Пригов и прямая перспектива

Русский Журнал, 20 декабря 2012
 

Как мне отметить свой день рождения, как не чтением Пригова!

 

Дмитрий Александрович Пригов – один из важнейших мировых поэтов, чье творчество нужно изучать не только методами филологии, но и иконологии. Наука иконология, у истоков которой стоит Аби Варбург, настаивает на том, что в картине нет незначимых элементов: то, что кажется нам украшением или заполнением холста, на самом деле несет в себе скрытый смысл, к которому еще предстоит выйти, приложив некоторое усилие. В отличие от семиотического смысла, который образуется через сличение двух вещей и нахождение связки означающее-означаемое, здесь означающее оказывается не ключом, а дверью, которую надо открыть, и за ней уже увидеть смысл, на который до этого не было никаких культурных намеков. Надо соблюсти некоторые правила поведения, пройти мысленный квест или лабиринт, прежде чем выйти к ясности того, что прежде было скрыто глухой стеной декора.

 

Точно так же и в поэзии Пригова то, что кажется заумью, ерничеством, простым заполнением пространства строки или немотивированным каламбуром, оказывается именно таким элементом картины, который не связан с сюжетом, но без понимания которого мы не поймем смысл картины, а только недоуменно застынем внутри сюжета.

 

О мере усвоения Приговым ренессансной перспективистики говорит, например, манифест (слово "манифест" можно понимать и этимологически, как "явленное"):

 

Холмы и плоские поля

На разноцветные квадраты

Вкруг поделенная земля

Лежит, как будто иераты

С небес безмолвные сходили

И меж собой ее делили

На вертикально-восходящие

Зоны влияния (00752)

 

Основа этой ренессансной перспективистики: различение между зоной опыта, где все заранее поделено на квадраты норм и правил, и зоной образов, где всякое действие и всякий смысл образуется на пересечении силовых линий взгляда и пространства. Перспективизм – власть человеческого взгляда, встречающаяся с властью мирового пространства, и тем самым создающая дипломатию образов, которые и передают нужные "ноты", пройдя через лабиринт живописной политики.

 

Сам Пригов не скрывал, а открыто объявлял свою версию иконологии, свое варбургианство:

 

Она, я вижу, за окном

Подруге что-то объясняет

И тонкий палец приставляет

Ко лбу – мне этот жест знаком

Щас скажет: я сойду с ума! –

Приглядываюсь – не она

Нет, не она

Хотя и очень похожа. (00679)

 

Иконический сюжет вырывается из пут обыденного сюжета с его непременным лиризмом. В обыденном сюжете такое поведение означает "благородное безумие" или его сниженный вариант бытовой конфликтности. Невозможность объяснить, всемирная истерика и "всемирный запой" долгое время были неотъемлемыми свойствами лирического героя: он не может ничего внятно объяснить людям, но именно поэтому он становится медиумом безмолвного жеста свыше.

 

Тогда как иконический сюжет другой: аллегория безумия, которая вполне могла бы существовать на ренессансном полотне. Безумие может быть узнано, а может и не быть узнано, может настичь как судьба или явиться как кошмар. Это неопределенное "я" в стихотворении Пригова: по буквальному смыслу прямая речь героини, а по логике жеста, если "жест знаком", это внутренняя речь повествователя (он узнал жест, принял его и принадлежит ему, и поэтому вынужден и сказанное "я" считать своим, жест оказывается верным проводником и сообщением опыта) – оно и есть аналог аллегорических фигур, парок, силенов, харит или райских животных на ренессансных полотнах.

 

Большой иконологический комментарий к стихам Пригова – дело будущих исследований. Пока обратим внимание только на несколько вещей.

 

Во-первых, иконология позволяет расшифровать заумные слова Пригова, в которых, в отличие от зауми русского авангарда никакой колеблющейся семантики и призрачных значений нет. Например, заумные "последние слова" исторических персонажей:

 

Никто не слышал последних слов Чапаева, но предполагается, что это были: Апкрпх! (00771)

 

Никакой семантики найти здесь невозможно, но иконология очевидна. Звук а оказывается уравнен в звуковой композиции со звуком р, зрение с ужасом, видимость и уязвимость чистой а-ноты с рыком отчаяния и боли.

 

Далее, к некоторым стихам легко находятся живописные ключи:

 

Я видел самку бегемота

Стоявшую в густой воде

По брюхо, и тут кто-то что-то

Вроде невинное вполне

Произнес

Она же вдруг взъярилась зело

Она права! Она прозрела

В том

Иной

Более глубокий

Метафизически-оскорбительный

Смысл (00753)

 

Самка бегемота кажется просто сатирическим образом, пока мы не вспомним картину живописца, любившего писать сатиров: "Персей и Андромеда" Пьеро ди Козимо. Чудовище, находящееся по брюхо в воде, брызжет водой из ноздрей, продолжая лучи своего зрения, как будто это вода из глаз. Это лучшая метафора обиженности – слезы вроде бы прямые, но сфальсифицированные. Метафизический смысл и оказывается не тайным сокровенным смыслом, а просто чудовищным обликом зверя. Образ оказывается сильнее рациональных и эмоциональных моментов лирики, он говорит о том, о чем лирика на своем языке сказать не может: сколь глубина оказывается мелкой, сколь мелка вода для чудища – библейского бегемота или мифологического зверя. Аллегория, умноженная на аллегорию, дает ясную картину событий.

 

Наконец, мы находим ключи и к самым абсурдным стихотворениям Пригова, таким как обращение к мысленному псу:

 

Ах, ты, пес окаянный!

Ах, ты, скот Ассуанский!

Ах ты, зверь Белведерский!

Свинина ты безродная!

Что ты смотришь глазами!

Что ты вертишь носами!

И меня за кусочек мой

Злу-позору предаешь!

 

Это ах, обособленное, оказывается не упреком, а восторгом, задержанным дыханием. Поэтому тут явно не просто разговор с псом, а ситуация разрушенного рая. Именно это мы видим на другой известной картине Козимо, "Лесной пожар", где такая иконология: попытка спасти стадо без пса, охраняющего от страстей, приводит к тому, что на первый план выходят дикие звери, образы постыдных пороков. Стадо угоняют вглубь, спокойствие спасаемого мира оказывается ничтожным в сравнении со звериным разгулом. Не пожар виноват в страстях, не внешние обстоятельства, а то, что пес оказался окаянным. И этот образ взглядов и носов – одновременно испуг при пожаре, катастрофе, и попытка принюхаться к пожару. За комическими ругательствами стоит строгая иконология, опять показывающая, что традиционная лирика бессильна в современном мире. Требуется аллегория, спасающая человека от бытия "жертвой истории".

Александр Марков