Только благодаря психоанализу я постепенного стал способен воспринимать младенца как человека. Это был главный результат моих первых пяти лет в анализе. (Winnicott, [1967] 1989a, p. 574).

Винникотт был одним из главных концептуальных новаторов в истории психоанализа XX века. Центральное место в его концепции занимает представление о чрезвычайной важности системы индивид—окружающая среда, которое дало психоанализу новую символическую матрицу: ранние родительско-детские отношения. Этот его вклад расширяет и развивает фрейдовскую символическую эдипову матрицу. Для Винникотта психоанализ — это научная и природы человека, увиденная через объектив психоаналитической практики, которую создал Фрейд.

В работах Винникотта оживают клиническая ситуация и ежедневная интрапсихическая и интерпсихическая борьба, которая требуется от каждого аналитика в клинической работе. Он смог выразить невыразимое: что значит находиться в постоянном процессе становления аналитиком благодаря тому, что «находишься в прекрасных отношениях со своими первичными процессами» (Milner, 1972, p. 10). «Он был первым и выдающимся психоаналитиком» (Gillespie, 1972, p.1). считавшим, что важно быть «твердо укорененным в духе, а не в букве психоаналитической традиции, если хочешь работать на острие психоаналитических открытий» (King, 1972, p. 28).

Винникотт придавал большое значение «психоаналитическому открытию» и психоанализу как науке, и это связано с тем, что он получил образование в школе Лейс в Кембридже, широко известной обучением научным дисциплинам. Как, основываясь на «Структуре научных революций» Куна1, пишет Лопарик, Дарвин, а также Фрейд и Кун дали Винникотту возможность убедиться, «что живые существа можно изучать научно и что не стоит пугаться пробелов в знании и понимании» (Winnicott, [1945] 1996, p. 7).; он показывает, как новый «образец [решения]» (термин Куна для модели или парадигмы). Винникотта возникает в его клинических открытиях (Loparic, 2012). Таким образом, хотя прозу Винникотта действительно можно назвать поэтической, это не значит, что его инновации скорее художественные, чем научные. Сам Винникотт всегда сится к психоаналитическому методу как к искусству. В 1946 году в письме к Элле Шарп он пишет:

Не уверен, что я согласен с Вами в том, что психоанализ — это искусство. ..я люблю настоящую психоаналитическую работу более, чем любую другую, и причина тому — то, что в психоанализе меньше искусства, а больше техники, основанной на научном рассмотрении. (Winnicott, 1946 in Rodman, 1987, p. 10).

В подробном анализе богатого идеями текста Винникотта «Раннее эмоциональное развитие» (1945). Томас Огден отмечает: «Винникотт использует язык не для того, чтобы прийти к какому-то выводу», он скорее делится с нами тем, как совершает свои открытия, и создает «художественную литературу». Огден считает, что при чтении Винникотта происходит «встреча читателя и произведения, создающая воображаемый опыт средствами языка»; он полагает также, что формулировки в работах Винникотта неотделимы от него самого и жизни его идей (Ogden, 2001).

Винникотт утверждает: «зависимый или находящийся в глубокой регрессии пациент может дать аналитику больше знаний о первых месяцах жизни, чем непосредственное наблюдение за младенцами или чем можно получить из контакта с матерями, имеющими грудных детей» (Winnicott, 1960, p. 141). Это положение подтверждает изначальную идею Фрейда о том, что новое может вноситься в психоанализ только в контексте его клинической методологии, то есть высокочастотного анализа на кушетке. Это хорошо испробованный и проверенный сеттинг, в котором может осуществляться психическая работа и в котором в каждом новом клиническом случае появляются новые клинические открытия. Андре Грин писал, что мысли Винникотта возникли из внимательного наблюдения за своим контрпереносом, а не из его работы педиатром (Green, 1975; 2000). Таким образом, клинические инновации ценны как истинно психоаналитическое достижение, только если они возникают из матрицы перенос—контрперенос в аналитической ситуации.

