В случае книги, вобравшей в себя многообразные африканские опыты Александра Стесина, мы имеем дело с ситуацией освоения географического и культурного пространства, устроенной принципиально иначе, чем у автора «Людей на карте». Владимир Севриновский путешествовал по стране хоть и очень сложной, часто удивительной, неожиданной, далеко не всегда понятной, но все-таки, в конечном счете, своей. Стесин, писатель, поэт, переводчик и врач в одном неделимом лице, осваивает Африку — мир радикально чужой во всех (казалось бы) мыслимых отношениях: языковом, культурном, антропологическом, климатическом… Пожалуй, здесь даже было бы более точным говорить во множественном числе о «мирах»: Гану, Сенегал, Сомали, Эфиопию, Йемен, Конго, ЮАР, Зимбабве, Кению, Танзанию (нет, это не полное перечисление посещенных автором стран) объединяет разве только то, что все они находятся на африканском континенте. Мадагаскар, о котором Стесин тоже пишет, не слишком объединяет с ними и это, потому что он — остров (кстати, «Маслята на Мадагаскаре» впервые были напечатаны в «Знамени» — в № 7 за 2018 год).

Русский читатель отчасти уже знаком с африканскими текстами Стесина (в том же «НЛО» несколько лет назад выходили вошедшие сюда книги «Вернись и возьми» и «Ужин для огня». Это издание — расширенное, снабженное большим корпусом переводов из африканских литератур (а заодно и заметками о переводческом опыте автора) и более того — «Путеводителем по африканским кухням».

Стесин и сам по себе — чрезвычайно интересная культурная фигура. И не только потому, что он, подобно доктору Чехову, совмещает в себе писательскую и врачебную оптику, писательский и медицинский тип участия в мире. В одном из недавних интервью он, правда, говорил о том, что скорее разделяет их, чем соединяет: «Когда лечишь людей, хорошо бы совсем выключить писателя»1 . Зато когда писатель включается снова — как ему не опираться на опыт, добытый во время врачебной практики? В основе текстов, вошедших в книгу, — работа автора врачом в африканских странах и все, что с ним случилось в связи с этим. Важно еще, что русскоязычный американец Стесин — человек двукультурный и двуязычный почти изначально: в детстве он уехал с родителями из Москвы в Нью-Йорк и вырос в англоязычной среде (по его живому, насыщенному и точному русскому языку и не догадаешься). Не говоря уже о том, что сам Нью-Йорк — город, который, по свидетельству автора в другой его недавно изданной у нас книге, «Нью-йоркском обходе», он чувствует своим домом — сам по себе таков, что в нем «присутствуют все — или почти все — культуры мира».

Это я к чему: очень возможно, что Стесин понимал Африку не с позиций русской или американской культуры — но с позиций человека вообще, способного за­глянуть за неизбежно надеваемые любой культурой шоры.

Его освоение Африки было опытом подробного включения в местную жизнь. По силе и глубине это немногим уступает эмиграции — а может быть, и вовсе не уступает ей.

Он выучил языки суахили и чви (по крайней мере — учил и может договариваться с их носителями), выражения из этих языков вросли в его русскую речь («Ньяме адом, обойдется»), надо думать, не оставшись без влияния на его восприятие мира. Он научился понимать людей, жизнь которых чрезвычайно далека от европейских и американских представлений — как далеко от наших интуиций и само (лежащее в основе их чувства жизни) устройство их языков, о которых Стесин говорит со знанием дела, он на этих языках жил. Иная логика мысли, иная логика чувства — продуманная автором настолько внимательно, что отчасти и принятая в качестве собственной.

«Любой отъезд — надолго, если не навсегда. Отсюда — столь щепетильное отношение к ритуалу сборов и проводов, ко всему, что с этим связано.

И отсюда же, возможно, безошибочная логика словообразования: существительное nkerabea (“судьба”) происходит от глагола kera (“прощаться”) и в дословном переводе означает “способ прощаться” или “место для прощания”. Смещение тонов производит смысловое смещение: если kera (интонация на понижение) — это “прощаться”, то kera! (восходящая интонация) — это душа. А само существительное nkera — “прощание” при аналогичном смещении превращается в nkera! — “послание”, “весть”. Все зависит от модуляции голоса, от судьбы, вобравшей прощание и весть, и душа восходит к прощальному глаголу, восклицает “Прощай!” на птичьем языке чви».

Стесин разделил телесный опыт африканцев: ел их еду, болел их болезнями (с медицинской точностью он описывает в «Вернись и возьми» перенесенную им в Гане малярию). Оставшись собой, он стал немного и одним из них.

Африканские его тексты, разумеется, до предела насыщены экзотичными для здешнего глаза этнографическими подробностями (цитировать хочется все подряд, но вот из вредности не процитирую, сами читайте, стоит того). И все-таки главное в них, как ни удивительно, не экзотика: это тексты художественные. То есть — цельные, эстетически значимые и позволяющие читателю (ведь все художественное хоть немного да гипнотично) прожить рассказанную автором жизнь как собственную.