События

«Образцовым андрогином в русской культуре был Христос»

В конце июля в издательстве «Новое литературное обозрение» вышла коллективная монография «Женщина модерна. Гендер в русской культуре 1890–1930 годов». По просьбе «Горького» Мария Башмакова поговорила с редактором сборника Вероникой Зусевой-Озкан об образе женщины и женском начале в философии и литературе Серебряного века.

— Почему философия Серебряного века задумалась о поисках мужественного и женственного?

— Одной из причин было то, что сама жизнь усложнялась. К концу XIX века де-факто положение женщин существенно изменилось — и как-то нужно было это отрефлексировать. Тем более что происходил подъем женского движения, все больше женщин пытались вести самостоятельную, независимую от мужа, отца, брата жизнь. Философ Владимир Соловьев посчитал нужным высказаться на тему женской эмансипации, написав в 1897 году статью «Женский вопрос» — за ним он видел серьезную «перемену в жизни общества».

Кроме того, чем утонченнее, изысканнее, изощреннее становились формы общественной и культурной жизни, тем больше подвергались эрозии нормативные представления о женственности и мужественности — это тоже заставляло русскую философию задумываться о том, где проходит граница между полами. На это все накладывались и веяния с Запада, где в это время тоже отмечался всплеск интереса к проблеме пола. Скажем, очень популярна была в России начала века книга Отто Вейнингера «Пол и характер», выдержавшая множество переизданий. Кроме того, были и довольно специфические причины, касающиеся собственно русской философии. Это главным образом учение о Софии Премудрости Божией. В первую очередь именно в связи с софиологией обсуждаются мужское и женское начала русскими философами Серебряного века.

— Какие философские, социологические аспекты повлияли на формирование нового понимания мужского и женского и что нового привнес Серебряный век?

— По-моему, в Серебряном веке главным «новшеством» в понимании мужского и женского стал отход от представления о маскулинности и фемининности как о фиксированных природных чертах, хотя, конечно, так это не формулировалось. Тот же Вейнингер — крайне широко обсуждавшийся в русском обществе — вводит категории М и Ж, не вполне совпадающие с реальными, физическими их носителями. С ним в этом соглашается — хотя отдельные положения его теории и критикует — Зинаида Гиппиус. А если мы посмотрим на творчество Тэффи, то это вообще образец социального конструирования гендера: в ее сценической миниатюре «Женский вопрос», например, показывается вся абсурдность принуждения женщин к определенным социальным ролям ввиду их якобы особой физиологии, «неполноценной» по сравнению с мужской. И такого было много в литературе и кинематографе эпохи — философия как таковая была несколько консервативнее.

Русская философия Серебряного века — это в основном религиозная философия, хотя она и выходила далеко за канонические церковные рамки. Тем не менее, если говорить о философских аспектах, повлиявших на формирование нового понимания мужского и женского, то нужно назвать, во-первых, высокую оценку женственности мыслителями Серебряного века, которые в общем противостояли женоненавистничеству и теории эмансипации не жаловали, считая их принижением женственности. Положение женщины как существа второсортного они признавали несправедливым, но равенство мужского и женского начал, как они подчеркивали, не означает тождества. Более того, в историософских выкладках нередко высказывается мысль о том, что именно андроцентризм, недооценка женского начала, стал причиной кризиса современной цивилизации. Как писал Дмитрий Мережковский, мир гибнет оттого, что забыл Мать. Отсюда важная идея о теснейшей связи приватной сферы с публичной: если традиционно женской сферой считались семья и дом, тогда как мужчина принадлежал сфере публичной («гражданство», творчество и пр.), то русская философия Серебряного века как бы восстанавливает право женщин на участие в «переработке цивилизации».

Во-вторых, философия этой эпохи разводит понятия пола и сексуальности, прежде вообще не мыслившиеся по отдельности. В-третьих, высказывалась идея трансцендентного, связывающего человека с Божеством, характера пола.