В другой работе (Abram, 2007). я показала, что способность Винникотта обращаться к клиническому психоаналитическому опыту и в аналитике, и в анализанте породила особый психоаналитический язык. я полагаю, что это — «клинический язык», создавший новую теоретическую матрицу. Иными словами, клинические инновации Винникотта, основанные на научном исслеитического сеттинга, интегрированы с его концептуальными достижениями. Они образуют единое целое.

Дарвин и Фрейд Винникотту «по вкусу»

..с того момента, как я открыл Фрейда и метод, который он дал нам для исследования и лечения, я точно ему следовал. Это было как в школе, когда я читал Дарвина и вдруг понял, что это мне по вкусу. (Winnicott, [1967] 1989b, p. 574).

Винникотт открыл работы Фрейда в 1919 году в возрасте 24 лет. Четырьмя годами позже, после консультации с основателем Лондонского института психоанализа Эрнстом Джонсом он начал анализ с Джеймсом Стрейчи, который только что вернулся из Вены, где проходил анализ у Зигмунда Фрейда. В 1929-м, то есть всего через три года после того, как Мелани Кляйн начала работать в Лондоне, переехав туда из Берлина, Винникотт начал свой психоаналитический тренинг в Институте психоанализа.

Клинический метод Фрейда продолжал быть «Винникотту по вкусу», и он утверждал, что «это объективный способ смотреть на вещи без предвзятости.. это наука» (Winnicott, [1967] 1989b, p. 574). Неудивительно, что после десяти лет анализа с Джеймсом Стрейчи (1923—1933)., который был главным редактором «стандартного издания» (The Standard Edition). полного собрания сочинений Зигмунда Фрейда, Винникотт, по его словам, всегда чувствовал, что «Фрейд у него в крови». Он утверждал, что любые его новые идеи «ценны как развитие обычной психоаналитической теории Фрейда и не имели бы никакого смысла, если бы не появились в мире, уже подготовленном Фрейдом» (Winnicott, 1954, in Rodman, 1987, p. 75). Внимательное чтение текстов Винникотта показывает, что на протяжении всей своей жизни и работы он был в постоянном процессе поиска и использования фрейдовских объектов и в процессе «создания объекта» (Winnicott, 1969). Например, в одной из своих ключевых работ «Теория родительско-детских отношений» (1960). он говорит, что фрейдовская концепция младенчества выведена из наблюдений за взрослыми пациентами в анализе, и последовательно показывает, что Фрейд «полностью понимал значение материнской заботы» (Winnicott, 1960, p. 39). А в сноске Винникотт пишет: Фрейд не развил идею о мощнейшем влиянии материнской заботы на психику, потому что «он не был готов обсуждать ее последствия».

Мне со всем основанием скажут, что организация, подчиненная принципу удовольствия и отрицающая реальность внешнего мира, не может поддерживать себя даже короткое время и поэтому не существует вовсе. Но использование вымысла такого рода оправдывается тем, что младенец почти реализует подобную психическую систему (при условии, что мы включаем сюда заботу, получаемую им от матери).
(Freud, 1911; cited in: Winnicott, 1960, p. 39).

Позднее, в 1926 году, Фрейд опишет младенческое состояние беспомощности — Hilflosigkeit — и сфокусирует свое внимание на напряжении инстинктов, вызванном нуждами ребенка. Это предвосхищает винникоттовскую теорию зависимости и его различение потребностей (needs). и желаний (wishes). Эту дифференциацию изначально провел Фрейд в «Толковании сновидений», но не развил ее. Винникотт (так же как — каждый по-своему — Балинт, Сатти и Фейрберн) основывается на этом различии (Akhtar, 1999)., и для него младенческие нужды и чувство беспомощности взрослого пациента были клиническим фактом. Эта область размышлений становится центральной для его клинического подхода.

Ранние психические процессы

Нет такого существа, как младенец.. если Вы покажете мне младенца, Вы обязательно покажете и кого-то, кто заботится об этом младенце.. Мы имеем «кормящую пару». ([1952] 1958c, p. 99).

