Если у очень разной прозы Байтова и есть некое общее качество, то это — опровержение любого читательского ожидания, считает ИГОРЬ ГУЛИН

Два года назад вышел сборник рассказов Николая Байтова «Думай, что говоришь». Писавший прозу уже не первый десяток лет, Байтов тогда впервые открывался в этом качестве сколько-нибудь широкому читателю. Впечатление от этого открытия было невероятным. Я тогда пытался передать это чувство и растерянные начальные мысли о прозаическом письме Байтова здесь же, то есть там же — на OpenSpace.ru. С тех пор Байтов не стал автором менее загадочным, но необходимость хотя бы пытаться говорить о нем — и с ним — была как-то осознана литературным миром. Теперь для этого разговора появился новый повод — практически одновременно вышли две новые прозаические книги Байтова: роман «Любовь Муры» и сборник рассказов «Ангел-вор». И статус этих двух книг сильно отличается от предыдущих байтовских сборников.

© Colta.ru

Начать стоит с того, что они образуют удивительную пару. «Ангел-вор», сборник «рассказов о церкви», выпущенный издательством «Эксмо» с обложкой «под Тихона Шевкунова», метит в популярный тренд благочестивой православной прозы, душеспасительного чтения, то есть одного из самых популярных видов новой массовой литературы. В магазинах «Ангел-вор» стоит на соответствующих полках, он рекламируется в электричках и напечатан огромным для автора вроде Байтова тиражом 10 000 экземпляров. Вышедшая в «НЛО» в реанимировавшейся серии «Уроки русского» «Любовь Муры» преподносится в издательской аннотации как роман о «запретной любви двух женщин на фоне одного из самых мрачных и трагических периодов русской истории», имеет соответствующую провокативную обложку, к тому же сделанную с легким намеком на «Случайную вакансию» Джоан Роулинг, и в общем тоже будто бы рассчитана на некоторое читательское ожидание — хотя и совсем другой группы.

И то и другое — со стороны издателей изрядное лукавство. Вообще, если у очень разной прозы Байтова и есть некое общее качество, то это именно опровержение любого читательского ожидания, невместимость в тот или иной интеллектуальный опыт. И эти две книжки — не исключение.

Начнем с «Любви Муры». В середине 1930-х киевлянка Мура встречает москвичку Ксеню на курорте в Мисхоре, влюбляется в нее и начинает писать своему объекту письма. В ее влюбленности нет ничего подчеркнуто эротического, скорее — удивительная экзальтация, такая, как бывает у девочек классе в восьмом, хотя героиням по 30 и 40. Их переписка длится пятнадцать лет с разной интенсивностью: временами — по паре писем в день, временами — по письму в пару месяцев. За это время в жизнях героинь успевает произойти множество событий, но манера, в какой они происходят, совсем не похожа на обычный роман. Скорее события приходится вылавливать из огромного количества руды — описаний повседневных забот, погодных и рабочих условий, мелких семейных проблем, бесконечных пожеланий и признаний. Письма Муры меньше всего похожи на традиционный эпистолярный роман, в котором переписка — лишь оформление для истории.

Собственно, и относится книга Байтова к другому жанру: это — роман-редимейд. Сам Байтов и его близкие утверждают, что писатель нашел эту переписку на чердаке (история изложена, например, здесь). Затем почти двадцать лет он разбирал и систематизировал письма и наконец превратил их в роман. Принимать ли эту историю на веру или считать частью литературной игры — решает читатель. С одной стороны, написать эти 550 страниц довольно однообразного текста с бесконечными повторениями незначащих мелочей кажется задачей невозможной — такое можно только найти. С другой, если кто и способен на подобный странный писательский подвиг — то только Байтов. С третьей, роман-редимейд — вещь из ряда вон выходящая, чтобы поверить в нее, нужно еще огромное усилие. На мой взгляд, принимать окончательное решение совсем не обязательно, именно постоянная неуверенность в его природе делает чтение романа Байтова особенно интересным.

Байтовский редимейд — это как бы сентиментальная «литература факта».

Как бы то ни было, самая предпосылка документальности создает совсем новый способ чтения романа. Внутренний сюжет «Любви Муры» — не только многолетние отношения двух женщин. Периодически письма прерывают собственные байтовские ремарки — в основном отметки о том, что то или иное предложение подчеркнуто, выделено, написано другим карандашом, но часто и предположения о значении отдельных фраз, реконструкции каких-то деталей Муриной жизни. Эти ремарки превращают изучение «Любви Муры» в своего рода «чтение чтения», сюжетом романа становится собственная байтовская увлеченность перепиской, как бы вторая, тайная влюбленность — не только Муры в Ксеню, но и автора в свою героиню.

