купить

Осмысление японцами своей среды обитания: от гордости к горечи и обратно

Профессор Института восточных культур и античности РГГУ и ШАГИ РАНХиГС.


На протяжении своей долгой истории среда обитания японцев менялась мало — как количественно, так и качественно. До конца XIX века Япония почти не вела войн с другими государствами — не нападала на них, а они не нападали на нее[1]. В японской культуре мало развит «пионерский дух», подталкивающий людей к путешествиям и географическим открытиям (даже основательное освоение Хоккайдо относится только ко второй половине XIX века). Поэтому традиционная Япония существовала в пределах дарованного ей природой архипелага и не меняла своих границ сколько-то существенным образом. Возможности традиционного общества по воздействию на среду обитания были также сравнительно невелики, и при малом увеличении нашего оптического инструмента эту среду можно условно принять за константу. Тем не менее мы наблюдаем удивительный феномен: в зависимости от исторических обстоятельств оценка качества среды обитания решительно менялась. Временами она воспринималась как чрезвычайно благоприятная, временами — как крайне ущербная. На такие взаимоисключающие оценки определяющее влияние оказывала атмосфера, царившая в обществе. Когда общественное сознание обладало оптимизмом, территория страны казалась лучшим местом на земле, а когда господствовали пессимистические настроения, японская земля представлялась ее обитателям крошечной и никчемной.

Протяженные тексты, в которых отражено отношение японцев к среде обитания, появляются в VIII веке. Согласно этим источникам, Япония характеризовалась как «большая страна многих островов», «страна спокойных заливов» (то есть страна замиренная), «страна обильных тростниковых равнин и удивительных колосьев риса» (поскольку японский тростник растет очень быстро, он символизирует порождающую силу земли). Именно потому, что эта земля благодатна и прекрасна, божество Ниниги примечает ее, спускается с Неба, а его потомки основывают здесь японское государство. В качестве несомненного доказательства благоприятности среды обитания часто приводится тот факт, что Япония находится на крайнем востоке (в качестве центра выступает Китай), а потому из всех известных японцам стран солнце освещает ее первой. Будучи потомком богини солнца Аматэрасу, японский государь напитывается благодатным светом и транслирует его своим подданным.

Солнечная природа Японии находит свое отражение в названии страны — «Нихон», что можно перевести как «Присолнечная земля». В VIII–IX веках мы не наблюдаем никаких ламентаций ни по поводу малости территории, ни в связи с недостатком минеральных ресурсов. Наоборот: хроники с восторгом сообщают об обнаруженных залежах золота и меди. Японцы того времени проявляли огромное внимание по отношению к знамениям. При этом счастливые знамения обнаруживались с завидной регулярностью. К ним относили альбиносов — животных и птиц (черепахи, олени, кони, лисицы, мыши, ласточки, вороны, голуби, гуси, фазаны, воробьи), черную лисицу, красную ворону, лошадь с раздвоенными копытами, многоцветные «чудесные» облака, стебель риса с двумя колосьями, стебель проса с рисовым колосом, дарующий долголетие гриб и так далее. В начале нового года государю непременно демонстрировали такие природные объекты. Обнаружившему их человеку полагались подарки, повышение в придворном ранге. Поскольку «чудесные облака» имели свойство рассеиваться и непосредственно продемонстрировать их было невозможно, для большей наглядности и убедительности императору мог подноситься их рисунок. Для того чтобы подданные лучше усвоили, что дела в стране идут превосходным образом, при обнаружении благоприятных знамений государи часто меняли девизы правления. Например, при обнаружении жильной меди был принят девиз «великое сокровище».

Тексты, с которыми мы имеем дело, были порождены управленческой и интеллектуальной элитой (в то время эти определения являются почти синонимичными). Она оценивала ситуацию прежде всего с точки зрения положения дел в государстве. В VIII–IX веках она была безусловно положительной. В это время вся земля находилась в государственной собственности, формируется и разрастается чиновничий аппарат, территория, подведомственная государю, расширяется, налогооблагаемое население растет, возможности по мобилизации населения увеличиваются, государство инициирует ряд широкомасштабных проектов. К ним относятся строительство столицы Нара (по разным оценкам, ее население составляло от 100 до 200 тысяч человек), повсеместное сооружение широких и прямых дорог, возведение многочисленных и величественных буддийских храмов (столичный Тодайдзи был и остается самым крупным деревянным сооружением в мире, а почитаемый там Будда — самой большой бронзовой статуей). Все это давало основания для оптимистического настроя, который передавался и на отношение к среде обитания.

