Проблеме перлюстрации в отечественной историографии посвящены лишь несколько работ. Одну из них, «“Черные кабинеты”: история российской перлюстрации. XVIII — начало XX века» опубликовал доктор исторических наук Владлен Измозик. Мы поговорили с историком о значении термина «перлюстрация», создании системы чтения корреспонденции в Российской империи и самых известных цензорах-перлюстраторах.

— Когда у вас появилась идея написать книгу по этой теме?

— Мысли о такой работе появились, наверное, в ходе подготовки и защиты докторской диссертации. Дело в том, что осенью 1995 года я защитил докторскую диссертацию, первую по данной теме, «Политический контроль за населением советской России в 1917–1928 годах». Работая над этим материалом и публикуя книгу «Глаза и уши режима», которая получила высокую оценку, я столкнулся и с явлением перлюстрации как одним из методов политического контроля уже в первые годы советской власти. Естественно, что я обратился к тем работам, к тем статьям, которые были написаны о дореволюционной перлюстрации. И постепенно пришел к полушутливому-полусерьезному выводу о том, что большевики ничего нового в принципе не придумали. Они придали масштаб и размах тем явлениям, которые, естественно, существовали на протяжении многих десятилетий и даже более века. К тому же оказалось, что по этой теме не было ни одной обобщающей работы.

И с 1996 года я обратился к теме дореволюционной перлюстрации, первая моя статья на эту тему появилась в 1997 году. То есть подготовка книги заняла практически 20 лет. Конечно, в эти годы я писал и другие статьи и книги, в том числе и школьные учебники. Но все-таки эта тема оставалась для меня одной из главных. Я должен сказать, что очень обязан своим предшественникам, прежде всего это молодой советский историк Р.М. Кантор, опубликовавший очень интересные работы в 1920-е годы. Это, конечно, Зинаида Ивановна Перегудова, которая посвятила этому сюжету ряд статей и главу в своей книге «Политический сыск в России (1880–1917 годы)»; это публикация А.В. Предтеченского, напечатавшего в 1927 году переписку министра внутренних дел О.П. Козодавлева с московским почт-директором Д.П. Руничем о перлюстрации в царствование Александра I. Наконец, это статья 1974 года молодого тогда аспиранта, а ныне известного российского историка Владимира Юрьевича Черняева о перлюстрации в начале XX века.

Но дело в том, что вплоть до конца 1980-х годов тема перлюстрации даже до 1917 года была, по сути, если не полностью закрыта, то, во всяком случае, крайне ограничена. В частности, Черняеву старшие товарищи не советовали этим далее заниматься. В этом плане любопытно, что вообще термин «перлюстрация» отсутствует в Советской исторической энциклопедии и даже в более поздней восьмитомной Советской военной энциклопедии, поэтому мне в каком-то смысле повезло, что тема была изучена весьма отрывочно. И хотя в 1990–2000-е годы появилось большое количество публикаций, но они или обращались к отдельным периодам, как, например, достойные работы саратовского историка О.Ю. Абакумова, А.Г. Чукарева и некоторых других, или просто переписывали уже известные факты. Наконец, присутствовал просто художественный вымысел. Такова, например, книга В.Н. Балязина «Тайны “Черного кабинета”». Отсюда мое погружение в архивные материалы.

— Какова основная задача книги?

— Основная задача книги — это показ самой системы перлюстрации: ее создание, ее функционирование, ее задачи; подробный анализ аппарата перлюстрации, людей, которые этим занимались. То есть в этом плане, я думаю, что в принципе любой историк, любой исследователь, который обратится к этой теме, должен будет использовать мою монографию. К сожалению, я не могу сказать, что я выявил все. Потому что дела о перлюстрации в Варшаве до 1867 года велись отдельно от общероссийских. И эти материалы остаются в польских архивах. Также мне не удалось поработать с архивами в Хельсинки, потому что перлюстрация в Великом княжестве Финляндском, кроме отдельных сюжетов — они у меня есть в книге, — тоже была отдельной страницей.

