В 2021 году исполнилось 50 лет со дня основания Ardis Publishers — легендарного издательства Карла и Эллендеи Проффер. В нём выходили книги, которые нельзя было опубликовать в СССР, — от Булгакова и Платонова до Бродского и Саши Соколова: сегодня большинство ардисовских книг мы считаем русской классикой, но мы могли бы их никогда не узнать без усилий Профферов и других сотрудников «Ардиса». 50-летие «Ардиса» было отмечено несколькими публикациями, самая заметная из них — книга Николая Ускова «Ardis. Американская мечта о русской литературе», вышедшая в «Новом литературном обозрении». «Полка» не могла пройти мимо юбилея: о книгах, авторах и буднях «Ардиса» мы поговорили с его соосновательницей Эллендеей Проффер Тисли и многолетним сотрудником — редактором и переводчиком Рональдом Мейером.

«Ардис» — самое главное и легендарное зарубежное издательство русской литературы, вершина истории тамиздата. Американские слависты Карл и Эллендея Проффер полностью изменили карту русской словесности: благодаря им произведения, которым не находилось места в советских издательствах, стали достоянием читателей на Западе — и в СССР, куда проникали ардисовские книги и ксерокопии с них.

«Ардис» всегда был небольшим, сугубо частным предприятием. Офис издательства располагался в подвале дома Профферов (купленного, кстати, на гонорар от КамАЗа: советский автозавод приобрёл в США автоматы для резки металла, и Профферы перевели на русский подписи к чертежам этих автоматов). В этом доме в Анн-Арборе увидели свет книги Мандельштама, Булгакова, Ахматовой, Хлебникова, Платонова — и не печатавшихся в СССР современных авторов: Бродского, Соколова, Аксёнова, Битова, Довлатова, Марамзина, Цветкова, Горбаневской, Уфлянда, Гладилина, Лимонова, Искандера. Здесь же печатались мемуары диссидентов — наибольшую известность получили книги Льва Копелева — и литературоведческие исследования западных славистов. Самым же знаменитым автором «Ардиса» стал Владимир Набоков: Карл Проффер был автором книги «Ключи к «Лолите», вёл с Набоковым переписку — и издательство было названо в честь усадьбы из набоковской «Ады». Кстати, «Аду» Профферы прочитали одними из первых — в московской гостинице «Армения», буквально отнимая друг у друга рукопись.

Во время поездок в СССР Профферы познакомились с Надеждой Мандельштам, Еленой Булгаковой, Лилей Брик. Карл Проффер впоследствии написал книгу «Литературные вдовы России», в которой написал о «вдовьей сети». Вдовы погибших писателей поддерживали связь, направляли друг к другу исследователей и помогали с другими знакомствами: именно Надежда Мандельштам в 1969-м посоветовала Профферам встретиться с Иосифом Бродским. Бродский стал их близким другом — и три года спустя Профферы помогли ему эмигрировать в Америку и получить место в Мичиганском университете.

До 1979 года Профферы, несмотря на то что советские власти смотрели на них с подозрением, были «въездными». Один из самых ярких эпизодов в истории издательства — Московская международная книжная выставка-ярмарка 1977 года, на которую «Ардис» привёз в том числе и книги Набокова: к стенду издательства стояла очередь, люди часами читали книги, часть экземпляров просто украли. Ну а в 1979-м вышел альманах «Метрополь» — он был составлен из текстов неподцензурных поэтов и прозаиков, к которым с «непроходными» вещами присоединились и авторы официально печатавшиеся: например, Вознесенский, Ахмадулина, Высоцкий. «Метрополь» переполнил чашу терпения властей. Карл Проффер больше не побывал в России. В 1984 году он умер от рака. Эллендея Проффер вновь оказалась в Москве только после начала перестройки.

После смерти Карла Проффера Эллендея и сотрудники «Ардиса» смогли сохранить издательство. Со временем в нём выходило всё больше книг в переводе на английский, его аудитория расширялась. Только в 2002 году Эллендея Проффер продала «Ардис» издательству Overlook Press. Впоследствии она опубликовала книгу воспоминаний о Бродском «Бродский среди нас» (вышла в русском переводе в 2015-м), а недавно переиздала свою важнейшую работу о Булгакове — «Bulgakov. Life and Work». Другой наш собеседник, редактор «Ардиса» Рональд Мейер, сейчас профессор Колумбийского университета и один из самых известных переводчиков русской литературы на английский: среди его работ — переводы Достоевского, Чехова, Ахматовой, Солженицына.

