за плечами опыт боевых столкновений, — как правило, ветеранами Афганистана («Страх должен быть всегда, он тебя держит», Владимир Б., лейтенант, «афганец»). Однако реальные боевые действия на Северном Кавказе довольно быстро продемонстрировали явную недостаточность официальной военной «педагогики». Какие практики вырабатывали офицеры низшего и среднего уровня для «нормализации» отношений внутри армейского коллектива? Почему их рассказы зачастую пронизаны иронией? Какую роль в выработке этих практик и согласовании их с официальными нормативными рамками играли военные психологи, должность которых с декабря 1998 г. (в качестве эксперимента) была временно введена в армии на уровне батальонов?

Ключевой кейс, помогающий ответить на эти вопросы, — серия интервью (общей длительностью около 30 часов), взятая авторами у военного психолога Игоря В. С 1997 по 2001 г. он успел послужить замполитом роты, психологом полка, заместителем командира роты по боевой подготовке, офицером управления полка. Все его должности предполагали постоянные переговоры и согласование своих действий не только с другими офицерами и замполитами (а иногда и членами их семей), но и с врачом-психиатром, военной прокуратурой, самими солдатами и даже их родителями. И поскольку стоическое преодоление страха и дисциплинарные практики замполитов легитимировались как «освященные устойчивыми традициями», то пространство для сколько-нибудь самостоятельных рефлексивных или перформативных практик на среднем уровне оказывалось минимальным. Но именно на этот средний уровень попадали самые трудные в эмоциональном плане задачи: командировки в Ростовский морг и доставка «груза 200» родным, разбирательства со случаями суицида и «самострелами», перевоспитание «униженных и оскорбленных» и т. д., — то есть исправление сбоев работы армейской машины, стремящейся к поддержанию собственной боеспособности не только за счет мобилизации тактик выживания рядовых солдат и дисциплинарных навыков замполитов, но и путем формирования новой, аффективной экономии выживания, переданной в управление лейтенантам-психологам.