Отдельно стоит отметить, что кроме общегосударственной перлюстрации существовала еще так называемая инициативная перлюстрация, которая проводилась жандармскими офицерами на местах по согласованию с местными почтово-телеграфными чиновниками. И, конечно, хотя я эту тему затрагиваю в своей книге, но в этой сфере для историков существует еще масса возможностей для работы в первую очередь с региональными архивами.

Я стремился показать, как использовалась перлюстрация, какое значение она имела для государства. Отдельное направление — это, конечно, перлюстрация дипломатической почты. В общем-то перлюстрация и начиналась как чтение прежде всего дипломатической почты. А постепенно, естественно, она стала расширяться и имела ряд целей: наблюдение за перепиской иностранных дипломатов, выявление реальной или мнимой антиправительственной деятельности, обнаружение различного рода служебных и экономических злоупотреблений, обнаружение и изъятие антиправительственной литературы, пересылаемой по почте.

Постепенно, с развитием общества, на первый план выходит цель изучения общественного мнения, потому что любая власть хочет знать, что думают граждане. Но в авторитарных и тоталитарных государствах эта проблема более сложная, потому что нет оппозиционной прессы, нет свободных выборов и так далее. А власть понимает, что люди все-таки думают по-разному. Отсюда эта задача возникает в XIX веке, когда кроме политического сыска появляется политический контроль, и особенно остро к началу XX века. Задача политического контроля — выявление основных общественных настроений, в том числе через перлюстрацию, с тем чтобы не только знать об этих настроениях, но и, естественно, влиять на них.

— Какое определение вы бы сами дали термину «перлюстрация»?

— Здесь я ничего нового не вношу. Это тайное вскрытие частной или дипломатической корреспонденции. Но важное уточнение здесь все-таки имеется. Обычно считалось, что перлюстрация в России была незаконной. Это повторяют, пожалуй, все, и сам я несколько лет этим грешил. Но со строго юридической позиции такой подход неверен. Дело в том, что первая часть ст. 340 Уложения о наказаниях гласила, что «не почитается превышением власти, когда министр или другой государственный сановник отступит в своих действиях от обыкновенных правил по уполномочию верховной власти». Поэтому следует признать, что перлюстрация, которая проводилась, — а официальная перлюстрация проводилась только по прямому распоряжению императора и являлась, как писали в документах XIX века, непроницаемой тайной — была юридически законной с точки зрения абсолютной монархии. Таким образом, перлюстрация становится незаконной только после издания Манифеста 17 октября 1905 года.

Второй важный момент. К сожалению, некоторые коллеги путают перлюстрацию с военной цензурой. Но это разные вещи. Военная цензура не является перлюстрацией в полной мере, потому что она вводится специально публикуемым постановлением, ставится (тем более если брать XX век) штамп, то есть граждане знают о том, что их письма будут читаться и проверяться. Поэтому, конечно, это перлюстрацией не является.

— Когда впервые начали проводить перлюстрацию?

— Если брать мировую практику, перлюстрация появляется в глубокой древности с появлением почты. Я привожу в своей книге примеры, когда перлюстрацию проводил, например, Александр Македонский. А если говорить о систематической перлюстрации, то это связано с кардиналом Ришелье, с учреждением им в 1728 году специальной комнаты при Парижском почтамте для тайного просмотра корреспонденции. Так и возникло выражение «черный кабинет», распространившееся в Европе, поскольку все государства их использовали.

В России первые сведения о перлюстрации я отмечаю в XVI веке, а потом, конечно, при Петре I, притом что официально законы запрещали вскрывать почтовые отправления.

А систематически чтение дипломатической корреспонденции начинается при Елизавете Петровне, с 1742 года. И наконец, при Екатерине II происходит бурное развитие этого явления. А дальше дело перлюстрации шло, по сути дела, без перерывов. На одной из конференций меня спросил американский исследователь: «Когда перлюстрация началась в Советской России?» На что я ответил, что она никогда и не прерывалась. Единственное, Временное правительство желало ввести перлюстрацию в законные рамки.

— Каков был механизм перлюстрации? Как она происходила?