Через некоторое время после переезда столицы в Хэйан (в 794 году) дела в стране пошли явно хуже. В Х веке уже хорошо видна деградация государственного организма: налоги собираются хуже, крупных проектов не предпринимается, дороги приходят в упадок, выпуск монеты прекращается. Центр утрачивает контроль над земельным ресурсом — все больше земель переходит в частную собственность. Государева служба перестает восприниматься как единственно достойное занятие для родовитого и образованного человека, многие чиновники уходят в отставку, принимают монашество, предпочитая личное спасение государственному делу. Неявка на каждодневную службу во дворец, опоздания, открытое «бойкотирование» государственных мероприятий, ритуалов и распоряжений со ссылками на недомогание, ритуальное загрязнение или же вообще без объяснения причин сделались привычным явлением, что приводило к переносу и даже отмене придворных церемоний, ритуалов, заседаний государственного совета. Источники сообщают нам о почти анекдотических случаях потери управляемости. Так, государь пожелал насладиться танцами своих придворных танцоров, но мероприятие пришлось отменить, поскольку ни одного из них не оказалось на месте...

Таким образом, государь утрачивал контроль как над вверенной ему синтоистскими божествами территорией, так и над персональным временем своих подданных. Хуже того: ослабление центральной власти сопровождалось мятежами и усобицами. Самым крупным в начале серии таких мятежей стало восстание Тайра-но Масакадо в 939 году, который основал свой двор и даже успел на короткое время провозгласить себя императором. Регулярные междоусобные вооруженные конфликты, в которых принимали участие даже буддийские монахи, были чертой этого смутного для государства времени. Столица Хэйан (буквально «Столица мира и спокойствия») перестала отвечать своему названию.

Начиная со второй четверти IX века источники фиксируют нарастание природных и антропогенных катаклизмов. К ним относятся наводнения, засухи, землетрясения, эпидемии, мятежи, усобицы, пожары. Разумеется, такие несчастья случались и ранее, но они не приводили к сменам девизов. В «благополучных» VIII–IX веках, когда возможности центра по контролю над страной были весьма значительными, не наблюдается ни одной смены девиза под влиянием неблагоприятных знамений. Впервые смена девиза под влиянием подобных обстоятельств (наводнения и болезни) фиксируется в 923 году, затем мы наблюдаем весьма частую смену девизов по аналогичным причинам. Начиная с этого года не наблюдается ни одного случая изменения девиза правления в связи с обнаружением благоприятного знамения. Это говорит о том, что японцы желали и ожидали от жизни не столько начала чего-то нового и конструктивного, сколько избавления от неприятностей. Таким образом, субъективный (эмоциональный) фактор играл значительную роль в тех случаях, когда решался вопрос о смене девиза.

Катастрофизм сознания эпохи находит яркое отражение в коротких и энергичных «Записках из кельи» (1212) аристократа, монаха и литератора Камо-но Тёмэй (1155?—1216). Он описывает пожар (1177), ураган (1180), голод (1181), землетрясение (1185). Такая концентрация несчастий на единицу текстового времени отражает общетрагическое сознание эпохи.

Камо-но Тёмэй приводит красочное описание землетрясения 1185 года: «Вид его был необыкновенный: горы распадались и погребали под собой реки; море наклонилось в одну сторону и затопило собой сушу; земля разверзлась, и вода, бурля, поднималась оттуда; скалы рассекались и скатывались вниз в долину; суда, плывущие вдоль побережья, носились по волнам; мулы, идущие по дорогам, не знали, куда поставить ногу. Еще хуже было в столице: повсюду и везде — ни один храм, ни один дом, пагода иль мавзолей не остался целым. Когда они разваливались или рушились наземь, пыль подымалась, словно густой дым. Гул от сотрясения почвы, от разрушения домов был совсем, что гром» (Исэ моногатари 1979: 217).