Эллендея Проффер Тисли: «Памятник нам — это книги, которые мы напечатали»

Как появился «Ардис»? Я знаю, что одной из первых книг, которые вы напечатали, был репринт «Камня» Мандельштама — оригинальный сборник вы достали для Надежды Мандельштам, но она вернула его вам.

До сих пор эта история рассказывалась только фрагментарно — в результате получалась искажённая картина. Дело в том, что русским интересно знать только про русские книги.

«Ардис» родился одновременно с журналом Russian Literature Triquarterly — проектом, который Карл обдумывал с 1968 года. Он показал мне и моим друзьям содержание журнала в 1970-х, но понятия не имел, как его напечатать. А в 1969-м для нас достал «Камень» Вадим Фёдоров — профессор-гидробиолог из МГУ и страстный библиофил. Нас познакомила его тогдашняя жена Таня Лоскутова — одна из моих ближайших подруг. Вадим сказал, что в Советском Союзе есть всего 50 экземпляров этого сборника — это произвело на нас большое впечатление. Я в то время писала о Булгакове, и мне досталась редкая неопубликованная версия его «Зойкиной квартиры». В мае 1971-го мы решили напечатать все три книги — том журнала, «Камень» и булгаковскую пьесу, — ещё не думая, что у нас получится издательство: мы просто хотели, чтобы эти вещи были напечатаны. (Я хочу подчеркнуть, что мы с Карлом в «Ардисе» были полноправными партнёрами. Вначале я была молодой преподавательницей, а он — ассоциированным профессором. Мы познакомились в Университете Индианы, где я была аспиранткой, но он никогда не был моим преподавателем — к моему большому сожалению.) Как я много раз рассказывала, название «Ардис» мы взяли из набоковской «Ады». А тогда, в 1971-м, мы действительно привезли Надежде Мандельштам наше переиздание «Камня». Тот оригинальный экземпляр, который мы получили от Фёдорова, сейчас в библиотеке Калифорнийского университета в Ирвайне. Я подарила этому университету полный набор ардисовских книг. А архив «Ардиса» находится в Мичиганском университете — и он открыт для всех.

Несколько слов о Russian Literature Triquarterly: русские читатели в основном интересуются книгами на русском (поэтому большинство из них пропустили мою «Иллюстрированную биографию Владимира Набокова»), но этот толстый журнал — в каждом выпуске было около 500 страниц — произвёл революцию в изучении русской литературы. Сейчас эти журналы есть в московской Библиотеке иностранной литературы — как и все прочие издания «Ардиса»: к 25-летию издательства в 1996-м их купила Екатерина Гениева. Ориентиром для Карла был пушкинский «Современник». На обложке первого номера были Ахматова и Булгаков, открывался номер переводом мандельштамовского «Батюшкова», в нём были переводы из поэтов-акмеистов — многие стихи появлялись на английском впервые. Здесь же мы напечатали первую большую подборку переводов из Бродского и первый перевод «Сказки о дожде» Ахмадулиной, «Адама и Еву» Булгакова, статьи о современной русской поэзии и об акмеизме. В каждом номере был раздел на русском языке, который так и не заметили советские цензоры: он назывался «Тексты и документы». В первом номере мы опубликовали там «Пенье без музыки» Бродского. Мы помещали и много фотографий авторов, чего не делали другие журналы в нашей области.

Вышло 24 номера этого журнала. Большинство номеров были тематические: литература 1920-х, русские писательницы, романтизм, современная русская литература, Набоков и так далее. Нельзя переоценить ни важность этого журнала для нас, ни его вклад в нашу дисциплину. Нас быстро нашли профессора, аспиранты и преданные почитатели русской литературы. Среди подписчиков были Сол Беллоу, Джон Апдайк, Джойс Кэрол Оутс и внучка Шолом-Алейхема — Бел Кауфман.