Что же до социологических аспектов, которые тоже влияли на литературу Серебряного века, — это в первую очередь проблема женской эмансипации, попыток женщин жить отдельно от семьи, на собственные средства. Круг женских профессий расширялся, хотя некоторые новшества в этой области и воспринимались как «казусные», например, когда женщина становилась врачом (не акушеркой, а именно врачом) или военным. Да, собственно, и задача стать признанной писательницей, доказать свое право на то, чтобы быть не музой, а творцом, тоже была не из тривиальных: женщин «списывали» в массовую, специфически «женскую», дилетантскую литературу, войти в «большой канон» было неимоверно трудно.

— «Мадонна» и «блудница» — эти полярные образы кочуют по текстам Серебряного века. Откуда взялись эти трактовки?

— В андроцентричном мире женщина вообще изображается либо как существо божественное (недостижимое, высшее), либо как звериное (материальное и природное). Собственно, эти полюсы отрефлексированы в статье Гиппиус «Зверебог» — даже в самом ее заголовке. Мадонна и блудница — другой вариант этой полярности, семантически эквивалентный: Мадонна — тоже недостижимое и высшее, блудница — тоже материальное и природное существо.

Кроме того, сами образы Мадонны и блудницы проистекают из ключевых для Серебряного века философем, которые, в свою очередь, восходят к библейским прототипам (Серебряный век вообще известен постоянным обращением к «вечным образам» мировой культуры). Олицетворяющая грешный Вавилон блудница, сидящая на Звере, — яркий образ Откровения Иоанна Богослова, или Апокалипсиса, — ключевого текста культуры fin de siècle, эсхатологической по своей сути. Образ «вавилонской блудницы» в русской литературе Серебряного века мог репрезентировать не только греховную женщину, но и отпавшую от Бога Церковь, и растлившийся город. Поскольку апокалиптические ожидания в Серебряном веке сочетались с острой реакцией на положение женщины в обществе, то блудницы нередко изображались как публичные женщины на фоне развратного города.

Мадонна, или Богородица, являет собой обратную сторону женственности, и ее полярность с блудницей зафиксирована в том числе Достоевским в формуле о существовании «идеала содомского» и «идеала Мадонны». Мадонна — это один из образов Вечной Женственности и Прекрасной Дамы: Владимир Соловьев находил связь между куртуазным культом Мадонны, Прекрасной Дамы и культом Софии. Василий Розанов считал, что культ Мадонны создан мужчинами — и это еще раз подчеркивает «мужской» взгляд на этот образ. Он же полагал, что на Западе культ Мадонны сливается с эротическим отношением к Прекрасной Даме (тогда как в русской традиционной культуре Богородица воплощает божественное Материнство и не может привлекать к себе эротический взгляд) — но так же обстояло дело и в русской литературе Серебряного века.

— Как понимание новой женственности связывалось с новой религиозностью?

— Новое религиозное сознание в целом базировалось на высокой оценке женственности. По мнению Розанова, существуют как бы «два Бога — мужская сторона Его, и сторона женская. Эта последняя есть та „Вечная Женственность“, мировая женственность, о которой начали теперь говорить повсюду». Кроме того, широко распространены были идеи женского мессианизма. В частности, по Соловьеву, «женщины первыми поднялись навстречу воскресшему Христу. Смысл нынешнего женского движения <...> приготовить новых жен мироносиц для предстоящего воскрешения всего христианства». Вячеслав Иванов соглашался: «...мы застаем женщину в начальных стадиях нового возвышения», человечество ждет ее слова, которое «не может не быть религиозным и пророчественным». Но при этом русские религиозные философы к эмансипированной женщине как таковой относились нелицеприятно, видя в эмансипации профанацию женственности.

— Одним из центральных пунктов обвинения женщины в христианстве являлось утверждение об особой вине Евы в грехопадении. Как первородный грех отозвался на гендерных метаниях слома веков?