— Механизм перлюстрации достаточно простой. Например, я публикую секретную записку Екатерины II директору Санкт-Петербургского почтамта Экку, где она просит вскрывать письма трех человек — прибалтийских дворян, делать копии с этих писем и посылать эти копии даже не ей лично, а ее секретарю, Сергею Матвеевичу Кузьмину, держать это ото всех в строжайшей тайне и так далее.

Постепенно складывается система ведения перлюстрации силами секретных чиновников. С 1829 года перлюстраторы действуют под крышей цензуры иностранных газет и журналов. То есть цензоры иностранных газет и журналов делились на две части: небольшая часть из них занималась собственно цензурой иностранных газет и журналов, а остальные совмещали эту деятельность с основным занятием — перлюстрацией корреспонденции. Постепенно идет специализация: кто-то занимался в основном вскрытием и заклейкой корреспонденции, кто-то ее чтением и выписками. Любопытно, что, пожалуй, за все времена, известные нам, то есть с XIX века и в советский период, цензор мог прочесть примерно 250 писем в день. Далее часть писем, представлявшая интерес, копировалась в так называемый «меморандум». То есть эта копия, например, если брать период до 1880 года, отправлялась в Третье отделение или о ней непосредственно докладывалось императору. После 1880 года и до 1917-го «меморандумы» отправлялись в соответствующее, например, ГЖУ (губернское жандармское управление), и, естественно, никогда не сообщалось, что это результат перлюстрации, а указывалось, что информация получена «по негласным сведениям». Иногда некоторые письма конфисковывались. Но это было не так часто.

Часть писем передавалась в Департамент полиции. Письма, представлявшие интерес, фотографировались. Часть писем писалась специальными химическими растворами, часть из них зашифровывалась. Поэтому в Департаменте полиции начала XX века были специалисты по дешифровке. Это прежде всего Иван Алексеевич Зыбин. Были и другие не менее интересные фигуры, в частности Владимир Иванович Кривош. О нем у меня с Александром Александровичем Здановичем в 2007 году вышла книга. Он 40 лет провел на секретной службе, в том числе почти 20 лет на службе государю, а затем до 1935 года служил советской власти.

В процессе перлюстрации существовала проблема печатей. В XVIII веке почтовые пакеты запечатывались. Эта традиция для дипломатической почты сохраняется и позднее. Поэтому стояла проблема искусного снятия печатей и изготовления поддельных. В XIX веке стали использовать амальгаму, в состав которой входила ртуть, но она причиняла вред здоровью. Отсюда в секретных документах указывалось, что постоянная работа с амальгамой сокращала жизнь цензора. В 1908 году Кривош создал более удобный состав амальгамы, более дешевый, более простой, а также что-то наподобие электрического чайника для вскрытия почты. Теперь цензор держал конверт над паром и специальной палочкой отгибал клапаны конверта. Кстати, советская власть питала большое уважение к науке и технике, и в 1922 году комиссия политбюро поставила задачу — добиться стопроцентного качества вскрытия и заделки писем и придумать другие усовершенствования. Так что техника тоже не стояла на месте.

— Какие открытия в истории российской перлюстрации, сделанные вами, вы считаете наиболее значимыми?

— Моим открытием стали два любопытных момента. Прежде всего, я обнаружил то, о чем не писал никто из исследователей до меня. Я обнаружил существование перлюстрации в российской армии с конца XVIII века. В частности, один из моих перлюстраторов (я их называю своими, потому что занимаюсь ими многие годы), А.П. Штер, как отмечалось в секретных донесениях государю, служил в штабе Суворова во время Итальянского похода и занимался полезным и нужным для государства делом. Перлюстрация проводилась во время Русско-шведской войны 1808–1809 годов, в ходе Отечественной войны 1812 года, зарубежных походов 1813–1814 годов и далее.

Второй момент, который я обнаружил впервые, связан с тем, о чем мой старший друг, один из моих учителей, недавно ушедший, к сожалению, из жизни, член-корреспондент РАН Рафаил Шоломович Ганелин любил говорить, что в СССР не было многопартийности, но была многоподъездность. Вот такую многоподъездность я обнаружил и в отношении перлюстрации в XIX веке. Я уже говорил о том, что перлюстрация в официальных документах подчеркнуто называлась непроницаемой тайной.

