Инуитская литература, постколониальная критика и проблемы переводимости

Leonid S. Chekin. Inuit Literature, Postcolonial Criticism, and Problems of Translatability [1]

В своем многотомном труде «Митридат, или Всеобщее языкознание» немецкий лингвист И.К. Аделунг, опираясь на данные миссионеров, путешественников и колониальных администраций XVIII — начала XIX в., предпринял систематическое описание всех языков и народов мира. В томе, посвященном языкам Америки и изданном посмертно под редакцией И.С. Фатера, выделяется «эскимосская языковая группа». К ней отнесены и гренландцы, и «собственно эскимосы», т.е. жители Лабрадора, и другие племена, в том числе «оседлые чукчи» (Sesshafte Tschuktschen), в лексических образцах которых можно узнать слова не чукотского, а двух доныне сохранившихся эскимосских языков, науканского и чаплинского. Образцы эти либо сам Аделунг, либо Фатер получил от племянника автора, российского лингвиста Ф.П. Аделунга [Adelung 1816: 425—468] [2]. Вероятно, именно в этом томе была впервые высказана идея о том, что народ, населяющий прибрежные территории на огромном пространстве от Гренландии до Чукотки, составляет единую общность — эскимосов, или инуитов.

Описание и систематизация эскимосских языков и диалектов, носители которых жили в самых недоступных для исследователей районах Арктики, продолжались на протяжении XIX и XX вв. В некоторых случаях языки фиксировались незадолго до их исчезновения (так, например, был описан ныне признанный вымершим сиреникский язык, на котором говорили на Чукотке до 1990-х гг.). Представление о единой циркумполярной общности и самом северном народе Арктики укреплялось в трудах этнографов и фольклористов, а также в популярной литературе путешествий; особенно большую роль сыграли книги гренландско-датского полярного исследователя Кнуда Расмуссена. Для нас важен и советский этап в развитии этого представления, когда сравнительно малочисленные азиатские эскимосы, строившие социализм, фигурировали в советской пропаганде как пример для своих зарубежных собратьев.

В 1960—1970-е гг. Арктику захватила общемировая волна деколонизации и этнического возрождения. В 1977 г. эскимосы Гренландии, Канады и Аляски создали международную неправительственную организацию, которая ныне называется Инуитский приполярный совет (Inuit Circumpolar Council, сокращенно ICC). С 1992 г. в ICC входят представители Чукотки. Согласно «При полярной инуитской декларации о суверенитете в Арктике», принятой ICC в апреле 2009 г., земля инуитов («Инуит Нунаат») простирается от Гренландии до прибрежных районов Чукотки, а их образ жизни и культура основываются на «уникальных знаниях, арктическом опыте и языке» [Circumpolar Inuit Declaration 2009]. Таким образом, в Арктике на протяжении двух столетий существуют признаки «воображаемого сообщества», которым, согласно знаменитому труду Бенедикта Андерсона, является каждая реальная или потенциальная нация (ср.: [Thisded 2010: 65—67, Martin 2012: 12—20]).

В данной статье я попытаюсь взглянуть на это сообщество через творчество литераторов, работающих на инуитских языках, и выделить сходные проблемы, связанные с восприятием их творчества. В академической сфере сменившие эскимологию «инуитские исследования» в последние десятилетия стали одной из важных дисциплин постколониальной программы. Литературная критика и издательская политика ставят своей задачей раскрыть деколонизирующий потенциал инуитской литературы и предлагают инуитским авторам и их переводчикам и читателям (как в Арктике, так и вне ее) соответствующие темы, модели и стратегии, в том числе языковые. Я вкратце опишу эти темы, модели и стратегии и более подробно остановлюсь на творчестве некоторых инуитских авторов, которое не вполне соответствует постколониальным ожиданиям читателей, желающих приобщиться к экзотической культуре приполярного народа.

Нужен ли национальной литературе свой язык?

Смена в 1980-м году этнонима «эскимосы» [3] на «инуиты» [4] в названии международной организации имела для гренландских и канадских делегатов Инуитского приполярного совета важное символическое значение, символизируя расставание с колониальным прошлым. В настоящее время слово «инуиты» используется как в узком значении (носители языков «инуитской» группы, ареал которых — Гренландия, Канада и север Аляски, в противоположность «юпикским» [5] языкам Чукотки, Западной и Юго-Западной Аляски), так и в широком значении — все коренные народы Арктики, говорящие либо говорившие на эскимосских языках [6].

Различные арктические территории прошли очень разные пути колониального существования в составе разных государств и в результате оказались в неравной ситуации, в том числе в отношении сохранности и статуса родного языка и развития национальной литературы. Литературный гренландский язык (калааллисут), основанный на диалекте средней части западного побережья, является единственным официальным языком Гренландии. Он опирается на давние литературные традиции и полноценно используется во всех сферах жизни современного общества, включая парламент страны, политические партии, национальный университет, национальный театр и другие учреждения культуры и администрации. Из четырех инуитских регионов Канады только в Нунавуте (восточная часть канадской Арктики) и Нунавике (северная часть Квебека выше 55-й параллели) есть определенные перспективы у местных вариантов близкого калааллисуту языка инуктитут, но новая художественная литература на нем публикуется все меньше, хотя в Нунавуте можно говорить о расцвете местной кинематографии. В целом в Нунавуте и Нунавике программой-максимум является достижение «стабильного билингвизма» [Hot 2008], то есть владения инуктитутом в дополнение к английскому или французскому.

В западной канадской Арктике (регион поселения инувиалуитов, он же Нунакпут), на Лабрадоре (Нунатсиавут), на территориях коренных эскимосских корпораций Аляски, несмотря на попытки языкового возрождения, инуитские и юпикские диалекты находятся в очень ограниченном употреблении, и использование их в литературе не выходит за рамки учебных материалов и экспериментов, изданий фольклора и устных историй.

Эскимосское население Чукотки, и раньше весьма немногочисленное, выдвинуло в советское время нескольких писателей и поэтов, но с тех пор, как в 1990-х почти замолчала замечательная науканская поэтесса З.Н. Ненлюмкина, единственным заметным явлением было орнаментальное использование науканского языка в кинодокументалистике А.Ю. Вахрушина. В начале XXI века, «по самым оптимистичным оценкам», носителей двух пока сохранившихся в России юпикских языков было не более 200 человек из 1750 идентифицировавших себя как эскимосы [Вахтин 2008: 241]. Для сопоставления, всего в мире людей инуитского и юпикского происхождения, по подсчетам Ж.-Л. Дорэ, было в это же время более 170 тыс., из них инуитскими языками владели в разной степени более 100 тыс. человек, юпикскими ок. 12 тыс. человек [Dorais 2010: 25—26, 236].

В регионах с исчезающими языками писатели и поэты, идентифицирующие себя как инуиты (в широком смысле), пишут на одном из доминирующих в Арктике неинуитских языков (на Аляске это англоязычный прозаик Ф. Бигджим, в России русскоязычная поэтесса Т.Ю. Ачиргина). Процессы модернизации выдвигают на первый план новые модели идентичности и аутентичности. Если владение калааллисутом необходимо, хотя и недостаточно, для того что бы считаться подлинным гренландцем [Thisted 2004], то в некоторых арктических регионах функция сохранения идентичности может перейти к «деревенскому английскому», местному диалекту английского языка, который характеризуется инуитскими интонациями и вкраплением отдельных заимствованных слов [Kaplan 2001: 255]. В смешанных семьях культурная и этническая идентичность зависит от владения языком в меньшей степени и в результате может становиться гибридной и ситуационной. Ачиргина потеряла отца- эскимоса в раннем детстве, воспитывалась в русскоязычной среде и в начале творческого пути подчеркивала свое происхождение от разных этносов. Историк литературы К.Б. Николаев решил выделить ее как основоположницу литературы «еще одной народности Северо-Востока — чуванцев» и при разборе ее стихов нашел в них специфически чуванское миросозерцание [Николаев 1980: 197—200]. Но сама поэтесса предпочла эскимосскую идентификацию и впоследствии проявила себя как представитель Чукотки в международном инуитском движении.

Даже при утрате языком позиций как средства коммуникации его символическая роль может сохраниться, а подчас и усилиться [Kaplan 2001]. Школьные уроки «родного языка» при разговоре в семье исключительно на английском бесполезны для практической коммуникации, тем не менее многие общины считают их крайне важными для поддержания идентичности. Как на Аляске, так и в западной канадской Арктике сохраняются (либо заново изобретаются) традиции ритуальных плясок и песен под бубен, которые исполняют на праздники, в честь первой охотничьей добычи и т.п.; традиционные музыка, танцы и песни обязательно входят в культурную программу Генеральной ассамблеи Инуитского приполярного совета [Dorais 2010, 168—169, 321].

Подобную символическую роль можно усмотреть и в использовании инуитских языков в кинематографии. Инюпиакский кинорежиссер Эндрю Окпеаха Маклейн вырос в окружении соплеменников в Барроу (ныне Уткиагвик), но в детстве язык почти не освоил, хотя его мать — лучший специалист по этому языку, филолог Эдна Агеак Маклейн. Уже взрослым он решил посвятить себя сохранению языка и стал снимать фильмы на инюпиакском. Его самая известная работа — художественная лента «На льду» («Sikumi»), вышедшая сначала в виде короткометражного фильма на инюпиакском в 2008 г., а затем как полнометражный фильм на английском и инюпиакском с субтитрами в 2011 г. Киносценарий для первого варианта был написан по-английски, а потом был переведен на инюпиакский с помощью матери кинорежиссера [Ben- Yosef 2008]. Такого рода перевод становится ритуальным жестом, поскольку зрители, которые хотя бы пассивно владеют инюпиакским языком, составляют незначительную часть возможной аудитории этих фильмов. Этот жест и подтверждает инуитскую идентичность создателя фильмов, и одновременно сохраняет роль языка в единении всего приполярного народа.

История вопроса о единстве инуитской литературы

Инуитские и юпикские языки разделились по меньшей мере тысячу лет тому назад [Fortescue 2004], и взаимопонимание между их носителями практически невозможно [7]. Существенные расхождения внутри инуитской группы, по-видимому, начались только в XVIII в. [Dorais 2010: 65, 127—130, 152], но и общение даже между близкими инуитскими диалектами бывает затруднено [8]. Правомерно ли рассматривать литературные явления, возникающие в разных регионах инуитского мира, как одно целое? Ведь колониальное прошлое под властью Датского королевства сближает Гренландию с другими атлантическими территориями, Фарерскими островами и Исландией, в том числе в отношении развития литератур [Körber, Volquardsen 2014]. Идея «квебекской литературы» позволяет сравнивать и соответственно включать в образовательный канон тексты, отражающие различный колониальный опыт канадских франкофонов, индейцев, мигрантов — и также инуитов Нунавика [Chapman 2013]. Да и в советском литературоведении эскимосских писателей нередко объединяли с представителями других коренных малочисленных народов Севера и Дальнего Востока [Николаев 1980]. Такой подход вполне справедлив, он основывается на единых принципах изобретения письменности и литературного языка, на общности образования писателей, тематики и идеологии их произведений, издательской политики [Слезкин 2008].

Вместе с тем, именно в советском литературоведении поддерживалась концепция «эскимосской литературы» (вернее, ее отсутствия в условиях капитализма и расцвета на социалистической Чукотке). Сопоставляя цветущую чукотскую действительность с «безнадежным» положением инуитов Гренландии и канадцев, Д.И. Романенко восклицал: «Вот откуда идут могучие истоки жизнерадостного творчества Юрия Анко и его землячки Таисьи Гухувье!» [Романенко 1963: 25]. Жизнерадостность северян проявлялась, в частности, в том, что среди них «нет писателя, который не написал бы о Ленине, о Коммунистической партии и советской власти» [Там же: 22]. Впрочем, позднее, в статье об эскимосской литературе в «Краткой литературной энциклопедии» можно было прочесть о том, что «некоторым исключением» являлась литература гренландских инуитов, которая все-таки оценивалась как «весьма скудная» [Шпрыгов 1975: 958].