На протяжении всей своей работы Винникотт стремился понять самые ранние стадии человеческого развития, которые предшествуют объектным отношениям, и создать соответствующую теорию (Abram, 2008, p. 1189). Он предположил, что в «гипотетической начальной стадии» ребенок живет в субъективном мире:

Изменение от первоначального состояния к такому, где уже возможно объективное восприятие, это вопрос не только врожденного или наследуемого процесса роста, для него вдобавок необходимо некое минимальное окружение. Это относится ко всей бескрайней теме путешествия человека от зависимости к независимости. (1971, р. 151).

Согласно Винникотту, затруднительное положение ребенка неизбежно включает «сущностный парадокс»: «хотя объект был, и его можно было обнаружить, он был создан ребенком» (1989, р. 205). В другом месте он говорит: «Только то, что Вы создали, имеет для Вас значение» (1968, р. 101). С начала 1940-х годов представление Винникотта об индивидууме всегда подразумевало психическую окружающую среду (Winnicott, 1958c, p. 99). В движении от «апперцепции» к «перцепции» необходима поддерживающая среда (facilitating environment)., которая будет стимулировать процессы взросления, так что ребенок сможет расти от «зависимости к независимости».

В конце 1930-х и в 1940-х годах Мелани Кляйн тоже развивала теорию раннего психического развития, в которой, однако, окружающей среде не придавалось такого значения. Для Кляйн новорожденный в параноидно-шизоидной позиции (Klein, 1946). находился в состоянии внутренней персекуторной тревоги, вызванной врожденным инстинктом смерти. Поэтому ощущение ребенка, что его атакуют, было сугубо внутренним. Для Винникотта младенец может прийти в ужас, если отсутствует достаточно хорошая поддерживающая (создающая холдинг). среда. Он был не согласен с концепцией инстинкта смерти и настаивал на том, что врожденная агрессия не является манифестацией ненависти, садизма или зависти. По Винникотту, эти аффекты появляются у ребенка на более поздних стадиях развития. Агрессия у «винникоттовского младенца» доброкачественная и связана с потребностью выживания. Инстинкт один — влечение к самосохранению, прямо как у раннего Фрейда (Freud, 1919). Но Винникотт относится к этому драйву как к первичной психической креативности и подчеркивает, что потребность ребенка выжить связана скорее с нахождением объекта, который выживет. Способность матери/другого адаптироваться к нуждам ребенка и выносить от него неумышленные повреждения означает, что она будет объектом, который выживет. Ее эмоциональное и актуальное психическое выживание — это один из аспектов ее способности даптации, это внесет свой вклад в ощущение ребенка, что он сотворил этот
мир:

Мир творится заново каждым человеческим существом, которое принимается за дела прямо.. с момента рождения и гипотетического первого кормления. (1988, p. 110).

«Гипотетическое первое кормление» у Винникотта относится к кульминации бесчисленных удовлетворяемых потребностей, и он подчеркивает, что это еда и символическая, и буквальная. Мать должна беспрерывно откликаться на нужды новорожденного ребенка в смысле общей заботы о нем, но то, что больше всего влияет на его опыт кормления, — это ее эмоциональный подход к ребенку, то, что она — живая и обращена к его человеческим потребностям.

Сочетание первичной идентификации матери с нуждами ее ребенка и потребности ребенка быть накормленным составляют это гипотетическое первое кормление.
(Abram, 2007, p. 210).

Так Винникотт в деталях развивает теорию процесса интернализации на ранних стадиях и создает концепцию, касающуюся ранних символических процессов, и потенциала человеческой природы, и концепцию здоровья (1986, 1988).

Соответственно, существуют две различные парадигмы раннего психического развития — как если бы существовали два разных младенца с двумя разными матерями. «Мать Мелани Кляйн» должна смягчать и сдерживать врожденный инстинкт смерти младенца, чтобы он интернализировал хороший внутренний объект. Хороший внутренний объект поможет ребенку интегрировать хорошую и плохую грудь параноидно-шизоидной позиции, а не проецировать ту или другую на мать. В противоположность этому «ребенокпо-Винникотту» еще не имеет (внутреннего). материала, чтобы расщеплять объект на плохой и хороший, и тем более он не способен к проекции (тоже в силу недостатка внутреннего материала на самых ранних стадиях жизни). По Винникотту, проекция появляется позже в ходе развития. Вот почему мать так могущественна вначале. В состоянии первичной материнской поглощенности она может предотвратить проваливание ребенка в «примитивную агонию» благодаря ее способности осуществлять холдинг и воспринимать коммуникации ребенка о подступающем ужасе. «Ребенок-по-Винникотту» будет страдать от страха и персекуторной тревоги, только если нет холдинга. Психическое окружение в раннем детстве является решающим для обеих теорий, но в концепции Винникотта причиной тяжелых психических нарушений является несостоятельность матери на самых ранних стадиях (Winnicott, 1953).