Поэтому всегда писали, что в России о перлюстрации впервые заговорили в период гласности и оттепели, связанной с Александром II.

Считалось, что наиболее ранние упоминания о перлюстрации встречаются в записках И.В. Лопухина, которые были опубликованы в 1860 году. В 1873 году появляется первая научная статья Александра Густавовича Брикнера о вскрытии чужих писем и депеш при Екатерине II. Статья была практически полностью основана на дневнике А.В. Храповицкого, одного из статс-секретарей Екатерины. Брикнер писал, что в записках Храповицкого, изданных в 1862 году, очень часто встречается слово «перлюстрация».

Я, конечно, знал, что впервые записки Храповицкого публиковались в журнале «Отечественные записки» на протяжении многих лет, с 1821 по 1828 год. Но, честно говоря, был уверен, что, естественно, в записках, публиковавшихся в 1820-е годы, все упоминания о перлюстрации при Екатерине II были убраны. Но когда я все-таки решил посмотреть первоисточники, то меня поджидало приятное открытие: действительно, записки Храповицкого в 1820-е годы печатали с большими изъятиями, но все-таки в 14 номерах журнала 21 раз прямо или косвенно упоминалось о ведении перлюстрации. То есть образованный гражданин — а, естественно, этот журнал читали граждане образованные — узнавал о том, что при Екатерине II существовала перлюстрация. Вот такой пример многоподъездности.

И второй пример многоподъездности — рассказы Александра Михайловича Горчакова, бывшего канцлера, которые были напечатаны в журнале «Русская старина» в 1883 году. Горчаков вспоминал, притом весьма откровенно, о практике перлюстрации при Александре II. Его рассказ, правда, заканчивался словами, что практика вскрытия писем прекратилась, как надо надеяться, навсегда. Но такие фразы едва ли могли ввести в заблуждение большинство читателей.

— Изменилась ли как-то практика и механизм перлюстрации в советский период по сравнению с царской Россией?

— Изменилась в плане масштабности. Если в дореволюционное время самое большее в течение года вскрывалось и читалось до миллиона писем в год, то в нищей еще, разоренной Гражданской войной советской России в 1924 году было прочитано 5 млн писем и 8 млн телеграмм. К сожалению, получить данные по последующим годам пока не удалось. Кстати, сначала я думал продлить исследования перлюстрации и на советское время, но архивы были закрыты. Мне удалось познакомиться с этой проблемой только на материалах середины 1920-х годы. Поэтому, как я уже упоминал, я переключился на более раннее время, понимая, что эта практика зарождалась именно там. В СССР практически на 100% читалась зарубежная переписка, огромное внимание уделялось письмам обычных граждан. Кстати, один из немногих документальных примеров — это использование перлюстраторов царского времени советской властью. Во всяком случае, два чиновника работали в Отделе политконтроля ОГПУ в начале 1920-х годов, передавая свой опыт. Советская власть в этом плане была преемником царской и желала знать подлинные настроения населения.

В чем смысл перлюстрации царского времени и советского? Я дискутирую с коллегами, которые считают, что перлюстрация не имела смысла, что большинство населения знало о ней. Во-первых, на мой взгляд, и в XIX веке, и в советское время, по крайней мере в 1920-е годы, подавляющая масса населения о ней не знала. Если говорить о советском времени, то, наверное, писавшие за рубеж в большинстве своем понимали, что их письма перлюстрируются. Но мне удалось познакомиться с огромными массивами писем конца XIX — начала XX века и с большим массивом перлюстрированных писем 1924–1925 годов. Чаще всего это самые обычные письма: между городами, из города в деревню, из деревни в город и так далее. В том-то и прелесть перлюстрации, что она дает достаточно реальное представление о настроениях массы населения. Конечно, каждое письмо субъективно, каждое письмо — это фотография минуты, конечно, человек пишет письмо в определенном настроении. Но когда вы берете сотни писем — а в применении к 1920-м годам я прочитывал пару тысяч копий писем, — то это такой заочный социологический опрос, который с высокой точностью дает представление о настроениях людей, разных групп населения, об их отношении к тем или иным проблемам.