Вы и Карл Проффер были в числе ближайших друзей Иосифа Бродского и помогли ему приехать в Штаты. В вашей книге вы рассказываете удивительную историю его эмиграции. Вы верили тогда, что вам с Карлом удастся привезти его в Америку? Был ли какой-то запасной план?

Запасного плана, пожалуй, не было. Он мог приехать в Израиль, а уже оттуда перебраться в Соединённые Штаты, но это заняло бы гораздо больше времени. Мы понятия не имели, получится ли у нас победить бюрократию, но мы воспользовались всеми нашими связями среди дипломатов и журналистов.

Были ли в «Ардисе» моменты кризиса — и как удалось их преодолеть?

«Ардис», в общем, существовал в состоянии постоянного кризиса. Были проблемы с деньгами, а наших друзей в Советском Союзе таскали на допросы и сажали в тюрьму. Самым большим ударом стала болезнь Карла: летом 1982 года у него внезапно диагностировали рак. Я полностью взяла издательство в свои руки, но нам приходилось постоянно ездить на лечение в Бетесду, штат Мэриленд. Сотрудников в «Ардисе» было очень мало. Вести бизнес было очень непросто, и не думаю, что кто-то из нас считал это весёлым занятием. Весело было находить книги для публикации.

Когда Карл умер, ВААП — советское агентство по авторским правам — решило подать на нас в суд. Они утверждали, что мы напечатали «Сандро из Чегема» без разрешения Искандера. Уже сам этот суд разорил бы нас, так что я отправилась в Нью-Йорк и показала американскому юристу договор с подписью Искандера. Юристы быстро поняли, что Искандеру пришлось солгать. Советскому юристу я этот договор не показала, а работавший с ВААП юрист-американец отозвал иск. Позднее, в 1987-м, во время Московской книжной ярмарки, агенты КГБ завели меня и Рона Мейера в какую-то комнату и предъявили то же обвинение: что мы нарушили закон, издав «Сандро». Я разозлилась, заявила им, что мы действовали строго по договору и что я не хочу иметь дела с людьми Брежнева в эпоху Горбачёва. На этом нас и отпустили. Забавно, что на той ярмарке 1987 года мы впервые почувствовали, что Россия станет свободной: так сильно изменилась атмосфера.

Со временем в вашем каталоге стало больше англоязычных книг, чем русскоязычных. Это было связано со спросом, с коммерческим успехом переводов?

После краха Советского Союза — чего никто из нас не мог предугадать — российские издатели пиратским способом напечатали практически все наши русские книги. Так что мотивации продолжать издавать книги по-русски у нас не было. Вообще же наши англоязычные книги всегда окупали русскоязычные. Начало гласности и полученный мной грант Фонда Макартуров позволили нам выйти на гораздо более широкую аудиторию. Я булгаковедка (мою главную книгу — «Булгаков: жизнь и творчество» — только что переиздали в электронном виде для Amazon), так что я заказала новый, точный перевод «Мастера и Маргариты», куда включён мой комментарий. Эта книга стала главным бестселлером в нашей истории.

Новая книга Николая Ускова об «Ардисе» заканчивается цитатой из письма Довлатова: тот шутит, что однажды в Москве благодарные читатели воздвигнут громадный бронзовый памятник Карлу Профферу. Игорь Кириенков в своей рецензии справедливо поправляет: памятник должен быть вам обоим. Я понимаю, что это глупый вопрос, но, вспоминая финал ахматовского «Реквиема», всё же спрошу: как вы себе представляете такой памятник?

«Ардис» был общим делом, предприятием разных необычных людей — многие из них продолжили профессионально заниматься литературой. К нам они приходили, потому что их увлекала возможность печатать русскую литературу по-русски и по-английски. Это дало им цель в жизни. В каком-то смысле «Ардис» был предприятием духовным, основанным на очень тяжёлой физической и умственной работе. Мы были горды, что работа, которую мы вели в подвале дома на Хезеруэй, меняла что-то в России. Памятник нам — это книги, которые мы напечатали, и никто из нас, думаю, не претендует на большее.

Я хочу попросить ваших читателей внимательно просмотреть список изданий «Ардиса» на английском и на русском, чтобы по-настоящему понять, что мы сделали.

Рональд Мейер: «У нас было больше проектов, чем рабочих рук»

Как вы пришли в «Ардис»? Откуда вы узнали, что есть такое издательство?

