Мода и фантасмагория современности: введение в деколониальный дискурс о моде

Мы не ваше прошлое, а ваши современники.
Группа участниц сапатистского движения
со слов Роландо Васкеса (Vázquez 2009)

Введение

Критика европоцентричности в работах по теории моды в 1990-е годы (Craik 1994; Eicher & Sumberg 1995; Eicher et al. 2000), по глобализации в 2000-е (Rabine 2002; Niessen et al. 2003; Maynard 2004; Slade 2009; Riello & McNeil 2010; Jansen 2014) и, наконец, в культурных, транснациональных и постколониальных исследованиях в 2010-е (Kaiser 2012; Jansen & Craik 2016; Gaugele & Titton 2019) в основном делала акцент на таких явлениях, как дискриминация, неравенство и эксплуатация, но сам «пережиток», понятийная структура, основанная на модерности и колониальности, продолжает существовать. Другие способы и системы формирования модного тела по-прежнему включают в глобальный дискурс о моде лишь в рамках системы, построенной на современности и колониальности, а не как самостоятельные явления, с собственными определениями, эстетикой и эпистемологическим аппаратом. История, теория и изучение моды в целом все еще осмысляются и описываются с европоцентричной точки зрения, а другие системы моды рассматриваются в контексте их отношений и взаимодействия с современной модой, выступают ли они в роли производителей или потребителей (Riello & McNeil 2010). Столицы моды за пределами Европы и Северной Америки считаются новыми, поскольку они лишь недавно начали привлекать к себе внимание, — при этом отрицают и не учитывают давнюю, часто переплетающуюся с мировыми тенденциями и динамичную историю моды в них. Мода как явление по умолчанию ассоциируется с современностью, системой власти и капиталистическим строем, которые зародились в Европе и распространились по всему миру благодаря европейскому империализму и глобализации, хотя мода как действие — формирование модного тела — принадлежит всем эпохам, всем географическим пространствам и находится вне колониальных различий.

Главная цель этой статьи — внести вклад в создание понятийного аппарата теории моды с точки зрения деколониальности, которая, вероятно, способна повлиять на поистине разрушительный европоцентризм. Деколониальный дискурс о моде предполагает радикальное переосмысление моды за счет ее обособления от современности — самой сутью ее структуры, — а значит, и от колониальности: для этого нужен новый взгляд на моду как множество возможностей — внутри и вне современности, — а не как на нормативную систему, неоправданно претендующую на универсальность. Этот дискурс критикует отрицание и забвение разнообразных способов формировать модное тело из-за неравной расстановки сил в мире, где власть основана на модернизации и колониализме, европейско-американских нормативных канонах, эксплуатации культуры, человеческой жизни и природы и неуважении к ним. Тем не менее не следует воспринимать деколониальный дискурс как нормативную универсальную систему по аналогии с доминирующим европоцентричным модным дискурсом. Его задача не в том, чтобы регулировать канон, а в том, чтобы создать предпосылки для признания эпистемологического плюрализма в отношении образа модного тела; не в том, чтобы представить другие системы моды как современные, а в том, чтобы переосмыслить многообразие, которое колониальность современной моды сделала невидимым, предала забвению, вытеснила и лишила будущего. Что самое важное, деколониальный дискурс о моде нужен не для того, чтобы сконструировать еще один модный дискурс, а для того, чтобы, преуменьшив значение дискурса современной моды, заметить и учесть другие подходы, эстетические формы и ощущения, связанные с образом модного тела.

Кроме того, деколониальность подразумевает осознание положения каждого из участников диалога: кто именно говорит и откуда. Будучи антропологом, последние двадцать лет я провела, изучая, анализируя и описывая моду в Марокко (моя научная карьера строилась на том, что я получала знания и писала о других, а не с другими, и это следовало бы изменить). Хотя я и прожила там семь лет, я оставалась посторонней, человеком, который «заглядывал» в этот мир извне, а то обстоятельство, что я не могла читать литературу на арабском языке, вынуждало меня ограничиваться работами на французском и английском, написанными такими же чужаками, как я, что, безусловно, повлияло на мое восприятие; то же самое касается неравного распределения сил между мной как белым европейским ученым и представителями других рас, которых «я изучаю». Моя мать марокканско-американско-еврейского происхождения, отец — голландский протестант, дед — американец и католик, и вместе с ними я росла в поселке под Брюсселем, зная французский, нидерландский и английский, — все это не только объясняет, почему я стала антропологом, но и как я соединяю в себе все эти языки и культурные идентичности и с каким смешением культур и межкультурными конфликтами я выросла. Так как сама я замужем за мусульманином голландско-марокканского происхождения, наши двое (еврейско-мусульманско-бельгийско-голландско-марокканских) детей — третье поколение потомков межрасовых и межкультурных браков, показывающее, что культурные идентичности — нечто намного более сложное, чем кажется со стороны. Я постепенно прихожу к осознанию, что в силу этих культурных наслоений я всегда занимала «промежуточное» положение, никогда не вписываясь полностью в норму, что отражается и на моей научной карьере. Лавируя между антропологией (одежды) и теорией моды, я оказываюсь маргиналом, поэтому на протяжении двадцати лет своей научной жизни оставалась независимым исследователем, не считая двух лет, когда я в качестве доктора наук работала на неполную ставку.

Завершая работу над этой статьей, я наконец нашла средства для участия в 11-й деколониальной летней школе в Мидделбурге (Нидерланды) [1], которая с 2009 года позволяла вести непрерывную дискуссию ряду выдающихся специалистов по деколониальности, таких как Роландо Васкес, Вальтер Миньоло, Мария Лугонес и Жан Казимир. Хотя из-за пандемии школа впервые прошла в онлайн-формате, почти невозможно выразить словами, чем для меня был этот опыт и какие эмоции я тогда испытывала — от замешательства и дискомфорта до надежды и ощущения сплоченности. С горячей благодарностью я хотела бы посвятить эту статью светлой памяти Марии Лугонес, которая провела свои последние дни, щедро делясь с нами своими безграничными знаниями и мудростью как наша старшая коллега. Через два дня после окончания летней школы ее отправили в больницу, где она и скончалась, оставив после себя чувство невосполнимой утраты.

---

Перевод с английского Татьяны Пирусской

Продолжение и иллюстрации в печатной версии