Картина, нарисованная Камо-но Тёмэй, может привести в ужас. Однако, как свидетельствуют историки, землетрясение 1185 года имело вполне «рутинный» характер, разрушения оказались не слишком велики, человеческих жертв, судя по всему, не было. Поэтому и описание Камо-но Тёмэй следует воспринимать как отражающее не столько реалии жизни, сколько реалии восприятия. Камо-но Тёмэй был далеко не одинок в своих трагических оценках происходящего. Так, аристократ из дома Кудзё (Фудзивара) Канэдзанэ, трезво отметив в своем дневнике, что землетрясение 1185 года не разрушило домов, в конце записи все равно приходит к выводу, что такого сильного землетрясения никогда не наблюдалось, что, конечно же, было сильной натяжкой.

Описания природных катастроф являлись проекцией ценностных установок Камо-но Тёмэй, его трагического отношения к жизни. Для него было важным показать, что все стихии пребывают в крайне неблагоприятном для человека состоянии и сулят новые беды. Камо-но Тёмэй вопрошал: «Тот вихрь был необыкновенен, так что у людей появилось подозрение: не предвестье ли это чего-нибудь, что должно случиться?» Иными словами, сам ураган не так страшен, гораздо страшнее ожидание еще чего-то более ужасного.

Природные катаклизмы являлись для людей того времени предвестником самых страшных экзистенциональных и социальных неурядиц. Катастрофы были подтверждением их эсхатологических ожиданий. Поэтому создатели воинского эпоса «Хэйкэ моногатари» (первая половина XIII века) предпочитали верить не трезвым описаниям урагана 1180 года, а экзальтированному восприятию Камо-но Тёмэй: «Смерч опрокидывал ворота с тяжелыми навесами и без навесов, переносил их вдаль, за четыре, за пять, а то и за десять тё. Балки перекладины, столбы вперемежку кружились в воздухе. Кипарисовая дранка и доски кровли носились в небе, как листья под порывами зимней бури. Адский вихрь, дующий в преисподней, казалось, воет не громче, чем гул и грохот, сотрясавшие в тот день воздух! Ураган повредил не только строения — погибло много людей. Волов же и лошадей пропало без счета». Гадание показало: «В течение ближайших ста дней высшим сановникам государства надлежит соблюдать пост и молиться. Стране угрожает опасность; захиреет святое учение Будды, придет в упадок власть государей, и наступит нескончаемая кровопролитная смута» (Повесть 1982: 153–154). Показательно, что Камо-но Тёмэй еще ничего не говорил о человеческих жертвах — он упоминал только о калеках. Что до «Хэйкэ моногатари», то жертвы появляются во множестве — по прошествии полутора веков...

Описание смерча в «Хэйкэ моногатари» является гиперболой. Но вот предчувствие его ужасных последствий весьма точно характеризует реальное состояние умов. Такое катастрофическое сознание представляло собой своеобразное «усилительное устройство», которое многократно увеличивало разрушительную мощь природных катаклизмов.

Пессимистический настрой эпохи нашел свое прямое отражение в изменении представлений о размерах страны и качестве среды обитания. Это переосмысление осуществлялось в рамках буддийской картины мира. Она предполагает, что в центре мироздания находится мировая гора Сумеру, окруженная четырьмя «материками». Японии отводилось место возле побережья Южного материка. И теперь вполне распространенным стало определение Японии, как зернышек проса, разбросанных в море — то есть на окраине мира. Таким образом, Япония удалена от мировой горы и ее благодати, она противопоставляется «большим странам» — прежде всего, Индии и Китаю, которые расположены ближе к Сумеру. «Страна-зернышко» ассоциируется с бескультурьем и дикостью. В сборнике буддийских проповедей «Сясэкисю» (1283, автор — монах Мудзю, 1226–1312) безжалостно утверждается: «...будды и бодхисаттвы в западной стороне, в Индии, являли свои образы соразмерно склонностям тогдашнего, лучшего века, переправляли тамошних жителей на берег спасения. Наша страна — окраинная земля, подобная рассыпанным зернышкам проса. Грубые и дикие ее жители не знали связи причин и последствий...» (Сясэкисю 1969: 64; цит. в пер. Н.Н. Трубниковой). В другом источнике утверждается: «Страна наша — убогий край, подобный рассыпанным зернам проса, юдоль печали, плохое, скверное место!» (Повесть 1982: 526).