Я узнал о существовании «Ардиса» в середине 70-х, когда учился в магистратуре Университета Индианы. В «Ардисе» вышло множество факсимильных изданий русской поэзии и прозы, начиная с «Камня» Мандельштама, — эти очень недорогие издания были по карману даже студентам старших курсов. Первая английская книга «Ардиса», которую я купил, кажется, «Валерий Брюсов и русский Серебряный век» Мартина Райса (1975).

В то время одним из ближайших моих друзей был Дэвид Лоу, прежде учившийся в Университете Индианы у Карла Проффера. Дэвид писал докторскую диссертацию по «Отцам и детям» Тургенева и с самого основания «Ардиса» работал там редактором: его имя значится в выходных данных первого номера Russian Literature Triquarterly. В целом «Ардис», вероятно, не запустился бы, если бы не этот журнал, очень важный и для Карла, и для Эллендеи. Если вам представится возможность полистать ранние его выпуски, вы поймёте почему: переводы поэзии и прозы, научные статьи, юмор, русские тексты (Бродского, например), многочисленные прекрасные иллюстрации и макет.

Как вы впервые встретились с Профферами?

Нас познакомил как раз Дэвид. Я встретился с Профферами в августе 1980 года в их просторном доме — прежде он был сельским гольф-клубом. Каждого, кто переступал его порог, поражало русское искусство на стенах в прихожей, один рисунок теперь висит у меня в кабинете. Там были, например, работы Михаила Шемякина и Сергея Судейкина. Огромное полотно Давида Мирецкого занимало одну из стен гостиной. Там же стояло фортепиано — в былые времена Эллендея любила говорить, что его всегда можно продать, чтобы оплатить счета. Денег постоянно было в обрез.

Семья жила на первом этаже, а на втором этаже был кабинет Эллендеи. Там останавливались многочисленные русские гости — от Маши Слоним до Виктора Ерофеева. Само издательство находилось в подвале, бесконечные коробки с книгами заполняли подвальные кладовые и гараж. Но это был отделанный подвал — с коврами и огромной библиотекой, кухней и камином у моего письменного стола (впоследствии я его растапливал по утрам).

Мне сразу понравились Профферы, и мы договорились поддерживать связь. Вскоре мне предстояло отправиться в Москву на десять месяцев по программе студенческого обмена IREX. Я мог отправлять письма через американское посольство и играть роль посредника между московскими друзьями и Профферами, хотя и очень ограниченную. О том, что я буду работать в «Ардисе» по окончании московской стажировки, речь не шла: я собирался вернуться в Блумингтон, писать диссертацию и, если повезёт, преподавать. Но всё сложилось иначе.

Кстати, в моё первое посещение Профферов в Анн-Арбор я останавливался в квартире Иосифа Бродского: она тогда пустовала, потому что поэт был в Европе. Я ничего не помню об этой квартире — разве что то, что его кот по-прежнему жил там. Может быть, это и был знаменитый Миссисипи?

Как вы вспоминаете сейчас свои первые приезды в СССР и знакомство с ардисовскими авторами?

Я собирался писать диссертацию по «Тёмным аллеям» Бунина и получил стипендию на научные исследования (диссертацию, кстати, я в конце концов защитил по Андрею Битову). Так что я действительно работал в ЦГАЛИ и в первом читальном зале Ленинской библиотеки — но, наверное, больше времени проводил в театре, опере и балете. Благодаря Дэвиду Лоу и другим у меня образовался обширный дружеский круг.

Я предложил отвезти что-нибудь друзьям Профферов в Россию, поскольку в тот момент им обоим не дали виз из-за дела «Метрополя» ⁠. Я же путешествовал абсолютно налегке — о чём пожалел позднее, долгой русской зимой. Так что в сентябре 1980-го я вёз подарки для Копелевых ⁠, Инны Варламовой ⁠, жившей с ними в одном доме, художественные принадлежности и другие вещи для Татьяны Лоскутовой ⁠ и ещё кое-кого. Однако я не рассчитывал, что в московском аэропорту меня подвергнут личному досмотру — и что чемодан мой пропадёт. Я не вёз с собой книг «Ардиса» и других компрометирующих материалов. Моя записная книжка была при мне, и её не отняли. Всё же мне удалось спасти много женской одежды, белья и сердечные лекарства для Инны Варламовой: у неё как у члена Союза писателей был доступ к хорошим врачам, но лекарства, которые они прописывали, невозможно было купить в СССР. Профферы присылали эти лекарства каждый год.