Но уже в конце советской эпохи Ю.С. Рытхэу категорично утверждал, что появление национальной эскимосской литературы возможно только в результате социальных изменений, произошедших в нашей стране, и что даже в Гренландии, несмотря на долгое существование письменности, оригинальная литера тура не возникла [Рытхэу 1986: 86] [9]. Причем, в отличие от предшественников, он знал реальную ситуацию, так как объездил в качестве консультанта ЮНЕСКО по делам малых народов Арктики весь арктический север, побывав в том числе и в Гренландии, где видные поэты А. Люнге и М. Ольсен были руководителями ведущих политических партий [10]. По-видимому, партия и правительство доверили Рытхэу быть пропагандистом советской Чукотки за рубежом, а отнюдь не посланником на Чукотке зарубежного инуитского мира, и особенно Гренландии, уже в 1979 г. добившейся автономии от Дании.

В области устного народного творчества подобные идеологические затруднения не возникали. Одним из выдающихся достижений советской эскимологии было сводное издание эскимосского повествовательного фольклора в русских переводах, снабженное обширным научным аппаратом, в том числе типологическим указателем мотивов. Больше половины текстов в книге были записаны на Чукотке, остальные взяты из зарубежных источников [Сказки и мифы эскимосов 1985]. Были использованы практически все имевшиеся на тот момент публикации [11].

Наконец, в 2008 г. в Москве был издан специальный сборник статей под названием «Эскимосская литература», включающий материалы из всех регионов инуитской Арктики. Наибольшую ценность в этом сборнике представляет созданный В. Огрызко биобиблиографический указатель «Азиатские эскимосы: писатели и литераторы» [Огрызко 2008б], тогда как «Краткие биографические словари» писателей и литераторов зарубежных регионов скудны и менее надежны [12]. Кроме того, выделяется очень дельная вводная статья [Огрызко 2008a], где есть и детальный обзор литературы азиатских эскимосов, и написанные проницательно и с любовью портреты отдельных писателей, и попытка сравнительного анализа литературных явлений.

Что же касается зарубежных разделов, то некоторые из статей подобраны в спешке и перепечатаны без указания источника и, по-видимому, без ведома их авторов. Иначе трудно объяснить, почему у американского исследователя Эндрю Уигета появился соавтор «Лас Крусес» [Эскимосская литература 2008: 303, 311], которому даже придуманы биографические данные! На самом деле Лас-Крусес — это город в штате Нью-Мексико, где живет Эндрю Уигет. Здесь же можно найти и перепечатку одной из моих старых работ о гренландской литературе (с. 252—264), на которую я разрешения не давал — просто потому, что у меня его никто и не спрашивал. Между первой публикацией [Чекин 1988] и перепечаткой прошло 20 лет, но, так как ссылки на первую публикацию в сборнике нет, читатель вполне мог принять статью за недавнюю работу и сделать ложный вывод, что ничего достойного в гренландской литературе последних десятилетий не происходило.

При этом сборник имеет несомненное значение как первая в мире и пока единственная [13] попытка взглянуть на эскимосскую литературу в целом. Из его материалов становится понятным, что в поисках общей основы для этой литературы приходится опираться на традиции повествовательного фольклора, перешедшие оттуда формулы, темы и сюжеты, на сходные элементы песенно- танцевальной культуры, а главное — на тот же тезис о родстве языков, к которому и восходит история инуитского «воображаемого сообщества».

Постколониальное изучение северных литератур

При чтении работ по инуитской литературе бросается в глаза тот факт, что среди критиков и теоретиков преобладают «южане». Этот условный термин означает людей европейского происхождения (в Гренландии и в Канаде их также называют «каллунаатами» [14]). Именно южане-каллунааты, то есть неинуиты, занимают ключевые позиции в инуитских исследованиях. Сами исследователи, разрабатывающие изощренные подходы к интерпретации колониального опыта инуитов, уже осознают парадоксальность такой ситуации, когда проводники постколониальных парадигм, по сути, навязывают коренным народам свои схемы и осуществляют если не новый акт колонизации и завоевания (согласно часто цитируемой формуле: [Blaeser 1993: 55]), то по меньшей мере культурной апроприации. Представители же исследуемых обществ часто, как и в колониальные времена, играют роль «информантов», отношения исследователей с которыми заведомо неравноправны (см.: [Огрызко 2008а: 28—29]).

Выход из этой ситуации обычно видят в правильном балансе «южной» науки и местных знаний и методологий. Пока в целях соблюдения подобного баланса применяют такие меры, как апробация результатов исследований «южан» у местных старейшин, привлечение местных соавторов и, наконец, открытие местных учебных заведений в Арктике (ср.: [Krupnik 2002]). Но и при самом чутком и политкорректном подходе налицо эксплуатация местной культуры — ведь каллунааты-исследователи, критикуя колониализм, получают новую санкцию на свои привилегии, защищают диссертации и приобретают признание, а блага, которые в результате достаются «исследуемым», обычно более эфемерны. Недоверие к наезжающим на летний сезон «экспертам» проявляется во всей коренной Арктике от Канады до Чукотки. Инуитские активисты уже с 1996 г. пользуются платформой Международной конференции по инуитским исследованиям для того, чтобы оспорить права южан как на исследование отдельных тем (например, шаманизма), так и в целом на объективацию инуитского общества, которую они теперь усматривают в самом термине «инуитские исследования» — этот термин напоминает о днях, когда инуитов могли выставлять на обозрение южной публики как некую естественно-научную диковинку [George 2019].

Вопросы, связанные с допустимостью культурной апроприации, возникают также при критическом разборе и при преподавании инуитской литературы силами южных авторов и профессоров. В ряде работ, в том числе в статье с красноречивым названием «Суверенная невразумительность инуитской литературы», К. Мартин отстаивает принципиальную непознаваемость фольклора и литературы, ориентированных на местную аудиторию и не укладывающихся в рамки привычных жанров. Тем не менее и фольклор, и основанную на нем литературу необходимо преподавать в университетах в целях инклюзивного образования и расширения канона. Будет ли при этом этичным, например, применять в университетской аудитории принципы «внимательного чтения», даже с благой целью вскрыть в данном тексте его деколонизирующий потенциал? Не окажется ли такое чтение неуважительным по отношению к коренному народу, особенно если преподаватель будет вовлекать студентов в споры о традиции, в которой у них нет опыта? Очевидное решение этой проблемы— в развитии инуитского литературоведения, которое бы ориентировалось и в живом социальном контексте, и в языке, в эстетических приоритетах и традиционных жанрах [Martin 2014]. Она отчасти решена только в Гренландии. Там есть свои давние традиции литературоведения, прежде всего, работы Кр. Бертельсена, и активная литературная критика. Однако и среди специалистов по гренландской литературе большинство «южане».

Только в последнее время стала осознаваться проблема перевода инуитской литературы. Дело в том, что, когда на различных арктических территориях создается литература на национальных языках, внешние читатели знакомятся с ней через колониальные языки-посредники (Kultursprache) — английский, датский, русский и французский. Перевод на один из колониальных языков нередко осуществляет сам автор, а уже с этого перевода делаются эстафетные переводы на последующие языки [Henitiuk 2017a; 2017b]. Различные стратегии перевода и издательская политика открывают инуитскую литературу внешнему миру, но при этом могут создавать тот же искаженный образ инуитских обществ, что и «южные» антропологические и этнографические исследования. Изначально инуитские тексты, пройдя через один или несколько языков пере вода, обрастают стереотипами, подтверждения которых, по мнению переводчиков и издательств, ищет интересующийся Арктикой иноязычный читатель.

Литература на инуктитуте. «Гарпун охотника» Маакуси

Ограниченная политическая автономия инуитских территорий Канады значительно повысила символический капитал языка, но пока не усилила его реальные позиции как средства коммуникации [Dorais 2010: 258]. В частности, литературных текстов на местных диалектах появляется крайне мало. Возможно, скудость литературы связана и с отсутствием переводов мировой литературной классики на местные диалекты [Martin 2013] [15]. Дело, может быть, и в том, что у канадских инуитов литературный язык не вполне стандартизирован. Сознательным принципом местной языковой политики, разработанной на основе консенсуса представителей разных диалектных групп, было не выделять привилегированные диалекты или привилегированную систему письменности. После реформы 1976 г. не только существуют два стандарта, слоговое письмо и латиница, но возможны и местные диалектные варианты (см. о них: [Dorais 2010: 181—183]) [16]. При всей своей справедливости этот принцип заведомо сужает число возможных читателей данного текста.

Тем не менее именно в Канаде на языке инуктитут, дореформенным слоговым письмом, была создана книга, которая до недавнего времени оставалась единственным образцом инуитской художественной прозы, завоевавшим популярность в переводах на основные европейские языки.

Автора этой книги обычно (в том числе и в книге «Эскимосская литература») называют по-русски Маркузи, что не вполне верно. Имя, которым он подписал свое главное произведение, — это инуитский вариант христианского имени Марк. Три слога имени, ᒪᑯᓯ [17] по-русски можно точно передать только как Маакуси. Что же касается варианта Markoosie, которым подписан английский перевод, то это индивидуальная транскрипция автора, рассчитанная на канадских англофонов. Другого имени у него в то время не было, если не считать номера, который канадское правительство использовало для идентификации инуитов, выдавая им круглые жетоны (у Маакуси был номер E9-725). Фамилия ᐸᑦᓴᐅᖅ (Патсаук) ему была присвоена уже в 1970-е гг., когда официальные наименования инуитов было решено привести к общеканадскому стандарту [18].

В сложной судьбе его и его семьи особенно ярко проявились и насилие колониальной системы, и неожиданные возможности, которые иногда открывались перед талантливыми инуитами. Он родился в 1941 г. на летнем стойбище близ поселка Порт-Харрисон (ныне Инукъюак) на севере Квебека, т.е. в нынешнем Нунавике, на восточном побережье Гудзонова залива. Семья Маакуси оказалась в группе инуитов, которая была в 1953 г. переселена на Крайний Север на остров Корнуоллис в канадском Арктическом архипелаге, в созданное для них поселение Резольют-Бей — целью этого переселения было укрепить канадский суверенитет над необитаемыми территориями. Инуитов буквально использовали как «древко для канадского флага» («human flagpoles») [19]. Сам Маакуси прожил в Резольют-Бей недолго — заболев туберкулезом, он провел три года в туберкулезной больнице в Манитобе, где выучил английский, затем учился в гимназии в Йеллоунайф (Северо-Западные территории). Он стал первым канадским инуитом, получившим специальность летчика (в 1968 г.), работал в полярной авиации — и в этом повторил путь Ю.М. Анко (1932—1960), замечательного чаплинского поэта и первого эскимосского летчика. В 1970-е гг. Маакуси удалось вернуться в Инукъюак, где он прожил до своей смерти в начале 2020 года.