Благодаря своей способности идентифицироваться с затруднениями ребенка «мать-по-Винникотту» предлагает младенцу свою полную вовлеченность, обеспечивая защиту и поддержку его эго, которые постепенно будут им интернализированы. Именно таким образом «адаптация матери к нуждам» ребенка, ведущая к запечатлению материнского образа в его психике, в большей или меньшей степени влияет на развитие я. В 1956 году Винникотт ввел понятие «эго-соотнесенность» для описания фазы абсолютной зависимости, когда, в его терминологии, младенец сливается с матерью и получает эго-защиту, проистекающую из ее первичной материнской озабоченности (Abram, 2007, p. 42). В статье «Способность оставаться одному» (1958). Винникотт утверждает, что эта способность основывается на интроекции «эго-поддерживающего окружения» — следствие внимания и адаптации достаточно хорошей матери, то есть эго-защиты. Он отмечает, что это связано с существованием хорошего внутреннего объекта в теории Кляйн и способностью выдерживать «чувства, вызванные первичной сценой» в теории Фрейда. Винникотт подчеркивает, что интроекция хорошего внутреннего объекта и разрешение эдипова комплекса невозможны без «интроекции эго-поддерживающего окружения» в самом начале. Способность оставаться в одиночестве базируется на парадоксе одиночества «в присутствии матери» (Winnicott, 1958d, p. 30)., которое началось с первых дней жизни, когда мать либо справлялась со своими функциями, либо нет. То тренний объект возникает позже и является следствием «интроекции эго-поддерживающего окружения».

Данная последовательность находит прямое подтверждение в концепции первичного нарциссизма Фрейда. Это недавно было выявлено в работе Руссийона, выдвинувшего предположение, что «тень объекта» у Фрейда относится к матери на самых ранних стадиях, как это было писано Винникоттом, и «если страдание включает тень объекта, упавшую на эго, аналитик должен помочь пациенту вернуть эту тень объекту, освободиться от смешения, созданного нарциссическими защитами, и разрушить исходный нарциссический постулат о самопорождении психики» (Roussillon, 2010, p. 822). Пафос идеи Руссийона в том, что открытие Винникоттом мощного материнского запечатления в я3, которое осуществляется в ранних психических процессах, преобразовало фрейдовскую теорию первичного нарциссизма в клиническую концепцию, потому что первичный нарциссизм по Винникотту «не может быть понят солипсически» (Там же). Руссийон полагает, что в первичном нарциссизме есть «своего рода примитивная иллюзия», которая «стремится стереть» факт материнского запечатления, и что анализ первичного нарциссизма вновь вводит «то, что иллюзия первичного нарциссизма стерла» (Там же). Это является важной клинической инновацией и примером того, как, имея «Фрейда в крови», Винникотт расширил многие его концепции, фокусируясь на ранних психических феноменах. Тогда вопрос техники связан с тем, каким образом аналитик помогает «вернуть тень объекта этому объекту» (Там же). И если «тень» относится к неудачам матери на самых ранних этапах, анализанту нужно одную ситуацию материнской несостоятельности внутри безопасного аналитического сеттинга.