В литературной жизни Москвы в 1980 году произошёл своего рода раскол — отчасти в связи с делом «Метрополя», которое случилось за год до этого. Аксёнов и Войнович эмигрировали. Копелевы осенью 1980-го уехали в Германию, как будто для научных изысканий, и были лишены советского гражданства. В результате многие привычные места собраний исчезли, и писатели сторонились друг друга, пытаясь оценить своё положение.

Я близко подружился с Инной Варламовой и её детьми — Евгенией Гавриловой (которая много лет преподавала на журфаке МГУ) и Володей Вигилянским. В тот год я познакомился и с Эммой Герштейн — с годами мы стали близкими друзьями. Тогда же я познакомился с Копелевыми, но почти их не видел: они были заняты сборами в Германию. Той осенью в США прошли президентские выборы, и Инне Варламовой очень хотелось, чтобы Джимми Картера, много сделавшего для защиты прав человека, переизбрали. Когда он проиграл, она написала ему письмо, которое я для неё перевёл, — а затем отдала мой перевод на проверку Раисе Орловой…

С весны 1982 года я ежегодно приезжал по делам «Ардиса» в Москву и Ленинград, чтобы поддерживать связь с нашими авторами: Карлу и Эллендее не давали визу. Обычно я заказывал туристическую поездку, для иностранца это был самый простой способ попасть в СССР. В этих поездках я познакомился с Фазилем Искандером, Андреем Битовым, Инной Лиснянской и Семёном Липкиным (позднее мы близко подружились, Лиснянская была для меня очень важна как поэт и как человек). С Константином Рудницким ⁠ — мы тогда только что издали его книгу о Мейерхольде на английском языке; с Софьей Поляковой ⁠, Таней Никольской ⁠. Была холодная весна, а я не захватил достаточно тёплой одежды, но, к счастью, Фазиль одолжил мне свитер.

В одном письме Карл Проффер писал, что большинство людей и предположить не могло, что «Ардис» — маленькое предприятие, где работает мало сотрудников. Вы говорили, что издательство было больше похоже на семью. Как выглядели типичные рабочие дни «Ардиса»?

Когда я пришёл работать в «Ардис» летом 1981 года, там была ещё одна сотрудница на полную ставку, занимавшаяся бухгалтерией, заказами и корреспонденцией, и студент с неполным графиком — он упаковывал заказы и относил на почту. И Карл с Эллендеей. Никаких больше наёмных работников там не было. В издательстве ещё два-три года не появлялось русскоговорящих сотрудников — Игорь Ефимов ⁠ покинул его до моего появления.

Разумеется, это не означало, что русские не работали над книгами. Елена Довлатова среди прочих набирала для нас книги — и не только своего мужа. С нами работали и другие русские наборщики. Сарра Бабёнышева в Бостоне редактировала тексты и держала корректуру. Помогали и московские друзья. В этом состоит одно из отличий «Ардиса» от других эмигрантских издательств: никто из нас не был русским и не имел русских корней. Довлатов в 1984 году, после смерти Карла, писал мне: «Вы, наверное, догадываетесь, как много значили Профферы в моей жизни, и к этому я могу добавить только одно: мы все уверены, что Эллендея, вы и другие сотрудники «Ардиса» — сумеете сохранить издательство, единственное на Западе серьёзное, масштабное и культурное учреждение, связанное с Россией. Наверное, это потому, что «Ардис» — единственное русское дело, которое создал американец». Мы изучали русский язык и литературу в университете, в аспирантуре, многие защитили диссертации в этой области. Нас интересовала именно литература.

В первый месяц главным моим занятием было врезать правку в оригинал-макет. Напомню, что всё это происходило до появления компьютеров. У нас была автоматическая наборная машина IBM (знаменитая пишущая машинка с памятью). Все правки нужно было врезать по отдельности (буквально работая бритвой), а затем подклеивать. Именно поэтому можно увидеть в книжках слова, стоящие под углом или набранные слишком тесно. Таким же образом, вручную, вставлялись диакритические знаки. Потом мне в какой-то момент предложили работу на полную ставку, выдали аванс на жильё и одолжили джип, на котором посылки с книгами отвозили на почту.