Прославившую его повесть «Гарпун охотника» Маакуси написал в Резольют-Бей в перерыве между рейсами и послал ее в журнал, название которого, из года в год менявшееся в зависимости от диалектов и орфографических реформ, можно примерно перевести как «По-инуитски» или «Так принято у инуитов» [20]; три номера, в которых вышла повесть, назывались ᐃᓄᑎᑐᑦ на силлабике и Inuttituut на латинице, см.: [ᒪᑯᓯ 1969a, ᒪᑯᓯ 1969b, ᒪᑯᓯ 1970]. Журнал, который существует до сих пор как печатный орган Ассоциации инуитов Канады, в то время издавался в Оттаве федеральным правительством с целью, в частности, заложить у инуитов основы письменной литературы (согласно своему официальному титулу, редактор журнала, Дж.Х. Макнил, был «специалистом по развитию литературы Управления культурного развития Министерства по делам индейцев и северных территорий»). Письменная литература, как считалось, способствовала принятию инуитами оседлого образа жизни и их более полной интеграции в канадское общество [Chartier 2011: 16]. В 1968 г. Макнил издал слоговым письмом первую канадскую инуитскую автобиографию (Джона Айаруака) и разослал ее в инуитские поселки. В журнале до появления «Гарпуна охотника» редактору доводилось публиковать легенды, автобиографические материалы, поэзию. Макнил был поражен тем, как на практике подтверждались его теоретические взгляды на становление литературы, переход от устного к письменному творчеству.

Появление повести Маакуси знаменовало для него новый, более зрелый этап литературного развития [McNeill 1970: 7], но, по-видимому, Макнил не подозревал, что перед ним шедевр новой литературы, который не будет превзойден в течение по крайней мере полувека. Маакуси хорошо владел английским языком и сразу после журнальной публикации на инуктитуте подготовил к изданию английский перевод, отредактированный Макнилом и вышедший в 1970 г. Через год он написал еще одну повесть на английском языке, «Крылья милосердия», основанную уже на его опыте в полярной авиации, но она осталась практически не замеченной.

Главный герой первой и главной повести Маакуси — шестнадцатилетний охотник Камик. В окрестностях его стойбища объявился бешеный медведь, которого было решено убить, пока он не заразит других. Вместе с отцом и небольшим отрядом Камик отправился на свой первый подвиг. Убить пришлось не одного, а двух медведей, но из девяти человек Камик один остался в живых, потеряв и отца, и лучшего друга. В одиночку, без собак, без еды он несколько дней шел по снежной пустыне в направлении дома, пока его не настиг третий медведь. Этого сражения Камик не выдержал бы, если бы не подоспела поисковая партия, призванная на помощь из соседнего стойбища. Повествование ведется с постоянно меняющейся перспективой, с точки зрения разных персонажей: и главного героя, и его матери, и спасателей, и даже безумного медведя. Читатель чувствует и муки голода, и рану в задней лапе медведя, и бьющий в лицо ветер, и стирающиеся подметки Камика.

Повесть заканчивается трагически. Среди спасателей оказывается очаровательная девушка Патукти, дочь вождя соседей, которая становится невестой Камика. Но счастье Камика длится недолго — род Камика решает переселиться в соседнее стойбище, и при переходе через полузамерзший пролив и мать, и невеста героя проваливаются под лед. Камик теряет волю к жизни и вонзает себе в горло свой гарпун. Финал этот неожиданный, в то же время он мотивирован накопленной героем повести усталостью и болью от бесконечной борьбы со смертью.

Первые рецензенты отмечали «прегрешения» автора против устной традиции, указывая и на то, что мотив романтической любви является привнесенным европейским элементом, и на не вполне свободное владение автором реалиями охотничьей жизни [McGrath 1987: 33]. Любопытно, что требование этнографической точности и аутентичности предъявлялось к инуитской литературе канадскими критиками, которые, как справедливо замечает Б. Керфут, не признавали за авторами права на свободу художественного высказывания, оставляя за ними роль хранителей традиции [Kerfoot 2016: 165—167]. Сам Маакуси к концу жизни также стал видеть основное значение повести в правдивой фиксации устной истории своего народа, с тем чтобы она была доступна последующим поколениям [Markoosie 2011: 37, 129].

Но именно синтез инуитских и европейских элементов обеспечил повести популярность за пределами Арктики. На следующий год появился перевод с английского на французский, выполненный замечательной квебекской писательницей Клэр Мартен (1914—2014). Как отмечает В. Хенитюк, это был один из первых внутриканадских художественных переводов с английского на французский, то есть один из первых примеров взаимодействия франкофонной и англофонной литератур [Henitiuk 2017a: 44].

Затем последовали переводы по меньшей мере на восемь иностранных языков — немецкий, японский, датский, украинский, итальянский и эстонский с английского и на хинди и маратхи с французского [Abley 2020].

Принимая во внимание финал, преднамеренное самоубийство юного охотника, сегодня кажется удивительным, что книга попала в категорию литературы для детей и юношества. Этому, несомненно, способствовал внешний вид англоязычного издания 1970 г. — тоненькая книжка в переплете и суперобложке, почти квадратный формат, иллюстрации инуитской художницы Дж. Арнактауйок, представленной в аннотации как иллюстратор «детских книг и других эскимосских рассказов», да и характеристика в аннотации самой повести как «истории юного Камика и его взросления» [Markoosie 1970]. Перевод «Гарпуна» на украинский был первой книгой писателя Я.М. Стельмаха (1949— 2001); книга предназначена для среднего школьного возраста, т.е. до 15 лет [Маркузі 1974]. На сайте библиотечной системы Дании указано, что «пересказ» В. Лундбюе, опубликованный в 1994 г., предназначен для 11—13-летнего возраста [21]. К сожалению, мне не были доступны переводы ни Стельмаха, ни Лундбюе. Было бы интересно узнать, насколько точно в них переданы заключительные мрачные фразы повести. Но в любом случае первоначальное восприятие инуитской повести напоминает об общей «инфантилизации» традиционных обществ колониальными администраторами и этнографами [Chartier 2011: 22—23].

При большой популярности переводов на различные языки, инуктитутский оригинал в течение более чем 40 лет существовал лишь в виде журнальной публикации. В виде книги он был впервые опубликован в модернизированной орфографии в составе издания, подготовленного Д. Шартье, которое включило и новый французский перевод [Markoosie 2011]. Перед нами уже серьезное «взрослое» издание, претендующее на академичность (оно содержит развернутую вступительную статью и библиографические сведения), но при этом допускающее странные отклонения от академических стандартов.

В частности, изменилось название инуктитутского оригинала, которое стало теперь полностью соответствовать переводам. Как в английском, так и во французском переводах заглавие «Гарпун охотника» звучит органично, соответствуя доминирующему в повести образу гарпуна, о чем хорошо и подробно написал Шартье [Ibid.: 28—31]. Однако о том, что инуктитутское заглавие было сознательно изменено, можно узнать, лишь вглядевшись в репродукцию первого листа автографа Маакуси [Ibid.: 29]. В верхней строке этого рукописного листа дано то же заглавие, что и в журнальной публикации, и буквально оно означает не «Гарпун охотника», а «Охотник с только одним гарпуном». Более того, в заглавиях журнальной публикации и рукописи, с одной стороны, и текста 2011 г., с другой, использованы различные инуктитутские синонимы со значениями «охотник» и «гарпун» [22]. Не вполне ясно, была ли смена инуктитутского заглавия авторской инициативой или случайной накладкой, которая была допущена при подготовке текста. Еще одна странность издания 2011 г. в том, что в него не включена английская версия, хотя именно с нее, а не с инуктитутского оригинала был выполнен новый французский перевод.

На парадоксальное положение английского перевода, ставшего в истории повести Маакуси основной версией, обратила внимание В. Хенитюк [Henitiuk 2017a: 54—55]. Исследовательница решила, во-первых, восстановить по рукописи инуктитутский оригинал, выяснив характер редакторского вмешательства, во-вторых, подготовить новые переводы как на английский, так и на французский языки. В этих целях она привлекла в соавторы французского эскимолога М.-А. Майё. Академическое издание объемом в 408 страниц (при том, что в журнальном издании всего 29 страниц) анонсировано на конец 2020 г. Несомненно, это должна быть интересная работа и с лингвистической, и с переводоведческой точек зрения. Пока на приложенной к анонсу обложке мы видим, что издатели приняли решение вернуть первоначальное, журнальное название повести, переведя его в новую орфографию, а уже под него частично приспособили французский и английский варианты («Охотник с гарпуном», см.: [Markoosie Patsauq 2020]). Важно, что Майё успел также прояснить трудные места текста у Маакуси, побывав у него Инукъюаке. Можно предположить, что это издание, подготовленное «южными» исследователями при участии постаревшего автора в качестве «информанта», знаменует окончательный отказ от видения Макнила, то есть современного литературного процесса на инуктитуте силами инуитов.

Книг, подобных «Гарпуну охотника», в Канаде вышло очень немного, и новых пока не предвидится. Из большой прозы на инуктитутском еще есть повесть «Санаак», состоящая из эпизодов, которые в 1953 г. записала Саломе Митиаръюк Наппаалук (1931—2007) из Кангиксуюака на севере Квебека в качестве пособия по изучению языка. Известный антрополог Б. Саладен д’Англюр отредактировал инуктитутский оригинал и издал его в 1984 г., а в 2002 г. опубликовал повесть в своем переводе на французский [Martin 2010; Chapman 2013: 246]. Кроме того, издано несколько автобиографий инуитских старейшин — вот, пожалуй, и все.

Однако в канадской Арктике произошел расцвет кинематографии на инуктитуте — и документалистики, и игрового кино, и мультипликации [23]. Высшим достижением нунавутской кинематографии является «Быстрый бегун» киностудии «Исума» в Иглулике, завоевавший ряд международный премий, в том числе на Каннском фестивале 2001 г. Режиссер, Захариас Кунук, видит в своей деятельности возможность продолжения инуитской устной традиции. Опираясь на этнографическую точность деталей, он при этом отстаивает свое право на модернизацию традиции и упрощение языка [Kunuk 2009].

Уже на примере аляскинского режиссера Э.О. Маклейна мы видели, что фильм на инуитском языке, особенно если он снабжен английскими субтитрами, может привлечь гораздо большую аудиторию, чем книга, в том числе и за пределами региона. Возможно, кинематография со временем создаст новые горизонтальные связи между регионами инуитской Арктики вне зависимости от «южных» посредства, критики и финансирования.

Литература на калааллисуте. «Хомо сапиенне» Нивиак Корнелиуссен

История гренландской культуры не вполне вписывается в классический постколониальный нарратив. Из всей зарубежной Арктики только здесь стала возможной хотя и маргинальная, но все же пока находящаяся в рамках академического дискурса теория Т. Кергора о том, что по крайней мере наиболее развитая юго-западная часть острова не была колонией — в том смысле, который вкладывается в это слово при описании европейской экспансии [Kjærgaard 2018]. Во-первых, норманны основали свои поселения на южном и юго- западном побережье острова в конце X в. и в первое время, а возможно, и до XIII в. гренландских инуитов не встречали. Поскольку с 1380 г. норманнская Гренландия была частью датско-норвежского королевства (хотя связь с ней и прервалась примерно через столетие после этой даты), прибытие на остров миссии пастора Ханса Эгеде в 1721 г. было началом не колонизации, а возвращения заморской территории. Во-вторых, датское правление с 1721 г. до 1953 г. (когда Гренландия стала частью Дании, а местное население получило все права датского гражданства) не подразумевало ни колониальной эксплуатации, ни тем более расизма и геноцида.

Оппоненты Кергора (каковых в Дании и Гренландии большинство) считают, что колониальные отношения определяются не степенью их жестокости, а прежде всего убежденностью колонизаторов в превосходстве своей культуры, которую они навязывают зависимому от них населению [Körber, Volquardsen 2014: 17—18]. Да и конституционные изменения 1953 г. имели своим следствием модернизацию гренландского общества и переориентацию образования на датский язык, что впервые поставило под угрозу дальней шее существование калааллисута. Особой темой является культурная политика в отношении северогренландского и восточногренландского меньшинств, сравнительно позже подвергнувшихся датскому влиянию и говорящих на особых, значительно отличающихся от калааллисута диалектах [Petersen 1977].