Удары и травмы, оживающие в аналитическом сеттинге

Интерес Винникотта к ранним психическим процессам и структуре индивид—окружение привел к тому, что он перенес представление об «адаптации к нуждам» и на аналитический сеттинг. Обычная формальная регрессия, неизбежно возникающая в психоанализе, видится как способ «прожить вновь ещене-пережитую травму» (Abram, 2007, p. 275). Эта травма случилась в момент срыва в раннем эмоциональном окружении ребенка, и он претерпел массивный удар, не имея никакой другой опции, кроме как устраниться (Winnicott, 1953). Травма была «каталогизирована» или «зарегистрирована», но не могла быть интегрирована развивающимся я, потому что еще не было я, чтобы переработать это потрясение. В последующих работах Винникотт называет «массивные удары» «насилием над я» и «грехом против я» (Winnicott, 1965c).

Не так давно Хайди Файмберг, развивающая концепцию «телескопирования поколений» (1981/1985 in 2005)., показала, как винникоттовский страх срыва (fear of breakdown). распространяется и на концепцию Фрейда о Nachtraeglichkeit (Faimberg, [1998] 2013, in Abram, 2013). Файмберг виртуозно показывает, как Винникотт, никогда явно не использовавший термин Nachtraeglichkeit, дает психоанализу «прекрасный пример Nachtraeglichkeit» — свою концепцию «страха распада». Винникотт утверждает: когда пациент в текущий момент времени на аналитическом сеансе ощущает «страх распада», аналитик должен интерпретировать, что этот страх основывается на распаде, который уже когда берг, это и есть конструкция, как было предложено Фрейдом в 1937 году в статье «Конструкции в анализе»:

Винникотт сделал возможным — в настоящий момент, когда пациент испытывает чувство беспомощности в переносе — придать касающийся прошлого смысл (его страху испытать распад в будущем). посредством следующей конструкции:

Распад, который он сейчас испытывает в первый раз, уже имел место в прошлом, когда еще не было того, кто мог бы его испытывать. (Faimberg, 2013, p. 314).

Так Файмберг показывает, что идея Винникотта о страхе распада/срыва является важной клинической инновацией.

Мы видим, что аналитический сеттинг создает окружающую среду, холдинг, потенциально дающую пациенту возможность заново пережить ранние ситуации провала. Эти понятия, относящиеся к младенческой стадии, дополняют и усиливают психоаналитическую технику. Утверждая, что «изменения приходят в психоанализ, когда травматические факторы появляются в психоаналитическом материале пациента свойственным ему образом и в пределах его всемогущества» (1960, р. 585)., Винникотт отсылает нас к своему представлению о том, что (достаточно). хорошая психоаналитическая техника требует, чтобы аналитик «адаптировался» к способу пациента быть в анализе, а не давал интерпретации, которых пациент не может услышать. Когда травмированный внутренний ребенок начинает возникать в развивающемся переносе, аналитик должен быть готов стать матерью из ранней травмирующей ситуации. ом анализе это происходит в обычной трансферентной ситуации,
сходной с иллюзией.

Клинический случай

Широко известный клинический случай Винникотта, который особенно хорошо проясняет его трансформацию фрейдовской концепции первичного нарциссизма и Nachträglichkeit, — это кейс, описанный в «Игре и реальности». В ходе продолжающегося анализа Винникотт вдруг поймал себя на том, что ю девочку, хотя на его кушетке лежал пациент-мужчина средних лет. Он сказал пациенту:

Я прекрасно знаю, что вы — мужчина, но я сейчас слушаю девочку и обращаюсь к девочке. я ей говорю: «Ты рассказываешь о зависти к пенису». (Winnicott, 1971, р. 73).

Мы узнаем, что в этом анализе сложился такой паттерн, когда после хорошей работы последовали деструкция и крушение иллюзий, так как «что-то самое основное не изменилось» (Winnicott, 1971, р. 73). Но в тот момент, пишет Винникотт, его слова дали «немедленный эффект». Пациент ответил: «Если бы я сказал кому-то об этой девочке, меня бы назвали сумасшедшим» (Там же).
К собственному удивлению, Винникотт сказал:

Это не вы сказали о ней кому-то, это я вижу и слышу девочку, когда у меня на кушетке лежит мужчина. Значит, сумасшедший здесь я. (Winnicott, 1971, р. 73—74).