По-моему, все сотрудники «Ардиса» приходили по рекомендации кого-то из знакомых Профферов. В конце концов, они вели дела в собственном доме, где жили их дети — трое сыновей-подростков и маленькая дочь. Переводчиков никогда не нанимали в штат — «Ардис» выплачивал им роялти. Я работал наборщиком, редактором, корректором, выставлял счета и занимался корреспонденцией.

Вы переводили для «Ардиса» Достоевского и Ахматову. Как шла эта работа?

Два этих проекта — письма Достоевского и том прозы Ахматовой — я сделал сам, в свободное от работы время. Мы с Дэвидом Лоу редактировали переводы друг друга. В книге Ахматовой немалое участие приняли Эллендея и Мэри Энн Шпорлюк — моя подруга и коллега по издательству. Она пришла в «Ардис» в 1983 году и проработала там вплоть до продажи издательства компании Overlook Press ⁠.

Ещё мы готовили большую антологию переводов «Русская литература 20-х годов». Антологии и тексты, которые могли пригодиться университетам, оплачивали счета «Ардиса». Среди таких книг — антологии «Современная русская проза» и «Гласность», а ещё — «Зависть» Олеши и «Мелкий бес».

Помню, как меня попросили выбрать и перевести для антологии рассказ Бабеля. Я выбрал рассказ «Мой первый гусь» — он каждый месяц получает десятки просмотров на моей странице в academia.edu и на странице Academic Commons Колумбийского университета. Я горжусь этим переводом, который сделал за одни выходные. Для той же антологии я под псевдонимом перевёл несколько стихотворений поэтов «Кузницы» ⁠. Эта антология выдержала несколько переизданий.

Были ли среди авторов «Ардиса» те, с кем оказалось сложно работать?

Как ни странно, с большинством авторов было очень легко иметь дело. Нашей постоянной проблемой была нехватка рабочих рук, из-за которой книги почти всегда выходили с опозданием. А советским авторам, привыкшим к многотысячным тиражам, было трудно понять, что у нас тиражи составляли от 1000 до 2000 экземпляров: что с нами было не так? По этому поводу Рая Орлова бурно возмущалась в одном из писем ко мне. Но и тут объяснение было то же самое: у нас было больше проектов, чем денег и рабочих рук.

Госпожа Вера Набокова, которая всегда адресовала свои письма ко мне «Мистеру Рональду Мейеру, эсквайру», что даже в 1980-е выглядело старомодно, была любезной, но прагматичной. Лишь в последние годы она передала дела нью-йоркскому литературному агенту. Я работал с ней, набирая «Бледный огонь», врезая все правки, которые она вносила в перевод. Дмитрий Набоков также очень нас хвалил. Но и мы, конечно, в этом случае особенно старались, чтобы всё получилось идеально.

С Андреем Битовым, героем моей диссертации, мы искренне нравились друг другу, хотя оба ленились поддерживать связь. В последний раз я видел его в Петербурге, на конференции, приуроченной к его 70-летию. А в 90-е я пригласил его выступить в Колумбийском университете, он появился с почти часовым опозданием и сильно нетрезвым. Впервые Битов приехал в Америку в 80-е — на литературную конференцию в Вашингтон. Я специально полетел туда, чтобы с ним познакомиться. Ему явно было очень горько, что этот успех пришёл к нему так поздно.

Искандер был очень осторожен. Когда мы встречались, чтобы обсудить дела, мы в любую погоду выходили разговаривать во двор. Искандер хотел получить всё сразу — публиковаться на Западе и не огорчать ВААП, но это было невозможно. «Ардис» не публиковал русских книг без контракта. Мы заключили с Искандером договор на «Сандро из Чегема» и другие книги. Когда ВААП пригрозил засудить «Ардис», Эллендея не показала им эти договоры, потому что не хотела навлекать на него новые неприятности. Ситуация была очень непростая — и он, кажется, не отдал этому должное.