Как бы ни расценивать специфику датского колониализма, в 1960—1970-е гг. Гренландию захватило общемировое антиколониальное движение. Этнонациональное возрождение гренландцев привело к самоуправлению Гренландии в составе Дании в 1979 г. Новый закон о самоуправлении 2009 г. расширил сферу полномочий гренландского правительства, признал гренландцев особым народом, находящимся на пути к полной независимости, а калааллисут— официальным языком страны.

Начиная со второго десятилетия XX в. (которое, в частности, ознаменовалось выходом в свет в 1914 г. первой гренландской повести, «Сон» М. Сторка) литература более или менее успешно отражала и формировала настроения и идеологию читателей-инуитов благодаря школьной программе, сети библиотек, публикациям в периодической печати. В 1970-е гг. ангажированная литература играла ключевую роль в оформлении новой гренландской идентичности на основе романтической идеализации традиционного инуитского общества [Чекин 1986; 1989]. Наибольшую международную известность из поэтов нового поколения получил Аккалук Люнге, чему способствовало его ведущее положение как в политике автономной Гренландии, так и в правлении Инуитского приполярного совета. Его сборник стихов был первой книгой в выходящей в Монреале серии переводов гренландских писателей под редакцией Д. Шартье [Lynge 2012]. Сборник Люнге вышел в переводе с гренландского на французский через два языка-посредника, датский и английский (впрочем, в данном случае «многоступенчатость» перевода была компенсирована тем, что перевод на датский был осуществлен самим автором, а два последующие им авторизованы).

К концу 1980-х гг. литература на калааллисуте начала терять популярность, особенно в молодежной среде, и стала восприниматься как неизбежная, хотя и скучноватая, часть школьной программы [Langgård 2008: 72; Dorais 2010: 205]. Тем не менее интересные вещи выходили и в 1990-е, и в 2000-е гг., в том числе и повести, замеченные в Дании и в других скандинавских странах. Это повесть «Через тринадцать лет» (1992, датский автоперевод 1997) первой гренландской женщины-прозаика Маалиаарак Вебэк (1917—2012) [24], «Исповедь» (1997) Ханса Антона Люнге (род. в 1945 г.), «Зеркало, отражающееся в зеркале» (1999, в датском автопереводе 2000 г. «Соляной столб») Оле Корнелиуссена (род. в 1947 г.), где исследуются темы конфликта двух культур и поиска идентичности. Все эти авторы дебютировали в литературе еще в эпоху национального возрождения в 1970-е гг. Воспоминания о той эпохе легли в основу романа воспитания «Избранные» (2012), созданного поэтом и бардом К.Й. Юаакой Любертом (род. в 1952 г.).

Молодые авторы начали публиковаться только в прошлом десятилетии, и одна из писательниц нового поколения, Нивиак Корнелиуссен (род. в 1990 г.), совершила прорыв в мировую литературу, сопоставимый с успехом «Гарпуна охотника» Маакуси. Ее повесть «Хомо сапиенне» (2014) заслуживает подробного разбора, в том числе с точки зрения ее восприятия «южной» аудиторией. Повесть вышла одновременно в двух авторских вариантах, на калааллисуте и на датском. Количество переводов на другие иностранные языки продолжает расти — английский, немецкий, французский, шведский, норвежский, чешский…

Корнелиуссен родилась в столице Гренландии Нууке, выросла в небольшом поселке Нанорталик на юге Гренландии. Один учебный год она провела по программе школьного обмена в Сан-Франциско. После школы училась в Нууке, в Гренландском университете. До «Хомо сапиенне» она опубликовала только один рассказ, «Сан-Франциско», в сборнике молодых авторов «Молодежь — здесь и в большом мире» (2012), став одним из десяти победителей литературного конкурса. Этим и ограничивался жизненный опыт автора на момент выхода ее первой книги.

Тема «Хомо сапиенне» — поиски себя, личной, национальной, сексуальной и гендерной идентичности. В названии книги слово «homo» — гренландское и датское сленговое наименование гомосексуалиста, которое может иметь пренебрежительную коннотацию, «sapienne» — изобретенная писательницей офранцуженная форма женского рода от слова «sapiens». Пять глав объединены пространством молодежных вечеринок, духом пьянства, измен и любви и названы именами принимающих в них участие молодых героев, которые испытывают неожиданные «озарения», осознавая себя кто лесбиянкой, кто бисексуалом, кто трансгендером. Лейтмотив каждой из глав — один из современных шлягеров американской поп-культуры — «Багрянец и клевер» в интерпретации Joan Jett & the Blackhearts, «Хочу домой» группы «Foo Fighters» и проч. Внутренние монологи героев чередуются с телефонными текстовыми сообщениями, электронными письмами, запросами в поисковую систему, газетными заголовками, интернет-мемами, хештегами.

Книга Корнелиуссен оказалась привлекательна для зарубежных издательств благодаря модной теме «интерсекциональности» и автора, и героев, которые осознают себя в качестве сексуальных меньшинств в экзотическом мире постколониального арктического городка. Но в расчете на абстрактного прогрессивного читателя, не знакомого с гренландской ситуацией, книга подверглась упрощению, начиная со сглаживания остроумного и угловатого заглавия. Как в английском, так и в немецком переводах заглавие было избавлено от проблемного слова «homo». В американском издании книга названа «Последний вечер в Нууке», в британском — «Багрянец», по цитирующейся в повести песне (оба издания содержат перевод Анны Халагер, который в наибольшей степени способствовал международной славе Корнелиуссен). Немецкий вариант включил в название хештег, «Нуук #безфильтра», — что выглядит вполне изобретательно и молодежно, но только это заглавие больше бы подошло туристической рекламе гренландской столицы. Ни американские, ни английские, ни немецкие издатели не воспроизвели иллюстрации гренландского фотохудожника Йоргена Хемница, в том числе обложку с изображением сидящей голой гренландки, поедающей банан. По-видимому, в иллюстрациях была усмотрена опасность расовых стереотипов, а в заглавии — оскорбительный потенциал. Тем не менее политически некорректные заглавие и фотография на обложке сохранены в скандинавских, чешском и квебекском франко- язычном изданиях. Последнее из этих изданий, вышедшее при участии того же Д. Шартье, который публиковал Маакуси и Люнге, наиболее академично; судя по аннотации, перевод с датского уточнялся при помощи гренландского оригинала.

Одна особенность повести, которая была отчасти утрачена в автопереводе на датский и безнадежно пропала в английском переводе, — это постоянная смена кодов, на которой основана описываемая в книге молодежная культура. Гренландское повествование свободно перемежается датскими и английскими фразами и абзацами, и в этом главное новшество Корнелиуссен. Она явно наслаждается гренландским ритмом, часто использует параллелизмы, которые придают ее тексту почти поэтическое звучание. Вместе с тем, впуская в свой текст датские и английские фразы, она резко рвет с традицией, в которой чистота языка, свобода от заимствований была одной из главных ценностей (см.: [Thisted 2017]). Датский вариант включает как те же английские фразы, так и отдельные гренландские слова. Однако функция гренландских слов в датском тексте совершенно иная, они скорее иллюстрируют экзотичность и чужеродность сцен и героев повести.

В английском же переводе А. Халагер смена кодов исчезла — ведь и датские, и англоязычные тексты слились в одно ровное повествование, с редчайшими вкраплениями гренландских слов, которые и поясняются в тексте, и отдельно перечислены в глоссарии в конце книги [Korneliussen 2019]. Найти адекватные изобразительные средства, аналогичные смене кода, крайне трудно, но, полностью отказавшись от таких поисков [25], переводчица обедни ла текст. А поскольку английский язык Корнелиуссен и ее героев шероховат, то даже английские фразы повести оказались в переводе «стандартизированы».

При всей стыдливости англоязычных изданий, отказавшихся от рискованных заглавия и обложки, и при всей гладкости переводного текста кажется удивительным его перенасыщенность сквернословием, причем сквернословием крайне не изобретательным. Я имею в виду слова «fuck» и «fucking», которых не стесняется и сама Корнелиуссен, но в ее гренландском оригинале слова с корнем fuck встречаются все же 27 раз (вероятно, столько же и в датском [26]), а в английском переводе их 99. Этими словами Халагер переводит не только всю палитру инвектив от дерьма до сил зла. Переводчица даже английские слова «shit» и «damn» оригинала «исправляет» на «fuck» (хештег #Idontgiveadamn превращается в #Idontgiveafuck). Чисто формально переводчица ошибок не делает — ведь если датская (как и гренландская) инвективная лексика в основном связана с религиозной сферой (проклятия и наименование сил зла, «чертыхание»), то в современной англоязычной культуре наибольшее распространение получают сексуальные инвективы (ср.: [Жельвис 2001: 276— 277]). Тем не менее сквернословие у Халагер получилось очень уж монотонным.

Названные переводческие решения — изменение заглавия, отказ от смены кодов, сглаживание углов — являются частью стратегии, которая в теории перевода называется «одомашниванием», «осваиванием». По наблюдениям классика переводоведения Венути, они дают читателю ощутить нарциссическое удовольствие от узнавания своей культуры в чужом тексте [Venuti 2008: 12]; именно эта стратегия с самого начала развития советской переводоведческой школы считалась предпочтительной при переводе с языка «художественно менее развитого народа» [Азов 2013: 18, 19].

Роман был встречен положительными рецензиями критиков, тронутых и экзотичностью, и в то же время кажущейся понятностью автора и персонажей, но читатели, более склонные к поиску чисто литературных достоинств — живых диалогов, изящных и уверенных формулировок, — хотя и находили их, но с трудом [Parkinson 2018]. Один из таких читателей увидел в книге «длинный проект, выполненный студентом, которому есть что сказать, но которому хорошо бы побольше поучиться» [Coldiron 2019]. По крайней мере частично эту критику следует отнести к переводу на английский, в котором не нашлось средств для передачи языкового новаторства Корнелиуссен.

Гренландская молодежь, которую описывает Корнелиуссен, выросла в почти независимой стране. Идеология сопротивления, которая в 1970-е гг. вдохновляла поколение их дедов и в которой достаточно комфортно чувствуют себя их родители, ее уже не устраивает. Один из радикальных — но по-новому радикальных — героев повести, Инук, стыдится того, что он гренландец, злится на соотечественников, которые после тридцати пяти лет самоуправления все еще обвиняют датчан в своих социальных проблемах. Именно он произносит английскую фразу, которая стала своеобразным слоганом книги: «Заканчивайте с этим сраным постколониализмом» («Enough of that postcolonial piece of shit» [27]). Инуком движет не только возмущение лицемерием соотечественников, но и его собственная подавленная сексуальность (именно он открывает в себе гомосексуалиста), и обида на предавшую его подругу-сплетницу, но восприняты его слова были именно как новая программа писательницы и ее поколения [28].

Особенно спорной (и обидной для многих гренландских читателей) явилась резкая инвектива Инука против самой родной земли, горы и скалы которой он воспринимает как стены тюрьмы. «О древняя наша родная земля», — начинает он цитировать национальный гимн [29], а затем, не теряя стихотворного ритма, но совсем не патриотично, требует, чтобы эта «тщеславная» земля «ушла в горы», забрала с собой своих «поганых детей» и никогда не возвращалась [Korneliussen 2014: 66]. Звучит это особенно резко, если принять во внимание, что «уход в горы» в гренландской культуре означает самоубийство — именно «в горы» уходили изгои общества и, погибнув там, становились призраками, отшельниками-кивиттоками [Thisted 2004]. Пожелание смерти родной стране и народу, пусть и устами запутавшегося и отчаявшегося героя,— такое в гренландской литературе появляется впервые. Вероятно, права К. Тистед, которая считает, что сама возможность подобной инвективы свидетельствует о том, что гренландская нация состоялась и никакая критика уже не угрожает ее устойчивости [Thisted 2017]. Молодое поколение, которое описывает Корнелиуссен, не видит своего будущего в архаической патриархальной охотничьей культуре, на основе которой пытались строить свою утопию антиколониалисты 1970-х, и именно эту утопию и отправляет «в горы».