Пациент заявил, что Винникотт обратился к обеим его частям: к мужчине, коим он знал, что был, и к девочке — спрятанной и «сумасшедшей». Впоследоду, что мать пациента считала его девочкой, прежде чем поняла, что он — мальчик. Поэтому он был здоровым младенцем в сумасшедшем окружении, оно было им интроецировано, а потом спроецировано на его аналитика, который почувствовал это в контрпереносе. Хотя Винникотт говорит, что трудно доказать, что мать пациента изначально действительно считала его девочкой, манифестация в контрпереносе являлась свидетельством этого. Происходящее было в тот момент аутентично и для пациента, и для аналитика и привело к дальнейшей важной психической работе.

Вышеприведенный клинический случай использовался Винникоттом для иллюстрации его концепции диссоциированных мужских и женских элементов. Доди Голдман недавно предположил, что эта виньетка показывает, как «коммуникационный канал» между Винникоттом и его пациентом открыл сообщение и между его ранее диссоциированными мужскими и женскими элементами. Пациент был вынужден прибегнуть к «полной диссоциации» как защите от повторения исходной травмирующей ситуации. Это также связано с концептом узнавания/признания (recognition). в винникоттовской теории роли матери как зеркала. Ребенок должен быть узнан и признан, иначе он(а). будет травмирован(а). неузнанностью, как это случилось с пациентом Винникотта, й был травмирован сумасшедшей матерью/окружением. Голдман подводит итог:

Описание Винникотта предполагает смелую, поражающую воображение клиническую инновацию: своим признанием того, что он был поражен, обнаружив, что превратился в сумасшедшего, потому что увидел маленькую девочку, Винникотт локализует диссоциацию интерсубъективно. Он не является только интерпретатором бессознательного пациента или только улавливателем его проекций. Вместо этого он становится субъектом, который глубоко идентифицируется с проекцией пациента и присваивает ее как свою собственную. Ранее диссоциированные элементы через их совместное эмоциональное проживание символизируются в мыслях и языке. То, что было невозможно сказать словами, теперь контейнируется в я без потери континуальности бытия. (Голдман, 2013, р. 351).

Способность аналитика выдерживать бессознательно посылаемое пациентом сообщение о несостоятельности раннего окружения означает, что он помогает пациенту первый раз пережить (замороженную). травму, как мы видели в клиническом примере. Можно надеяться, что этот опыт в текущей трансферентной ситуации приведет к «размораживанию». Когда Винникотт говорит, что изменения происходят только «в пределах всемогущества пациента», он отсылает нас к своим идеям об «иллюзии всемогущества» (Abram, 2007, p. 200—216). Если на нужды ребенка откликается достаточно хорошая мать, он чувствует, что он сотворил мир и что он (ребенок). — бог. Это — основа самооценки, и только из этого положения «всемогущества» ребенок может продвинуться к нормальной потере иллюзий и к способности оплакивать потерю объекта. Когда Винникотт сказал пациенту, что сумасшедший здесь он — аналитик/мать, пациент почувствовал, что он (пациент). нормальный в сумасшедшем окружении, то есть что он был нормальным здоровым младенцем, но живущим в безумном окружении, потому что его мать обращалась с ним, как если бы он был девочкой. Как подчеркивает Голдман, это обращение к ранней травмирующей ситуации в переносе должно быть прожито вместе, чтобы она могла быть артикулирована и, следовательно, стать пригодной для осмысления, а не диссоциированной, как это было раньше.

Приведенный пример выдвигает на первый план способность Винникотта быть психически доступным и открытым. Видлоше, говоря о влиянии Винникотта на французские психоаналитические круги в 1960-е годы, обозначил эту способность как «свободу мысли», связанную с тем, что он «глубоко чувствует аналитический процесс (Widlöcher, 2013). Видлоше видит «крайне важную роль» Винникотта в «смешении акцентов»: Винникотт показал, что истоки «взаимной коммуникации» в переносе—контрпереносе лежат в «интеракциях между матерью и младенцем». Видлоше предложил термин «со-мышление» «для описания влияния аналитика на ассоциативный процесс и репрезентации анализанта» (Widlöcher, 2013, p. 236). Именно со-мышление дало возможность Винникоту
сказать своему пациенту «сумасшедший — это я» (Winnicott, 1971, p. 74).