— Образ Евы, как один из «вечных образов» мировой культуры, конечно, был очень востребован в культуре рубежа веков. При этом оценивался он, можно сказать, полярно. С одной стороны, поскольку в христианской картине мира возникновение проблемы пола, действительно, связывалось с Евой, женщина считалась основной носительницей «половой стихи» и, соответственно, носительницей греха. С другой стороны, о. Сергий Булгаков в «Свете невечернем», рассуждая о том, зачем нужно разделение на два пола, довольно неожиданно говорит о том, что именно через Еву Адаму открылась телесность, живая плоть мира, по отношению к которой он прежде ощущал себя чуждым. Более того, Булгаков связывает Еву с Софией, полагая, что в зеркале красоты Евы Адам узрел софийную красоту самого творения, т. е. Еве здесь приписываются посреднические функции (как это было и по отношению к самой Софии как посреднице между Богом и миром). «Свет невечерний» вообще направлен против мизогинии. По Булгакову, «Ева — вот что отличает человека от ангела», и те, кто видит в Еве начало греха, отрицают принципиальную разницу между человеком и ангелом, видят в человеке лишь «неудавшегося» ангела. Философ считает, что Адам столь же виновен в первородном грехе, как Ева, не говоря уже о том, что «грех Евы» — не злая воля, а «детское обольщение». И пожалуй, самое интересное: после грехопадения в Еве «появилось два борющихся начала, и Промысл Божий <...> поведет к их окончательному разделению рождением Богоматери». То есть, как Христос преодолел и искупил «ветхого Адама», так Мария искупила Еву; она, собственно, и есть новая Ева.

— Как образ Евы переосмыслила художественная литература Серебряного века?

— Например, в творчестве мало известной сейчас, но, по-моему, гениальной поэтессы Любови Столицы эта героиня появляется неоднократно. В цикле «На иной земле» оказывается, что Бог сотворил сначала не Адама, а именно Еву. Таким образом инвертируется традиционный богословский тезис о главенстве мужчин над женщинами и более высокой мужской природе, утверждается приоритет женщин перед мужчинами. Сближена с Евой лирическая героиня стихотворения Столицы «Поэтессе» — провидица, наделенная мистической силой, которая позволяет ей «сказать свое мужчинам слово». В стихотворении «Матриархат», который, как верила Столица в соответствии с распространенными тогда убеждениями, существовал на заре человечества, эпоха матриархата показана как царство Женщины, «великой варварки Евы». В культуре Серебряного века популярным становится сопоставление Евы и Лилит (как первой, демонической жены Адама), и в этом сопоставлении атрибут греховности — но и прельстительности — переносится в основном на Лилит.

— Постоянная идея философии этого времени — взаимодополнительность женского и мужского начал. А как с этой мыслью рифмуется идея андрогина и как формируется этот концепт?

— Как ни удивительно, образцовым андрогином в русской культуре был Христос — еще византийская мистика «любила описывать Христа как целокупность всех не только мужественных, но и женственных совершенств человеческой природы, как преодоление расколотости ветхого Адама на мужское и женское». Постоянная взаимодополнительность мужского и женского начал проявлялась и в том, что к отчетливо мужскому лицу Бога Отца требовался женский коррелят, в качестве которого воспринималась Богородица или София.

Само по себе слово «андрогин» существовало в русском языке и до Серебряного века, но, так сказать, «актуализировал» это понятие для современников Владимир Соловьев, постоянно размышлявший о единстве мужского и женского начал. В работе «Смысл любви» он говорит о том, что «истинный человек» «не может быть только мужчиной или только женщиной, а должен быть высшим единством обоих», что в этом и состоит «ближайшая задача любви», причем именно «целомудренная любовь» потенциально ведет к восстановлению «целости». То есть у Соловьева андрогинность отнесена не к прошлому, а к будущему, и будущему эсхатологическому. Соловьев ссылался на слова Книги Бытия о сотворении человека («И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их»; 1:27), считая, что «образ и подобие Божие» подлежит восстановлению, и относится это не «к половине, не к полу человека, а к целому человеку, т. е. к положительному соединению мужского и женского начала, — истинный андрогинизм — без внешнего смешения форм, — что есть уродство...». Андрогинность у Соловьева относится исключительно к области духовного.

Потеря заданной Богом в акте творения андрогинности связывалась с первородным грехом. При этом мыслители Серебряного века полагали, что в эсхатологическом измерении произойдет «восстановление небесного андрогина». В их работах прослеживаются два пути к такому восстановлению — один, вслед за Соловьевым, через любовь (что порождало многие споры) и второй через творчество. Переходила идея андрогинизма и в историософские концепции, трактуясь уже не применительно к индивидуальности или, наоборот, к человечеству в целом, а применительно к пути России.

Источник текста: https://gorky.media/context/obraztsovym-androginom-v-russkoj-kulture-byl-hristos/