В связи с презентацией квебекского перевода «Хомо сапиенне» в ноябре 2017 г. Корнелиуссен была приглашена в Монреаль. Небольшой фильм с фрагментами ее встреч со студентами-инуитами из Нунавика, размещенный Квебекским университетом на ютюбе, дает возможность оценить разницу между современной культурой Гренландии и Нунавика [Chartier 2017]. В ответ на выступление Корнелиуссен студенты читают не свои произведения, а фрагмент из «Гарпуна охотника» Маакуси (на 25-й минуте и 15-й секунде фильма), а затем демонстрируют традиционное пение под бубен. Почти ровесники, писательница и ее аудитория принадлежат разным постколониальным эпохам. Сама Корнелиуссен это ощутила очень хорошо и позднее не раз вспоминала о своем монреальском визите в интервью: «Я заметила, встретившись с инуитскими студентами в Монреале, что чувствовала себя в привилегированном положении. По сравнению с нами у них очень суровое колониальное прошлое [30]. Они в опасности. Их язык в опасности. И их культура также в большой опасности. Я в привилегированном положении, так как мои колонизаторы были не так ужасны» [Villeneuve 2017].

Литература на юпикских языках Чукотки. Поэзия Зои Ненлюмкиной

Эскимосских языков на территории Советского Союза в свое время было четыре. Один из них — имакликский диалект, существовавший на острове Ратманова (Имаӄлъиӄ) в Беринговом проливе до выселения его носителей в 1948 г. в Наукан. Он пока сохраняется на американском острове Крузенштерна (Iŋaliq, Малый Диомид) и относится к инуитской группе, в которую входят и инуктитут, и калааллисут [Dorais 2010: 29]. Сиреникский язык, исчезнувший в 1990-х гг., иногда относят к особой группе, отличной и от инуитских, и юпикских языков. Наконец, до сегодняшнего дня на Чукотке есть носители двух юпикских языков, чаплинского и науканского.

Лишь один из советских эскимосских языков, а именно чаплинский (или уназикский, по названию бывшего поселка Уӈазиӄ/Чаплино), был выбран в качестве письменного. Для него в 1930-е гг. была разработана орфография (в 1932 г. на основе латинского алфавита, в 1937 г. на основе кириллицы), на нем и выпускались учебники для эскимосских школ. Чаплинский очень близок сивукакскому диалекту американского острова Св. Лаврентия (Sivuqaq), где в начале XXI в. было около тысячи носителей языка. В советское время они также составляли потенциальную аудиторию и для книг, печатавшихся в СССР, и для передач Анадырского радио; оба диалекта в зарубежной лингвистике известны как центральносибирский юпик. Художественная литература на чаплинском представлена прежде всего стихами погибшего в молодости летчика Юрия Анко (1932—1960), которые публиковались только в русских и чукотских переводах, пока в 1984 г. не вышел посмертный сборник его стихов в чаплинских оригиналах.

Последствия культурной и экономической модернизации советской Арктики, начавшейся в 1930-е гг., немногим отличались от результатов «встречи цивилизаций» в зарубежных регионах — конфликт поколений, утрата национальной гордости, алкоголизм, эпидемия самоубийств. Вынужденные переселения из древних поселков в 1941—1959 гг. (в связи как с программой укрупнения поселений, так и с ужесточением пограничного режима) явились причиной эмоциональной травмы у двух третей эскимосского населения Чукотки, которое потеряло свои вековые охотничьи угодья и даже не могло вернуться к могилам предков и исполнить обряд «кормления душ». Некоторых переселенцев переселяли по нескольку раз.

Национально-освободительное движение 1960—1970-х, вдохновившее зарубежную Арктику, на Чукотку проникнуть в принципе не могло, ведь даже робкое несогласие с политикой переселений вызывало обвинения в буржуазном национализме. В отличие от других исторических трагедий советского периода, в постсоветское время эта историческая травма эскимосских народов не стала предметом рефлексии ни для правительства (извинений и реституций они пока не дождались), ни для гражданского общества [Krupnik, Chlenov 2013: 284—288]. Вместе с тем, талантливым эскимосам, как и представителям других коренных малочисленных народов Крайнего Севера, были открыты социальные лифты, места в университетах, членство в партии и в творческих союзах. Эталоном была блестящая судьба классика чукотской литературы Юрия Рытхэу, автора произведений, насыщенных романтикой Севера и в то же время идеологически выдержанных. Он занял прочное место в рядах ленинградской культурной элиты и служил представителем советских арктических народов, в том числе и эскимосов, за рубежом.

Перед замечательной поэтессой Зоей Николаевной Ненлюмкиной, пришедшей в литературу во второй половине 1970-х гг., был открыт такой же путь, но пойти по нему она не могла. Она родилась в поселке, известном под русифицированным чукотским именем Наукан, а на местном науканском языке называвшемся Нувуӄаӄ [31]. В детстве она пережила трагедию переселения, когда ее народ в 1958 г. покинул Наукан и был впоследствии распылен по разным чукотским городам и поселкам. Тем не менее она приняла решение писать именно на науканском языке, устанавливая его литературные нормы и развивая поэтические качества в те годы, когда язык стремительно исчезал.

В основном она печаталась в русских переводах. На науканском вышли отдельные стихотворения в ее первой, двуязычной, книге стихов «Птицы Наукана» (1979), затем книга детских стихов «Ангилгутыклъакын, масарагаӄ!» («Погуляй со мною, солнышко!», 1985) и, наконец, «взрослая» книга избранных стихотворений «Упынӷам ӄуяӈатӈа» («Весна счастья», 1990). Она также автор рассказов, в том числе «Заклинания о журавлях», написанного в 1977— 1980 гг., но в советское время не публиковавшегося. Героиня рассказа, молодая художница Маргарита, живет своими ностальгическими воспоминаниями о Наукане и воспоминаниями любимой бабушки о потерянном еще раньше Имаклике. Советская чукотская действительность представлена образом лживой и злой «лекторши в очках из райкома», повальным поселковым алкоголизмом, унесшим жизнь матери Маргариты, и, возможно, еще таким удивительным сравнением первого снега: «Зеленая еще трава, припорошенная снегом, похожа на человека, особенно на женщину или ребенка, пригнувшегося, защищаясь от удара» [32].

В стихах Зои Ненлюмкиной тоска по утраченному детскому раю, Наукану, является постоянным фоном ее размышлений о любви и материнстве, описаний тундры и моря, луны и северного сияния. Старинные науканские и имакликские сказания, песни метели, крики чаек, бакланов, уток, журавлей завораживали слушателей и читателей, но разочаровывали критиков, которые не могли найти в этих стихах отражение сегодняшнего дня социалистической Чукотки (ср.: [Николаев 1980: 201—202]). Статус единственной поэтессы своего поколения, пишущей на одном из юпикских языков, помогал ей находить издателей и переводчиков и даже заручиться поддержкой Рытхэу, когда бюрократы от лингвистики заставляли ее перейти на «официальный» чаплинский язык. Так как наличие полноценной литературы у зарубежных инуитов советскими литературоведами не признавалось, этот статус автоматически делал Зою единственной выразительницей мыслей и надежд всех эскимосов Земли, налагал на нее «ответственность за прошлое, настоящее и будущее эскимосской культуры» [Кушпель 1981: 82]. Оборотной стороной этой единственности было ее одиночество как писателя. Творческая судьба Ненлюмкиной оказалась очень нелегкой.

Эту судьбу так описал лучший знаток чукотских литературных нравов того времени: «Местные элиты всю жизнь вели с ней отчаянную борьбу. Сначала они всячески тормозили выход ее первой книги. Видимо, прикормленная национальная интеллигенция Чукотки понимала, что на фоне Ненлюмкиной сразу обнаружится их творческая несостоятельность и полная никчемность. Потом поэтессу попытались лишить общения с пишущим народом. В другие города, и особенно в Москву, ее годами из Провидения не выпускали. Начальники, наверное, полагали, что она не выдержит одиночества и быстро от тоски сгорит. И в конечном счете власти добились своего. Фактически еще в начале 1990-х годов поэтесса замолчала» [Огрызко 2008: 51], ср.: [Огрызко 2013: 46—47].

Даже в 1980-е годы оценить науканские тексты Ненлюмкиной мог только очень ограниченный круг людей старшего поколения. Большинство советских читателей узнали эти тексты благодаря переводам на русский, которые сильно русифицированы — например, в них преобладает стандартная перекрестная рифмовка, а о соблюдении ритма речь просто не идет. По словам поэтессы, имен но ритм науканского стиха «привносит смысл», но при переводе было решено «сохранять смысл перевода, но не размер. Так как это слишком громоздкий труд, который иногда может ни к чему не привести» [33]. Стих Ненлюмкиной подчиняется ритму науканских слов с их нанизывающимися друг на друга суффиксами, а рифма благодаря структуре языка появляется без особых усилий— любая параллельная конструкция (как, например, в ритмической прозе гренландки Нивиак Корнелиуссен) может сопровождаться «рифмой».

Другая особенность стихов Ненлюмкиной восходит к традициям устной поэзии, где использовались магические формулы, тайный язык шаманов, обрывки фраз, «собранные тогда, когда животные могли говорить» [Dorais 2010: 167], а также слова других диалектов и языков [Сказки и мифы 1985: 25]. Отсюда такое внимание к крикам птиц и к древним заклинаниям. Особенно важны слова имакликского языка, которые поэтесса слышала в детстве: «самое заветное, красивое принято было говорить на имакликском диалекте». Некоторые стихи так перевести и не удалось: «Так, например, мое стихотворение “Атаки, атолюраӷлюн!” с привнесенными словами имакликских эскимосов не смогли перевести поэты, которые переводили мои стихи. Я с них потребовала непереводимое. Им показалось, наверное, что-то непонятным во многом, как я ни объясняла» [34].

Переводы на другие языки в основном выполнялись с русского и вели к дополнительным искажениям. Но в отличие от переводов на русский, которые поэтесса могла в определенной степени контролировать, дальнейшие переводы уже выполнялись без ее участия. Из трех найденных мной публикаций на английском [35] только одна выполнена с подстрочников [Nenliumkina 1991], вторая же представляет собой перевод с перевода М.Д. Эдидовича [Nenlyumkina 1991], а третья — перевод с перевода А.И. Черевченко [Nenlyumkina 1994].

При этом имена Эдидовича и Черевченко в публикациях не названы. Между тем вклад этих самостоятельных и состоявшихся поэтов достаточно велик, они меняли и ритм, и количество стихотворных строк, и образную структуру стихов. Как отмечал критик, сравнивший переводческую манеру обоих поэтов, у Черевченко преобладает экзотика, тогда как Эдидович старался придать лирике Ненлюмкиной гражданское звучание [Огрызко 2008а: 50—51].

С перевода Черевченко выполнены также переводы Петера Йессена на датский [Nenlumkina 1978b; Nenglumkina 1980: 6; 2002: 7]. В данных случаях Черевченко также не назван. Отметим своеобразный рекорд по количеству этапов «эстафетного» перевода, впервые поставленный в журнальной публикации на калааллисуте стихотворения «Где моя песня?» [Nenlumkina 1978a]: науканский оригинал — русский подстрочник — литературная обработка Черевченко — перевод на датский Йессена — перевод на калааллисут Кристиана Поульсена.