Согласно буддийской эсхатологии, в 1052 году наступил «конец буддийского закона», когда все реалии этого мира с неизбежностью деградируют. Это касается упадка набожности, невозможности достичь просветления, общего упадка и огрубления нравов, потери почтительности и церемониальности, сокращения продолжительности жизни, участившихся природных бедствий и мятежей и так далее. И люди сожалеют о том, что их жизнь пришлась именно на это время: «О, как несчастна моя судьба, видно, за грехи мои в прошлой жизни суждено мне было родиться в сей горестный век упадка!» (там же: 101). Следует признать, что положение в стране подтверждало самые худшие опасения: XI–XVI века отмечены длинной чередой междоусобиц, мятежами, раздорами в императорской династии, переходом реальной власти в руки военных правителей (сёгунов).

С точки зрения аномальности поведения природы вряд ли это время было хуже других времен. Данные климатологов указывают на потепление, наступившее еще в начале VIII века, что создавало сравнительно благоприятные условия для земледелия, о чем и свидетельствует устойчивый рост населения. Однако катастрофизм сознания, обусловленный социальными неурядицами, был настолько велик, что люди искали неблагоприятных природных знамений и находили их. В то же самое время они перестали обнаруживать счастливые знамения.

Ухудшение качества времени сказывается и на природе, и на отношении к ней: «Да, в старину не то что ныне — государи правили мудро, оттого и боги являли свою благодать людям, а деревья сакуры обладали душой чувствительной и цвели в три раза дольше обычного!» (там же: 57). В другом тексте мы находим сетования по поводу того, что человеческая жизнь сделалась много короче, чем в прежние времена. Сами люди — тоже нехороши, рождение честного человека — редкость. Об одном таком честном человеке говорится: «Излишне прямодушен и честен, черты лица слишком хороши для маленькой страны, где попадаются льстецы и обманщики» (Окагами 2000: 182). Примеры ламентаций подобного рода можно множить и множить. Словом, всем казалось, что крошечная островная Япония — место отнюдь не идеальное для проживания.

Ситуация с размером страны и оценкой качества среды обитания решительно меняется в период Токугава (1603–1867), когда сёгуны из этого рода сумели восстановить порядок и после эпохи кровавых усобиц в стране наступает длительный и долгожданный мир. И тогда общественная мысль вновь приобретает оптимистический и бодрый заряд, начинает позиционировать Японию как страну благоденствия. Замиренному социуму эпохи Токугава соответствовало ощущение того, что и природа Японии тоже пребывает в замиренном состоянии. В сознании современников (власти) аномальных природных явлений становится намного меньше, чем раньше. И это несмотря на то что данные климатологии указывают на существенное временное похолодание в XVII–XVIII веках. Эдо, где располагалась ставка сёгуна, располагался в более сейсмоопасной зоне, чем Хэйан (Киото). Тайфуны в прибрежном Эдо также случались чаще и имели значительно более разрушительный характер. Так что землетрясения, цунами и тайфуны случались в Эдо намного чаще. Огромные размеры города (в нем проживало около 1 миллиона человек), узость его улиц, деревянные строения, скученность населения провоцировали регулярные опустошительные пожары. Однако все эти напасти, включая сильнейшее извержение вулканов Фудзи (1707) и Асама (1783), не могли поколебать уверенности в благодатности нынешнего правления. Показательно, что ни извержение Фудзи, ни извержение Асама, вызвавшее временное похолодание, неурожай и голод, не привели к изменениям девиза правления.

В отличие от сегодняшнего дня, когда принято подчеркивать бедную ресурсную базу Японии, расхожее мнение того времени заключалось в том, что Япония обладает всем необходимым для благополучного существования: «...наша страна изобильна пятью злаками [рис, ячмень, чумиза, бобы, просо], богата пятью металлами [золото, серебро, медь, железо, олово] и во всем испытывает достаток, потому, видимо, имеет полное основание не оглядываться на других» (Оцуки, Симура 2009: 47).

Одновременно с похвалами относительно собственной страны умами овладевает сознание того, что от внешнего мира (стран Запада и Китая, где к власти приходит кочевническая и «дикая» маньчжурская династия) следует ждать только неприятностей. Сёгунат проводит политику изоляционизма, отношения с зарубежьем почти прекращаются. В то же самое время буддизм перестает быть основным средством для осмысления мира. На смену ему приходит конфуцианская (неоконфуцианская) картина мира, в которой актуализирована прямая связь между природными условиями, качеством власти и жизнью общества. Реанимация конфуцианства означала реанимацию тех взглядов на природу и общество, для которых характерен крайний географический детерминизм.