Байтовский редимейд — это как бы сентиментальная «литература факта», в которой перенос текстуальной массы из внелитературного пространства в литературное — эксперимент скорее не идеологический, а как бы антропологический. Он предлагает новую конструкцию психологического романа, принципиальное основание которой — отсутствие авторского насилия (в виде не только сюжетных схем, но даже и сколько-нибудь стимулирующего к определенному прочтению монтажа). По отношению к классическому демиургическому положению автора в романе XIX века (и распространенных в современной литературе попытках воспроизведения его конструкции) здесь автор находится в парадоксальном самоумалении. Он знает не больше читателя и явно гораздо меньше героев (половина писем Муры посвящена подготовкам к грядущим встречам с Ксеней, но сами эти долгожданные встречи из течения романа, естественно, выпадают — они не требуют описания в переписке), автор не позволяет себе достраивать лакуны, только неуверенно предполагать.

Понятно, что при чтении романов читатель (особенно, кажется, российский) привык полагаться на автора, который будет вести его, наставлять если не в этическом, то хотя бы в сюжетном смысле — конструировать нарратив. Фигура предельно смиренного автора, отчетливо присутствующего, но отказывающегося от функции рассказчика, предлагающего читателю пребывание в совместной неизвестности, непроясненности, вызывает фрустрацию. Но фрустрация эта и есть ценнейшее качество «Любви Муры». Она сама учит максимально смиренному чтению, не-разгадыванию факта.

В этом, можно сказать, герменевтическом смирении «лесбийский» роман Байтова теснейшим образом связан с его «церковной» книгой. С ней — похожая история. Как и «Любовь Муры», «Ангела-вора» можно пытаться читать наивным способом — как сборник поучительных историй о духовной жизни, а можно — как экспериментальную прозу. В обоих случаях главным эффектом будет растерянность. В первом случае незваная: духовные поучения соскальзывают на неуверенность, сомнения, вера проявляет себя скорее ехидным парадоксом, чем торжественным раскрытием истины. Во втором — прицельная. «Ангел-вор» — еще один сборник байтовских виртуозных перевертышей, философских детективов. Он ближе к его предыдущим прозаическим сборникам — «Прошлое в умозрениях и документах», «Думай, что говоришь». Большинство этих рассказов если не входило в другие книги, то было знакомо байтовским почитателям по журнальным и интернет-публикациям. Но тут они объединены единой темой — религиозной жизнью. Отчасти это кажется легкой натяжкой: важная особенность Байтова — в его тематическом многообразии, в том, что он ищет тайну самыми разными приемами и в самых разнообразных вещах. Об этой особенности я пытался сказать в тексте о «Думай, что говоришь», и подробно повторяться сейчас не хочется.

Однако можно попробовать понять кое-что об особенностях именно байтовской «духовной» прозы. Байтов, в общем-то, почти всегда пишет про язык, которым человек пытается взаимодействовать с миром, и одновременно — про недостаточность этого языка, про те места, где язык не справляется, и те странные мосты, которые он строит, чтобы заполнить собственные лакуны. Жанр этих лингвофилософских историй хорошо описывается названием первой, совсем крохотной, прозаической книги Байтова — «Приключения информации». «Информация» в системе байтовских понятий — нечто трудноопределимое. Я бы сказал, что это — обратная сторона тайны, то, чем она оказывается явлена в языковом мире. Тайна — нечто, что существует вне знаков, вне языка, но узнается нами исключительно в странном, пограничном существовании языка, там, где язык буксует. Это пограничное состояние: мерцание между неизъяснимым и все равно изъясняемым и можно описать как «приключения информации». Церковная жизнь состоит из этого больше, чем любая другая сфера. Внимание Байтова в его религиозных рассказах так или иначе сосредоточено на таинствах — в основании которых некое мерцание между словесными формулами и не умещающимся в них, но в них же таинственным образом содержащимся смыслом. Таинство у Байтова — это коммуникация, происходящая через язык, но одновременно — сквозь него, мимо, через голову языка. Основная проблематика его церковных рассказов состоит именно в лингвофилософическом исследовании этого соотношения между формулами и сутью религиозной коммуникации, устроенного гораздо более сложным образом, чем простая пара «означающее — означаемое» (напротив, Байтов всякий раз доказывает, что этот означающий механизм в таинстве не работает, заменен гораздо более сложным).

В какой-то степени подобным «приключением информации» является и «Любовь Муры», только вместо духовной тайны тут — антропологическая загадка человека, остающегося принципиально герметичным, несмотря на огромную массу свидетельств его жизненной и мыслительной деятельности. Я уже писал, что одна из главных особенностей прозы Байтова в том, что он не предлагает парадоксы к разгадыванию — скорее к присутствию в них. Две эти новые книги могут дать совсем разный по структуре и тональности, но в обоих случаях удивительный опыт такого присутствия.