Сложнее история пока единственной книги Ненлюмкиной, вышедшей за рубежом, а именно избранных стихов на калааллисуте. Составитель книги П. Йессен перевел большинство стихотворений с русского на датский, а также пригласил на помощь профессионального эскимолога Майкла Фортескью, который для четырех из вошедших в книгу стихотворений подготовил переводы с науканского языка на английский, в свою очередь переведенные на датский. Все эти датские тексты были переданы для перевода на калааллисут одному из основателей Союза писателей Гренландии, пастору и издателю, автору исторических повествований об охотниках и шаманах Отто Сандгрену (1914— 1999) [36]. Кроме того, в сборник вошло уже упомянутое стихотворение в переводе Поульсена [37].

Один из ярких представителей новой ангажированной гренландской поэзии, Кристиан Ольсен ааю [38] (1942—2015), встретил книгу разгромным отзывом, упрекая переводчиков за то, что они засушили интонации, чувства и образ ы науканской поэтессы [aaju 1985]; единственное оправдание книги рецензент увидел в прекрасных иллюстрациях Эльзы Поульсен. Возможно, в этой рецензии были отголоски споров между двумя поколениями гренландских литераторов. Но нельзя не обратить внимание на гендерный дисбаланс в переводческом коллективе из двух лингвистов и пожилого пастора, которые пытались найти нужные слова для адекватной передачи интимной лирики молодой поэтессы. Тот факт, что они сознательно выбрали для своего издания дореформенный алфавит (реформа прошла в 1973 г., более чем за десять лет до выхода книги), подтверждает, что к стихам о любви, заботах материнства и судьбе науканской женщины они отнеслись как к мумифицированным этнографическим артефактам [39].

Для гренландского издания поэтесса написала автобиографию, где рассказала о своем детстве и юности, о первых литературных влияниях (главным из которых оказался Муса Джалиль), о решении посвятить свою жизнь сохранению родного языка. Этот удивительно искренний текст не публиковался на русском языке и российским литературоведам неизвестен [40].

Год выхода последней книги З.Н. Ненлюмкиной, 1990-й, оказался последним годом издания в России книг на юпикских языках (исключая учебную литературу [Вахтин 2008: 241—242]). В самом конце 1980-х эскимосский этнический фактор и риторика воссоединения разделенного народа были активно задействованы в политическом диалоге между СССР и США [Хаховская 2015]. Но положение коренного населения существенно не улучшилось, разве что появилась возможность получать помощь от аляскинских родственников. Даже безвизовыми поездками на Аляску (для эскимосов формально разрешенными с конца 1989 г.) удалось воспользоваться не всем. З.Н. Ненлюмкиной в праве на выезд для посещения родственников и коллег на Аляске было отказано.

Как отмечает Хаховская [Там же: 190—191], международная эйфория от открытия границ, пошлость экстремального туризма и «экспедиций» под риторическим предлогом воссоединения эскимосского народа оборачивались той же, что и раньше, колониальной эксплуатацией местной культуры, неэквивалентным характером отношений. В то же время высказывались идеи о наделении коренных народов экономической и политической властью, но дальше «всеобщего плача о загубленном Севере» дело не пошло [Огрызко 1993].

И эйфория, и разочарование после нее продолжались недолго. В дальнейшем, к середине 1990-х гг. постсоветская администрация Чукотки монополизировала свою власть над коренным населением [Gray 2007]. Согласно недав- нему исследованию, «одна из самых распространенных проблем, с которой сталкиваются коренные жители Чукотки, — бытовая ксенофобия и неприкрытый административный шовинизм» [Опарин 2013: 39]. Хотя Чукотка и представлена в Инуитском приполярном совете, ее представитель, судя по выступлению на Генеральной ассамблее в Уткиагвике в 2018 г., видит свою основную задачу не в преодолении колониального прошлого, а в защите своего правительства от нападок и очернения.

В постсоветские годы юпикские языки продолжали терять свои позиции, хотя сохранялась их роль как символа этнической и культурной идентификации. Чаплинский до последнего времени изучался как иностранный язык в начальной школе в селах Сиреники, Новое Чаплино и Уэлькаль и в Чукотском многопрофильном колледже в Анадыре [Rodionova 2007]; однако ср. недавнее свидетельство о том, что в Новом Чаплино «в 2013 году не было проведено ни одного урока эскимосского языка для учеников средней школы» [Опарин 2015: 10]. В целом условий для создания оригинальных литературных произведений ни на науканском, ни на чаплинском языках уже нет [Огрызко 2008: 53—54].

Но, как на Аляске у Э.О. Маклейна и на киностудиях других арктических регионов, остаются возможности для использования этих языков в кинематографии. По такому пути пошел А.Ю. Вахрушев, снявший несколько документальных лент о разных народах и поселениях Чукотки, в том числе «Птицы Наукана» (1996), где звучат науканские тексты стихов З.Н. Ненлюмкиной. Совершенно необычна эскимосско-чукотская культурная амальгама в самом известном фильме Вахрушева «Книга моря» (2018). Фильм снимался в поселке Лорино, куда, в чукотско-русскую среду, в 1977 г. в очередной раз переселили часть науканцев. Документальные сцены охоты на морских млекопитающих перемежаются в фильме мультипликационным сюжетом, основанным на эскимосских легендах.

Первая, науканская легенда о женщине, родившей китенка, взята из сборника Г.А. Меновщикова [Сказки и мифы эскимосов 1985: 125—127], о ее литературных обработках см.: [Огрызко 2008: 4—6], вторая — чаплинская легенда о великанше Майырахпак, известная в русском пересказе Г.А. Ушакова [Ушаков 2001: 96—98]. В фильм добавлен и известный мифический персонаж, морская владычица с канадским нунавутским именем Седна [41]. Затем спаянная воедино сказка была вновь разделена и пересказана двумя представительницами старшего поколения, еще сохранившими знание родных языков (науканскую часть зачитывает Е.А. Добриева, чукотскую Н.Б. Емельянова). Звучащий язык сказки изначально лишен своей коммуникативной функции, так как среди зрителей фильма лишь единицы могут хоть как-то различить звуки обоих коренных языков Чукотки — остальным приходится ориентироваться на русские или английские титры.

Практически вымерший, но, благодаря поэзии и судьбе З.Н. Ненлюмкиной — самый романтический из юпикских языков, язык утерянного Наукана, окончательно укореняет фильм в зачарованном пространстве мифа. По мнению режиссера, именно это пространство мифа является «живым и вечным». Но оно бесконечно далеко от поселка Лорино и его социальных проблем — «алкоголизма, суицида и прочей нежити», которых режиссер принципиально решил не касаться (ср. его интервью: [Пугачев 2020]).

Вероятно, в пространстве мифа осталась и идея об инуитском единстве. Но в лучших произведениях инуитской литературы оказывается много общего. Это не только сходные языковые и фольклорные основы. Похожими оказываются те сложные пути, которыми инуитская литература приходит к читателю. Эстафетные переводы с использованием одного или нескольких промежуточных языков оказываются необходимыми и для диалога между «севером» и «югом», и для общения культур разных арктических регионов. Похожи и ожидания южной критики, меняющиеся по мере эволюционирования постколониального дискурса. Переводческие и издательские стратегии все еще направлены на «освоение» и «одомашнивание» арктической литературы, а инуитским литераторам приходится преодолевать и колониальные, и постколониальные стереотипы.

Библиография / References

[ᒪᑯᓯ 1969a] — ᒪᑯᓯ. ᐅᒪᔪᓯᐅᑎ ᐅᓇᑐᐃᓇᒧᑦ // ᐃᓄᑎᑐᑦ. ᐊᐅᔭᒃ 1969. ᒪ. 24—35 (https://www.itk.ca/ inuktitut-1969-summer/).

(Maakusi. Uumajursiutik unaatuinnamut // Inuttituut. Aujaq, 1969. M. 24—35.)

[ᒪᑯᓯ 1969b] — ᓱᓕ ᒪᑯᓯᐅᑉ ᐅᓂᑲᑐᐊᒐ // ᐃᓄᑎᑐᑦ. ᐅᑭᐅᒃ 1969. ᒪ. 29—36 (https:// www.itk.ca/ inuktitut-1969-winter/).

(Suli Maakusiup unikkaatuanga // Inuttituut. Ukiuq, 1969. M. 29—36.)

[ᒪᑯᓯ 1970] — ᒪᑯᓯᐅᑉ ᓱᓕ ᐅᓂᑲᑐᐊᒋ // ᐃᓄᑎᑐᑦ. ᐅᐱᒐᓴ ᐊᒪᓗᐊᐅᔭᒃ 1970. ᒪ. 27—35 (https://www. itk.ca/inuktitut-1970-springsummer/).

(Maakusiup suli unikkaatuangit // Inuttituut. Upinngaksaaq amalu aujaq, 1970. M. 27—35.)

[Азов 2013] — Азов А.Г. Поверженные буквалисты. Из истории художественного перевода в СССР в 1920—1960-е годы. М.: Издательский дом Высшей школы экономики, 2013.

(Azov A.G. Poverzhennye bukvalisty. Iz istorii khudozhestvennogo perevoda v SSSR v 1920— 1960-e gody. Moscow, 2013.)

[Вахтин 2008] — Вахтин Н. Литература азиатских эскимосов // Эскимосская литература: Материалы и исследования / Сост. В. Огрызко. М., 2008. С. 231—242.

(Vakhtin N. Literatura aziatskikh ėskimosov // Ėskimosskaja literatura: Materialy i issledovaniija / Ed. by V. Ogryzko. Moscow, 2008. P. 231—242.)

[Вебэк 1988] — Вебэк М. История Катрины / Пер. с датского Н. Киямовой // Голос далекого острова: поэзия и проза писателей Гренландии: сборник. М.: Радуга, 1988. С. 141—218.

(Vebėk M. Istorija Katriny / Transl. by N. Kijamova // Golos dalekogo ostrova: poėzija i proza pisatelei Grenlandii: sbornik. Moscow, 1988. P. 141— 218.)

[Жельвис 2001] — Жельвис В.И. Поле брани. Сквернословие как социальная проблема в языках и культурах мира. 2-е изд. М.: Ладомир, 2001.

(Zhel’vis V.I. Pole brani. Skvernoslovie kak sotsial’naija problema v jazykakh i kul’turakh mira. Moscow, 2001.)

[Кушпель 1981] — Кушпель Т. [Рец. на кн.: Ненлюмкина З. Птицы Наукана. Магадан, 1979] // Литературное обозрение. 1981. № 2. С. 82.

(Kushpel’ T. [Rets. na kn.: Nenljumkina Z. Ptitsy Naukana. Magadan. 1979] // Literaturnoe obozrenie. 1981. № 2. P. 82.)

[Лунд 1988] — Лунд Х. Наша древняя земля (Гренландский национальный гимн) / Пер. с гренл. Е. Витковского // Голос далекого острова: поэзия и проза писателей Гренландии: сборник. М.: Радуга, 1988. С. 76.

(Lund Х. Nasha drevnjaja zemlja (Grenlandskij natsional’nyj gimn) / Transl. E. Vitkovskij // Golos dalekogo ostrova: poėzija i proza pisatelej Grenlandii: sbornik. Moscow, 1988. P. 76.)

[Маркузі] — Маркузі. Гарпун мисливця: повість для середнього шкільного віку / Пер. з англ. Я. Стельмах. Київ: Веселка, 1974.

(Markuzі. Garpun myslyvtsja: povіst’ dlja seredn’o go shkіl’nogo vіku / Transl. by Ja. Stel’makh. Kiїv, 1974.)

[Николаев 1980] — Николаев К.Б. Голоса новой Чукотки. Литература народностей Крайнего Северо-Востока. Магадан, 1980.

(Nikolaev K.B. Golosa novoj Chukotki. Literatura narodnostej Krajnego Severo-Vostoka. Magadan, 1980.)

[Огрызко 1993] — Огрызко В. О Севере — без экзотики // Наш современник. 1993. № 1. С. 181—191.