А какие отношения у вас сложились с Бродским?

Бродскому нравилось, что я перевожу прозу Ахматовой. Он написал мне рекомендательное письмо, чтобы я получил грант на эту работу. Мы всегда хорошо ладили, но никогда не поддерживали связь, даже когда я переехал в Нью-Йорк. Правда, я видел Иосифа за неделю до его смерти, у него дома в Бруклин-Хайтс, с ним были его жена Мария и дочь Анна. Эллендея тогда была в городе, и мы отправились к нему вместе с нашей подругой Мэри Энн.

Иосиф позвонил мне вскоре после того, как получил Нобелевскую премию, и попросил убедить Эллендею изменить обложки его ардисовских книг, чтобы все они были одинаковыми — синими, с теми же шрифтом и виньеткой, что и «Новые стансы к Августе» (эту книжку, кстати, набирал я). Это был странный звонок, потому что он никогда прежде не звонил мне домой. Эллендее никогда не нравились первые обложки двух ранних сборников Бродского — цвет и шрифт выбирал он сам, — и она с удовольствием пошла ему навстречу. Бродский называл этот цвет Augusta blue — «авгу́стовский синий».

Cергей Довлатов (который был совершенно потрясающим, всегда очень тёплым и любезным) тоже тщательно контролировал издание своих книг — и сам оформлял обложки. Которые не всегда нравились Эллендее.

Обсуждалась ли в «Ардисе» русская «литературная кухня», соперничества, скандалы (например, конфликт Бродского и Евтушенко)? В современной России они часть литературного мифа — а были ли они важны для американских издателей и исследователей?

Думаю, в «Ардисе» никто не удивился, когда Иосиф покинул Академию ⁠. К тому времени слава Евтушенко в Соединенных Штатах была уже позади. Внимание было приковано к новым молодым писателям, например Татьяне Толстой. Иосиф, я думаю, хотел сделать громкое заявление.

Ссора Бродского с Аксёновым ⁠ и их письма друг к другу произвели на нас гораздо большее впечатление. Карл и Эллендея писали об этом. Иосиф запросто мог отказаться комментировать роман своего друга, найти какой-то предлог. В целом он, насколько я могу судить, не следил за русской прозой. Когда его просили назвать современных писателей, он обращался за подсказкой ко мне. Его гораздо больше интересовала русская поэзия, чем проза, — по крайней мере так мне всегда казалось. Кроме того, он вроде бы не был высокого мнения о поэзии Беллы Ахмадулиной, но сумел написать о ней статью для Vogue. Так что он понимал, как ему следовало бы здесь поступить.

В этом году отмечается 50-летие «Ардиса». Его огромная роль в истории русской литературы сейчас общеизвестна. Когда, по-вашему, важность «Ардиса» стала очевидной — особенно для американских гуманитариев?

К моменту выпуска «Метрополя» (1979) «Ардис», конечно, уже входил в число важных издательств русской литературы. Начиная уже с издания Набокова и Бродского (а стать их издателями Профферам помогло уникальное стечение обстоятельств). Как я уже говорил, нерусскость и аполитичность «Ардиса» были, конечно, важны для Набокова — как и то, что Карл был крупным специалистом по Набокову и они были знакомы лично.

В 1970-е, когда были опубликованы Соколов, Искандер, Битов, «Ардис» закрепил своё положение: мы были главным издательством современной русской литературы на языке оригинала. Конкурентов не было. На английском, помимо многочисленных выпусков Russian Literature Triquarterly, вышло полное собрание статей и писем Мандельштама (1979) — рецензия на него появилась на первой полосе The New York Times Book Review. Много писали о книге избранной прозы Марины Цветаевой «Пленный дух». Джон Апдайк отрецензировал «Долгое прощание» Трифонова в The New Yorker. Так что «Ардис» перестал быть издательством для славистов.

Кроме того, «Ардис» участвовал в Московской книжной ярмарке в 1977-м, и о нём узнали другие американские издательства. «Ардис» продал права на книги Льва Копелева, «Пушкинский дом» Битова, «Сандро» Искандера нью-йоркским издателям — что расширило аудиторию этих писателей. Ну а после «Метрополя» об «Ардисе» и о самом альманахе писали все книжные обозрения и газеты.