Образы Вольного Дона
Дон — казачья река. Здесь, на Юге России, с этим не поспоришь. В Тульской области, откуда Дон берет начало, вряд ли кому-то придет в голову так его называть, но на Юге России упоминание Дона сразу вызывает образы казаков. Образы эти разные. Для кого-то это защитники и даже строители Отечества, для кого-то — потрясатели его государственных основ. Для кого-то — непобедимая кавалерия имперской армии, для кого-то — вольные военные ватаги, которые могли взять под контроль крепость Азов и отбить приступы многотысячной турецкой армии. Но если вы скажете, что жизнь на Вольном Дону не ограничивалась войнами и службой, то рискуете вызвать недоверчивую улыбку своего собеседника-неисторика, да и не специализирующийся по истории казачества коллега-историк, скорее всего, пожмет плечами: «А о чем здесь еще можно говорить?»
Донское казачество исследовали давно и плодотворно, немало написано о донцах и художественных произведений. Но историческая проблематика и периоды развития донского региона освещались неравномерно. Безусловно, больше всего работ по военной истории донского казачества. Практически не уступает этому направлению по интенсивности исследования сфера культуры и этнографии. В конце 1980-х годов большую популярность набрала тема репрессий власти в отношении казачества; в немалой степени это было связано с возрожденческим процессом. Традиционно актуальной являлась для исследователей социально-экономическая тематика (казачья община, самоуправление, землепользование и т.п.). В историографическом обзоре А.И. Агафонова, вышедшем в 2018 году, выделяются такие новые направления, как социокультурный образ донского казачества, семейная история и генеалогия донских казаков, история Донской и Новочеркасской епархии. В 2000-х годах активно изучались взаимоотношения казаков и Советского государства в период социалистической модернизации.
Но проблема, поднятая в новой книге Амирана Урушадзе, иного плана. Это тема свободы, рассмотренная через преломление в казачьей истории. В статьях Н.А. Мининкова, Д.В. Сеня, С.М. Маркедонова отмечалось специфическое понимание казачеством своей свободы — прежде всего, в отношениях с Российским государством. Ставились острые вопросы, которые позволяли понять сложность и неоднозначность казачьей вольницы, противоречивость процесса вхождения казаков в Московское государство и выстраивания отношений с властью. В «Вольной воде» представлен очень интересный ракурс воли и свободы, точнее, идеи воли, которая пронизывает практически весь исторический нарратив о казаках.
Пять образов воли, формируемых в разные исторические периоды. Историческая эпоха наложила свой отпечаток на видение свободы. Это видение трансформируется, его представляют разные группы. Образы воли воспроизводят казаки-станичники, донские дворяне, казаки-старообрядцы, донские рабочие. В первых главах перед нами предстает процесс инкорпорирования казаков в имперский государственный порядок, возникает набор противоречий: между законом и традиционными правами казаков, донскими вольностями и договорными отношениями с властью, интересами рядовых казаков и устремлениями донской старшины. Автор показывает, как внедрялись имперские законы и как трансформировалось пространство свободы на Дону в XVIII веке.
Неожиданным предстает перед читателем образ донского дворянства. Теперь уже представитель донской элиты выступает как носитель идеи воли и свободы. Его протест несет несколько смыслов. Это и отстаивание традиционных прав казаков, и выражение недовольства тем, что Войско Донское пытаются превратить в одну из российских губерний, и протест против превращения казаков из воинов в полицейскую силу. В образе Евграфа Грузинова — сложное сочетание любви к древней воле, самоуважения, вольнодумства, бунтарства и честного служения.
Носителями образа свободы выступают и донские казаки-старообрядцы. Здесь перед нами иная свобода, та, которую сейчас именуют свободой совести и вероисповедания. Давнее противостояние раскрывается на фактах жизненного пути известных донских старообрядцев, что позволяет полнее представить его драматизм.
Образ донской воли и свободы, представленный в пятой главе, — это сложносоставной образ. Социальные протесты рабочих представляют свободу в ее марксистском понимании классовой борьбы, но в то же время они наполнены духом той свободы, которая была присуща всегда Вольному Дону. Казачество же, напротив, превратилось в служителей режима, его защитников. Трансформация казачьей воли в свою противоположность завершилась. Автор словно оставляет казаков на пороге XX века, события которого уничтожат не только идею казачьей воли, но и само казачество.
Стоит добавить, что все перипетии казачьей воли Урушадзе рассматривает в контексте исторической эпохи, искусно вплетая рассказ о донских событиях в ее общую событийную канву. Вставки о выдающихся личностях эпохи, имеющих отношение к рассматриваемым событиям, — это не только интересный справочный материал. Эти отступления полезны для более контекстного и глубокого понимания описываемых событий, детализируют образ эпохи.
Новая книга Амирана Урушадзе — это пример того, как можно интересно и увлекательно, не теряя при этом научного подхода, рассказать о сложных социальных процессах, развивавшихся на Дону в разные исторические периоды, о том, как разнородное донское сообщество реагировало на эти процессы и участвовало в них.