(Ogryzko V. O Severe — bez ėkzotiki // Nash sovremennik. 1993. № 1. P. 181—191.)

[Огрызко 2008a] — Огрызко В. Не забывай, что истина ревнива // Эскимосская литература: материалы и исследования / Сост. В. Огрызко. М., 2008. C. 3—54.

(Ogryzko V. Ne zabyvaj, chto istina revniva // Ėskimosskaja literatura: materialy i issledovanija / Ed. by V. Ogryzko. Moscow, 2008. P. 3—54.)

[Огрызко 2008б] — Огрызко В. Азиатские эскимосы: писатели и литераторы: биобиблиографический справочник // Эскимосская литература: материалы и исследования / Сост. В. Огрызко. М., 2008. С. 384—509.

(Ogryzko V. Aziatskie ėskimosy: pisateli i literatory: biobibliograficheskij spravochnik // Ėskimosskaija literatura: materialy i issledovanija. Moscow, 2008. P. 384—509.)

[Огрызко 2013] — Огрызко В. Эскимосский триптих // Мир Севера. 2013. № 1. С. 43— 59.

(Ogryzko V. Ėskimosskij triptikh // Mir Severa. 2013. № 1. P. 43—59.)

[Опарин 2015] — Опарин Д.А. Вариативность современного ритуального пространства Нового Чаплино и Сиреников, Чукотка. Дис. … канд. ист. наук. М., 2015.

(Oparin D.A. Variativnost’ sovremennogo ritual’no go prostranstva Novogo Chaplino i Sirenikov, Chukotka. Dis. … kand. ist. nauk. Moscow, 2015.)

[Пугачев 2020] — Пугачев П. Алексей Вахрушев: «Те, кто погибают в море, уходят хорошей смертью» // Сеанс. 13.04.2020. (https://seance.ru/articles/book-of-the-seainterview/).

(Pugachev P. Aleksej Vakhrushev: «Te, kto pogibajut v more, ukhodjat khoroshej smert’ju» // Seans. 13.04.2020.)

[Романенко 1963] — Романенко Д.И. У могучих истоков. Очерки и статьи о литературах народов Российской Федерации. М., 1963.

(Romanenko D.I. U moguchikh istokov. Ocherki i stat’i o literaturakh narodov Rossijskoj Federatsii. Moscow, 1963.)

[Рытхэу 1986] — Рытхэу Ю. За солнцем следом // Ненлюмкина З. Где ты? Магадан, 1986. С. 83—86.

(Rytkhėu Ju. Za solntsem sledom // Nenljumkina Z. Gde ty? Magadan, 1986. P. 83—86.)

[Сказки и мифы эскимосов 1985] — Сказки и мифы эскимосов Сибири, Аляски, Канады и Гренландии / Сост., предисл. и примеч. Г.А. Меновщикова; пер. Г.А. Меновщикова, Н.Б. Вахтина и Е.С. Рубцовой. М.: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1985.

(Skazki i mify ėskimosov Sibiri, Aljaski, Kanady i Grenlandii / Ed. by G.A. Menovshchikova; transl. G.A. Menovshchikova, N.B. Vakhtin i E.S. Rubtsova. Moscow, 1985.)

[Слезкин 2008] — Слезкин Ю.Л. Арктические зеркала. Россия и малые народы Севера. М.: Новое литературное обозрение, 2008.

(Slezkin Ju.L. Arkticheskie zerkala. Rossija i malye narody Severa. Moscow, 2008.)

[Стогов 2020] — Стогов И. Тот, чье имя не осталось скрытым. Жизнь и судьба Юрия Рытхэу // Санкт-Петербургские ведомости. 2020. № 35 (6633). 27 февр.

(Stogov I. Tot, ch’e imja ne ostalos’ skrytym. Zhizn’ i sud’ba Jurija Rytkhėu // Sankt-Peterburgskie vedomosti. 2020. № 35 (6633). 27 fevr.)

[Сущанский 2020] — Сущанский С.И. Штрихи к портретам: документальные очерки о литераторах Магадана и Магаданской области. Магадан: Охотник, 2020.

(Sushchanskij S.I. Shtrikhi k portretam: dokumental’nye ocherki o literatorakh Magadana i Magadanskoj oblasti. Magadan, 2020.)

[Творческая мастерская 2013] — Творческая мастерская писателей и поэтов Крайнего Севера. Зоя Ненлюмкина / Сост. Л.И. Вергейчик. Анадырь: Чукотский многопрофильный колледж, 2013.

(Tvorcheskaja masterskaja pisatelej i poėtov Krajnego Severa. Zoja Nenljumkina / Ed. by L.I. Vergejchik. Anadyr‘, 2013.)

[Ушаков 2001] — Ушаков Г.А. Остров метелей. По нехоженой земле. 2-е изд. СПб.: Гидрометеоиздат, 2001.

(Ushakov G.A. Ostrov metelej. Po nekhozhenoj zemle. Saint Petersburg, 2001.)

[Хаховская 2015] — Хаховская Л.Н. Экспедиции между Чукоткой и Аляской: этнический фактор в преодолении политических границ // Проблемы истории, филологии, культуры. 2015. № 2. С. 182—193.

(Khakhovskaja L.N. Ėkspeditsii mezhdu Chukotkoj i Aljaskoj: ėtnicheskij faktor v preodolenii politicheskikh granits // Problemy istorii, filologii, kul’tury. 2015. № 2. P. 182—193.)

[Чекин 1986] — Чекин Л.С. Поэтика и политика полярных охотников. Обзор антологий // Современная художественная литература за рубежом. 1986. № 6. С. 41—46.

(Chekin L.S. Poėtika i politika poljarnykh okhotnikov. Obzor antologij // Sovremennaja khudozhestvennaja literatura za rubezhom. 1986. № 6. P. 41—46.)

[Чекин 1988] — Чекин Л.С. Художественная литература на арктическом острове // Голос далекого острова: поэзия и проза писателей Гренландии: сборник. М.: Радуга, 1988. С. 5—18.

(Chekin L.S. Khudozhestvennaja literature na arkticheskom ostrove // Golos dalekogo ostrova: poėzija i proza pisatelej Grenlandii: sbornik. Moscow, 1988. P. 5—18.)

[Чекин 1989] — Чекин Л.С. О литературе Гренландии, в связи с некоторыми традициями эскимосского фольклора // Филологические науки. 1989. № 3. С. 65—69.

(Chekin L.S. O literature Grenlandii, v sviazi s nekotorymi traditsijami ėskimosskogo fol’klora // Filologicheskie nauki. 1989. № 3. P. 65—69.)

[Шпрыгов 1975] — Шпрыгов Ю.М. Эскимосская литература // Краткая литературная энциклопедия. М., 1975. Т. 8. Стб. 958—959.

(Shprygov Ju.M. Ėskimosskaja literatura // Kratkaja literaturnaja ėntsiklopedija. Moscow, 1975. T. 8. P. 958—959.)

[Эскимосская литература 2008] — Эскимосская литература: материалы и исследования / Сост. В. Огрызко. М., 2008.

(Ėskimosskaija literatura: materialy i issledovanija / Ed. by V. Ogryzko. Moscow, 2008.)

[aaju 1985] — aaju. Inuk nunalu // Atuagagdliutit. 1985. № 3. Qupp. 19.

[Abley 2020] — Abley M. Remembering Markoosie Patsauq (1941—2020) (https://www.mqup. ca/blog/remembering-markoosie-patsauq- 1941—2020/).

[Adelung 1816] — Adelung J.C. Mithridates oder allgemeine Sprachenkunde / Fortgesetzt und bearbeitet von Johann Severin Vater. Berlin, 1816. Theil 3. Abt. 3.

[Adelung 1817] — Adelung F. Nachträge zu dem ersten Theile des Mithridates // Fortgesetzt von Johann Severin Vater. Berlin, 1817. Theil 4. S. IX—XII, 1—272.

[Alia 2007] — Alia V. Names and Nunavut: Culture and Identity in Arctic Canada. New York; Oxford: Berghahn Books, 2007.

[Apology 2010] — Apology for the Inuit High Arctic relocation // The official website of the Government of Canada. 18.08.2010 (https://www. rcaanc-cirnac.gc.ca/eng/1100100016115/ 1534786491628/).

[Ben-Yosef 2008] — Ben-Yosef T. Film brings traditions of Inupiaq to screen // Juneau Empire. 24 June 2008.

[Bergsland 1967] — Bergsland K. The Eskimo Shibboleth INUK/YUK // To Honor Roman Jakobson: essays on the occasion of his 70. Birthday. The Hague; Paris: Mouton, 1967. Vol. 1. P. 203—221.

[Blaeser 1993] — Blaeser K. Native Literature: Seeking a Critical Center // Looking at the Words of Our People: First Nations Analysis of Literature / Ed. by J.C. Armstrong. Penticton: Theytus, 1993. P. 51—62.

[Chapman 2013] — Chapman R. What is Québécois Literature? Reflections on the Literary History of Francophone Writing in Canada. Liverpool: Liverpool University Press, 2013.

[Chartier 2011] — Chartier D. Introduction // Markoosie. ᒫᑯᓯ. Le harpon du chasseur. ᐊᖑᓇᓱᑦᑎᐅᑉ ᓇᐅᒃᑯᑎᖓ(1969). Québec: Presses de l’Université du Québec, 2011. P. 1—34.

[Chartier 2017] — Chartier D. Visite de l’écrivai ne groenlandaise Niviaq Korneliussen à Mont réal. Université du Québec à Montréal, 2017 (https:// www.youtube.com/watch?v=TQXVsH6NjwA).

[Chlenov 2006] — Chlenov M.A. The “Uelenski Language” and its Position Among Native Languages of the Chukchi Peninsula // Alaska Journal of Anthropology. 2006. Vol. 4. № 1/2. P. 74—91.

[Circumpolar Inuit Declaration 2009] — A Circumpolar Inuit Declaration on Sovereignty in the Arctic / Adopted by the Inuit Circumpolar Council, April 2009 (https://www.lawnow.org/ circumpolar-inuit-declaration-sovereigntyarctic/).

[Coldiron 2019] — Coldiron K. A Layover in Greenlandic Fiction via Niviaq Korneliussen’s “Last Night in Nuuk” // Los Angeles Review of Books. 15.01.2019.

[Crowell 2010] — Crowell A.L. Introduction // Living Our Cultures, Sharing Our Heritage: The First Peoples of Alaska / Ed. by A.L. Crowell a.o. Washington, DC: Smithsonian Books, 2010. P. 12—27.

[Dorais 2010] — Dorais L.-J. The Language of the Inuit: Syntax, Semantics, and Society in the Arctic. Montreal etc.: McGill-Queen’s University Press, 2010.

[Fienup-Riordan 1990] — Fienup-Riordan A. Eskimo Essays: Yup’ik Lives and How We See Them. New Brunswick; London: Rutgers University Press, 1990.

[Fortescue 2004] — Fortescue M. How far west into Asia have Eskimo languages been spoken, and which ones? // Études/Inuit/Studies. 2004. Vol. 28. № 2. P. 159—183.

[George 2019] — George J. Inuit take the lead in Inuit Studies conference // Nunatsiaq News. 1 October 2019 (https://nunatsiaq.com/stories/ article/inuit-take-the-lead-in-inuit-studiesconference/).

[Ginsburg 2019] — Ginsburg F. Isuma TV, Visual Sovereignty, and the Arctic Media World // Arctic Cinemas and the Documentary Ethos / Ed. by L. Kaganovsky, S. MacKenzie, A.W. Stenport. Bloomington: Indiana University Press, 2019. P. 254—274.