Нисикава Дзёкэн (1648–1724) принадлежит к числу тех мыслителей, которые внесли большой вклад в процесс переосмысления места Японии в мире[2]. Он был известным ученым — астрологом и географом, знакомым и с европейскими науками. Одной из известных работ Нисикава Дзёкэн стал трактат «Размышления о японской земле», в котором он обосновывал несравненные достоинства географического положения Японии. К таким достоинствам он относит следующие: солнце освещает Японию первой; это страна воды, благодаря которой она обладает богатой растительностью; Япония — это страна, где четыре времени года пребывают в гармонии, то есть погоды сменяются в правильной последовательности; температурный режим — умеренный — здесь не бывает ни слишком холодно, ни слишком жарко. Поскольку среда обитания японцев хороша, то они отличаются превосходными человеческими свойствами: человеколюбием, верностью, они веселы и жизнерадостны.

Мыслителей эпохи Токугава перестало удовлетворять прежнее определение «страны с просяное зернышко», им хотелось большего. Нисикава утверждал, что Япония обладает средним размером, который и является оптимальным. Он полагал, что большие размеры вовсе не означают, что такую страну следует считать «заслуживающей уважения». «Уважаемость» страны определяется климатом и его производной — качеством проживающих там людей. В странах со слишком большой территорией — чувства людей и их обычаи чересчур разнообразны, их трудно объединить. Китай — это большая страна, но там из-за ее размера обычаи людей чересчур разнообразны, что ведет к частой смене династий. Размеры Японии — не большие и не маленькие, обычаи ее людей, их чувства — одинаковы, управлять ими — легко. Поэтому и правящая династия в Японии никогда не менялась, и это делает ее уникальной.

Под давлением западных держав в середине XIX века Япония отказывается от политики самоизоляции и приступает к широкомасштабным реформам, целью которых было догнать Запад и не превратиться в его колонию. Знаменем реформ стал император Мэйдзи (на троне 1867–1912). В первые годы его правления комплекс неполноценности овладевает японцами, ибо стало понятно, насколько отстала Япония от Запада. Тогда казалось, что в Японии нет ничего привлекательного. Самые горячие головы призывали отказаться от родного языка в пользу английского и скрещиваться с европейцами ради улучшения «породы». Японцы стали казаться сами себе ничтожными — в том числе и по росту. Своя страна тоже представлялась крошечной. И это при том, что в реальности ее территория приросла Хоккайдо, Окинавой и Курильскими островами, которые раньше не изображались на картах Японии. Тем не менее в это время Япония представлялась крошечным островным государством. Само понятие «островная страна» имело уничижительный привкус. Таким образом, не физические размеры территории, а общее мироощущение сказывалось в первую очередь на восприятии размеров страны.

Пессимистическое восприятие действительности не означало, что японцы сидели сложа руки, и к XX веку Япония добилась больших достижений во многих сферах: политической (первой в Азии она обзавелась конституцией и парламентом), образовательной (введено всеобщее начальное образование), экономической, военной (достигнуты победы в войнах с Россией и Китаем). Это повлияло радикальным образом и на восприятие понятия «островная страна». В деле переосмысления этого понятия вдохновляющим примером оказалась Великобритания: раз эта островная страна сумела стать самой могущественной мировой империей, над которой не заходит солнце, то и для Японии тоже не существует ничего невозможного в том, чтобы превратиться в такую же державу. Именно такая «оптимистическая» трактовка термина «островная страна» становится в Японии господствующей. За Японией прочно закрепляется величание «Англия Востока». Еще совсем недавно сорокамиллионное население страны признавали ничтожно малым, теперь же заговорили о том, что оно больше населения Англии, меньше населения Германии, сопоставимо с Францией. И, таким образом, японский народ следует признать одним из самых многочисленных в мире. Территорию страны также следует признать весьма значительной — она больше Англии, уступает Германии и Франции, чуть меньше Испании, но больше Италии. Что до красоты японской природы, то после публикации в 1894 году книги Сига Сигэтака (1863–1927) «Японский ландшафт» стало считаться, что благодаря обилию вулканов и гор, невероятному разнообразию флоры и фауны она самая красивая в мире. На роль главного природного символа страны была «назначена» гора Фудзи (подробная характеристика взглядов Сига Сигэтака содержится в: Мещеряков 2012а: 130–141; Мещеряков 2012б; эволюция образа Фудзи рассматривается в: Мещеряков 2010).