[Gray 2007] — Gray P.A. Chukotka’s Indigenous Intellectuals and Subversion of Indigenous Activism in the 1990s // Études/Inuit/Studies. 2007. Vol. 31. № 1/2. P. 143—161.

[Henitiuk 2017a] — Henitiuk V. Of breathing holes and contact zones. Inuit-Canadian writer Markoosie in and through translation // Target. International Journal of Translation Studies. 2017. Vol. 29. Issue 1. P. 39—63.

[Henitiuk 2017b] — Henitiuk V. ‘Memory is so different now’: the translation and circulation of Inuit-Canadian literature in English and French // Perspectives. 2017. Vol. 25. Issue 2. P. 245—259.

[Hot 2008] — Hot A. Un bilinguisme stable est-il possible à Iqaluit? // Études/Inuit/Studies. 2008. Vol. 32. № 1. P. 117—136.

[Jessen 1985] — Jessen P. Inuk Nunalu // Atuagagdliutit. 1985. № 7. Qupp. 25.

[Kaplan 2001] — Kaplan L.D. Inupiaq identity and Inupiaq language: Does one entail the other? // Études/Inuit/Studies. 2001. Vol. 25. № 1/2. P. 249—257.

[Kerfoot 2016] — Kerfoot B. Beyond Symbolism: Polar Bear Characters and Inuit Kinship in Markoosie’s Harpoon of the Hunter // Canadian Literature. 2016. № 230/231. P. 162—176.

[Kjoergaard 2018] — Kjoergaard T. Kolonihistorie uden koloni: om grønlandsbindet i den nye danske kolonihistorie // Temp — tidsskrift for Historie. 2018. Årg. 9. № 17. S. 138—144.

[Körber, Volquardsen 2014] — Körber L.-A., Volquardsen E. The Postcolonial North Atlantic: An Introduction // The Postcolonial North Atlantic Iceland, Greenland and the Faroe Islands / Ed. by L.-A. Körber and E. Volquardsen. Berlin: Nordeuropa-Institut der Humboldt-Universität, 2014. P. 7—29.

[Korneliussen 2014] — Korneliussen N. Homo sapienne. Oqaluttualiaq. Nuuk: Milik, 2014.

[Korneliussen 2019] — Korneliussen N. Last Night in Nuuk / Transl. by A. Halager. New York: Black Cat an imprint of Grove Atlantic, 2019.

[Krupnik 2002] — Krupnik I.I. Shifting Patterns, Lasting Partnerships. Inuit Knowledge and Academic Science in Arctic Cultural Research // INUSSUK — Arctic Research Journal. 2002. Vol. 2. P. 55—74.

[Krupnik, Chlenov 2013] — Krupnik I., Chlenov M. Yupik Transitions. Change and Survival at Bering Strait, 1900—1960. Fairbanks: University of Alaska Press, 2013.

[Kunuk 2009] — Zacharias Kunuk Interview. Igloolik: Isuma Productions, 2009 (http://www.isuma. tv/atanarjuat/zacharias-kunuk-interview).

[Langgård 2008] — Langgård K. Greenlandic Writers // A Historical Companion to Postcolonial Literatures — Continental Europe and Its Empires / Ed. by P. Poddar, R.S. Patke, L. Jensen. Edinburgh: Edinburgh University Press, 2008. P. 71—73.

[MacKenzie, Stenport 2016] — MacKenzie S., Stenport A.W. Arnait Video Productions: Inuit Women’s Collective Filmmaking, Coalitional Po litics, and a Globalized Arctic // Camera Obscura. 2016. Vol. 31. № 3 (93). P. 153—163.

[Markoosie 1970] — Markoosie. Harpoon of the Hunter. Montreal; London: McGill — Queen’s University Press, 1970.

[Markoosie 2011] — Markoosie. ᒫᑯᓯ. Le harpon du chasseur. ᐊᖑᓇᓱᑦᑎᐅᑉ ᓇᐅᒃᑯᑎᖓ(1969) / Introduction, notes et chronologie de D. Chartier, avec un avant-propos inédit (2010) de Markoosie, nouvelle traduction française de l’anglais de C. Ego. Québec: Presses de l’Université du Québec, 2011.

[Markoosie Patsauq 2020] — Markoosie Patsauq. ᐆᒪᔪᕐᓯᐅᑎᒃ ᐅᓈᑐᐃᓐᓇᒧᑦ, ᒫᑯᓯᐅᑉ ᐅᓂᒃᑳᑐᐊᖕᒋᑦ. Uumajursiutik unaatuinnamut. Hunter with Harpoon. Chasseur au harpon / Ed. and transl. by V. Henitiuk, M.-A. Mahieu. McGill- Queen’s University Press, 2020.

[Martin 2010] — Martin K. Arctic Solitude: Mitiarjuk’s Sanaaq and the Politics of Translation in Inuit Literature // Studies in Canadian Literature. 2010. Vol. 35. № 2. P. 13—29.

[Martin 2012] — Martin K. Stories in a New Skin: Approaches to Inuit Literature. Winnipeg: University of Manitoba Press, 2012.

[Martin 2013] — Martin I. Reflections on the Role of Translation in the Circumpolar World: A Comparison between Two Regions of the Inuit Homelands: The Canadian Arctic and Greenland // Web Revista Discursividade, Estudos Linguísticos. Edição n° 12. V. 2 (setembro de 2013): n.p. (http://www.cepad.net.br/discursividade/ EDICOES/12.2/Arquivos/martin.pdf).

[Martin 2014] — Martin K. The Sovereign Obscurity of Inuit Literature // The Oxford Handbook of Indigenous American Literature / Ed. by J.H. Cox and D.H. Justice. Oxford; New York: Oxford University Press, 2014. P. 15—30.

[McGrath 1987] — McGrath R. Editing Inuit Literature: Leaving the Teeth in the Gently Smiling Jaws // Cross-Culturalism in Children’s Literature: Selected papers from the 1987 International Conference of the Children’s Literature Association. Ottawa, 1987. P. 31—35.

[McNeill 1970] — McNeill J.H. Foreword // Marko o sie. Harpoon of the Hunter. Montreal; London: McGill — Queen’s University Press, 1970. P. 5—7.

[Nenglumkina 1980] — Nenglumkina S. Mennesket og landet. Stormenes sang. anorerssuit sujorssungnerat. inuk ãma nuna // Atuagagdliutit. 1980. № 2. Qupp. 6—7.

[Nenglumkina 2002] — Nenglumkina S. To digte. Tutegemanga — en kort selvbiografi / Oversat fra russisk af P. Jessen // INFONOR. Nyhedsbrev om urfolk i Rusland. 2002. Årg. 3. № 2/3. S. 6—10.

[Nenliumkina 1991] — Nenliumkina Z. The Whitest Winter. When the Weather Began to Turn Bad. No, I Haven’t Forgotten You / Transl. by L. Erd - man // Journal of Alaska Native Arts. 1991. January— February—March. P. 12.

[Nenlumkina 1978a] — Nenlumkina S. sumĩpit? / kalâtdlisũngortitsissok: Kr. Poulsen // Atuagagdliutit. 1978. № 15. Qupp. 30.

[Nenlumkina 1978b] — Nenlumkina S. Na, Atutika, na? / Oversat af P. Jessen // Atuagagdliutit. 1978. № 17. Qupp. 29.

[Nenlumqina 1984] — Nenlumqina S. inuk nunalo: Inungnik taigdliat Sibiriamêrsut / kalâtdlisut taigdliarerqîssoq nugterissordlo Otto Sandgreen; nevuqartûmit rúsisûmitdlo nugterissut M. Fortescue ãma P. Jessen; ârqigssuissoq kinguleqúmigdlo agdlagtoq P. Jessen. Køben - havn: Tulugaq/Ravnen, 1984.

[Nenlyumkina 1991] — Nenlyumkina Z. Autumn. A long, thick snowfall… // Yevgeny Yevtushenko. Fatal Half Measures: The Culture of Democracy in the Soviet Union / Ed. and transl. by A.W. Bouis. Boston etc.: Little, Brown and Company, 1991. P. 234—235.

[Nenlyumkina 1994] — Nenlyumkina Z. Old Tale / Transl. by Galina de Roeck // Mānoa. A Pacific Journal of International Writing. 1994. Vol. 6. № 2. P. 179—180.

[Nunamiut Unipkaaŋich 1987] — Nunamiut Unipkaaŋich. Nunamiut stories / Told in Iñupiaq Eskimo by Elijah Kakinya and Simon Paneak; collected 1949—1950 by H. Ingstad, with the help of H. Mekiana. Ed. and transl. by K. Bergsland, with the help of R.W. Senungetuk and J. Mekiana. Barrow: The North Slope Borough Commission on History, Language, and Cultu - re, 1987.

[Obed 2019] — Obed N. Inuktut Qaliujaaqpait: Titirausiqtaaqqauvut // Inuktitut. Ukiuq 2019/ 2020. Saqqititaq 126. M. 55—59 (https://www. itk.ca/inuktitut-126/).

[Parkinson 2018] — Parkinson H.J. Crimson by Niviaq Korneliussen review — rage and queer romance under an icy sun // The Guardian. 02.11.2018.

[Petersen 1958] — Petersen R. Det problematiske ord qavdlunâq // Grønland. 1958. № 3. S. 111—113.

[Petersen 1977] — Petersen R. On the West Greenlandic Cultural Imperialism in East Greenland // Cultural Imperialism and Cultural Identity / Ed. by C. Sandbacka. Helsinki: Finnish Anthropological Society, 1977. P. 187—195.

[Rodionova 2007] — Rodionova N. Yupik langua ge tea ching in Chukotka // Études/Inuit/Studies. 2007. Vol. 31. № 1/2. P. 251—255.

[Stern 2013] — Stern P.R. Historical Dictionary of the Inuit. 2nd ed. Lanham etc.: Scarecrow Press, 2013.

[Swadesh 1951] — Swadesh M. Kleinschmidt Centennial III: Unaaliq and Proto Eskimo // International Journal of American Linguistics. 1951. Vol. 17. № 2. P. 66—70.

[Tester, Kulchyski 1994] — Tester F.J., Kulchyski P.K. Tammarniit (Mistakes): Inuit Relocation in the Eastern Arctic, 1939—63. Vancouver: UBC Press, 1994.

[Thisted 2004] — Thisted K. “Hvem går qivittoq?” Kampen om et litterært symbol eller relationen Danmark — Grønland i postkolonial belysning // Tijdschrift voor Skandinavistiek. 2004. Vol. 25. № 2. P. 133—159.

[Thisted 2010] — Thisted K. Voicing the Arctic: Knud Rasmussen and the Ambivalence of Cultural Translation // Arctic Discourses / Ed. by A. Ryall, J. Schimanski, H.H. Wærp. Newcastle upon Tyne: Cambridge Scholars Publishing, 2010. P. 59—81.

[Thisted 2017] — Thisted K. Hadet i kroppen. Sprog, køn og tilhørsforhold i ny grønlandsk litteratur // Nordisk kvindelitteraturhistorie. Over alle grænser 1990—2015 / Redigeret af A.-M. Mai. Odense: Syddansk Universitetsforlag, 2017. S. 195— 206.

[Venuti 2008] — Venuti L. The Translator’s Invisibility: A History of Translation. 2nd ed. Abingdon; New York: Routledge, 2008.

[Villeneuve 2017] —Villeneuve J.-F. Pour en finir avec le postcolonialisme — une entrevue avec la romancière groenlandaise Niviaq Korneliussen // Regard sur l’Arctique. 01.12.2017.

[Wolfe 2019] — Wolfe J. Making Films for Her Community: Alethea Arnaquq-Baril // Arctic Cinemas and the Documentary Ethos / Ed. by L. Kaganovsky, S. MacKenzie, A.W. Stenport. Bloomington: Indiana University Press, 2019. P. 275—288.