Еще одним поворотным моментом в процессе осмысления достоинств своей территории явилось присоединение Кореи (1910). И тогда Япония избавилась от определения «островная» — теперь она стала «материковой империей». Одновременно она приобрела и горделивый эпитет «многонациональная». Территория японской империи мыслилась как расширяющаяся, поэтому разговоры о малости страны выводятся из информационного оборота.

Ситуация кардинальным образом изменилась в 1945 году — вместе с поражением Японии во Второй мировой войне. В японском обществе господствовали тогда пессимистические настроения, обусловленные как самим поражением, так и крахом прежней картины мира: Япония снова превратилась в лишенную ресурсов крошечную островную страну.

Пессимистический период японской духовной истории продлился не так долго. Уже в 1960-е годы те люди, которые с такой интенсивностью переживали крах имперских идеалов, своим трудом создали предмет для гордости и в 1970 году японская экономика стала второй в мире. Сам термин «островная страна» вновь обрел положительные характеристики и наполнился особой теплотой. Он служил доводом в пользу исключительности японцев. Во второй половине 1960-х годов, когда мир заговорил о японском экономическом чуде, начался расцвет идеологии, известной как «японизм» (нихондзинрон). Эта идеология обосновывала отличность японцев от всех других народов. Основой этой идеологии стал тезис об «островной стране», природа которой уникальна, благодатна, прекрасна. Японцы же — ей под стать.

Под влиянием оптимистического настроя в общественном сознании «увеличивалась» (не могла не увеличиться!) и территория страны. Этому осознанию способствовало официальное введение в 1982 году исключительной экономической зоны, в связи с чем общая территория Японии, подверженная хозяйственному освоению, значительно возросла. Начались разговоры о том, что Япония — вовсе не маленькая страна. Хотя площадь ее суши составляет 380 тысяч квадратных километров (60-е место в мире), но с учетом исключительной экономической зоны она занимает уже 9-е место.

Проведенный анализ показывает, что представления о среде обитания и размере страны имеют достаточно субъективный характер, обусловленный прежде всего эмоциональным настроем эпохи. В общественном сознании и подсознании именно этот эмоциональный фон имеет определяющее влияние на представления о благодатности среды обитания.


Литература

Исэ моногатари 1979 — Исэ моногатари / Пер. Н.И. Конрада. М.: Наука, 1979.

Кайбара 2017 — Кайбара Экикэн. Поучение в радости. Нисикава Дзёкэн. Мешок премудростей горожанину в помощь / Пер. А.Н. Мещерякова. СПб.: Гиперион, 2017.

Мещеряков 2010 — Мещеряков А. Гора Фудзи: между землей и небом. М.: Наталис, 2010.

Мещеряков 2012а — Мещеряков А. Природа Японии глазами эталонного японца // Восточная коллекция. 2012. № 1.

Мещеряков 2012б — Мещеряков А. Самая красивая: природа Японии в интерпретации Сига Сигэтака // История и современность. 2012. № 1.

Окагами 2000 — Окагами. Великое зерцало / Пер. Е.М. Дьяконовой. СПб.: Гиперион, 2000.

Оцуки, Симура 2009 — Оцуки Гэнтаку, Симура Хироюки. Канкай ибун. Удивительные сведения об окружающих землю морях / Пер. В.Н. Горегляда. СПб.: Гиперион, 2009.

Повесть 1982 — Повесть о доме Тайра / Пер. И. Львовой. М.: Художественная литература, 1982.

Сясэкисю 1969 — Сясэкисю (в серии «Нихон котэн бунгаку тайкэй»). Токио: Иванами, 1969.




[1] После того как в VII в. Япония отказалась от претензий на гегемонию на Корейском полуострове, вплоть до второй половины XIX в. она участвовала всего в двух международных конфликтах. В 1274 и 1281 гг. она подверглась неудачному нападению монголов, а в конце XVI в. армия Тоётоми Хидэёси совершила провальное вторжение в Корею.

[2] Перевод одного из трактатов Нисикава см.: Кайбара 2017.