— Какие слои населения в первую очередь интересовали цензоров-перлюстраторов?

— Это очень любопытный вопрос. Если говорить о царской России, то письма рабочих и крестьян государство почти не интересовали, кроме замешанных в антиправительственной деятельности. Да и писали они немного. Первое указание на перлюстрацию крестьянских писем я обнаружил в 1848 году. Там крестьяне одной помещицы отказывались ей повиноваться и послали своих ходоков в Петербург. А император в свою очередь дал указание управляющему почтовой связью организовать перлюстрацию этих писем. В основном перлюстрация, если говорить о времени до 1917 года, — это перлюстрация, естественно, писем образованных, привилегированных слоев населения. Плюс перлюстрация писем сектантов, староверов, которые были представителями низших сословий.

Кстати, запрещалось перлюстрировать письма только двух человек: государя императора и министра внутренних дел. И, конечно, начальника Третьего отделения, а потом директора Департамента полиции. Поэтому бывали случаи, когда новый министр внутренних дел обнаруживал в кабинете предшественника копии своих собственных писем.

Если же говорить о советской власти, то здесь, конечно, размах был гораздо большим. Давайте не забывать, что советская власть не только внушала страх своим гражданам, но и сама боялась собственного народа. Поэтому речь идет о чтении огромной массы писем, в том числе почти стопроцентном чтении зарубежной переписки. И масса читаемых писем и красноармейцев, и рабочих, и крестьян и так далее. Отсюда огромный рост объема перлюстрированной переписки. Здесь также можно увидеть несколько любопытных параллелей. Например, незадолго до начала Первой мировой войны товарищ министра внутренних дел П.Г. Курлов жалуется на то, что его письма вскрываются, на то же жалуется и другой товарищ министра, знаменитый директор Департамента полиции С.П. Белецкий. Но при этом они лишь просят это делать более аккуратно, не протестуя против самой практики. Через 20 лет прокурор СССР товарищ И.А. Акулов жалуется Николаю Ивановичу Ежову, тогда еще не наркому внутренних дел, а секретарю ЦК, на то, что его письма читаются, и тоже не протестует, но просит делать это более аккуратно. Иногда в дореволюционное время случались конфликты, когда сестра Николая II Ольга Александровна обвиняла перлюстраторов, что вскрываются ее письма, и они пытались доказать собственную невиновность. В советское время, судя по началу 1920-х годов, запрещалось читать письма руководящих деятелей партии и страны.

— Что удавалось узнать о настроениях в обществе из этой переписки?

— О настроениях в обществе удавалось узнать весьма много, но, на мой взгляд, ни в царское, ни в советское время, по крайней мере в то, которым я занимался, не было реальной аналитической службы. Поэтому, например, в советское время Сталину и другим членам политбюро отправляли подборку писем. Но вы же понимаете, что подборку всегда можно собрать по желанию. То же самое в царское время — делались годовые отчеты. Но, опять же, показывались письма и за, и против, без серьезного учета и контент-анализа. К сожалению, из годовых отчетов сохранились только отчеты за 1903, 1908 и 1915 годы. Все-таки многие документы были уничтожены в условиях начавшейся революции 1917 года. Но в целом в Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ) лежат большие массивы копий перлюстрированных писем начиная с начала 1880-х годов. И, конечно, их надо использовать для изучения реальных настроений общества.

В своей книге я привожу примеры писем начала XX века, показываю, как менялись настроения общества в годы Первой мировой войны. Наконец, изучение перлюстрированной переписки конца 1916 — начала 1917 года показывает, что в умах российской элиты уже существовали готовность и понимание неизбежности революции. Эта элита не хотела революции, боялась ее, но она уже в начале 1917 года пришла к убеждению, что Николай II не способен удержать власть в своих руках. По сути дела, революция сначала происходила в умах и подготавливала этих людей к неотвратимости событий, поэтому говорить о том, что февраль 1917 года был случайностью, абсолютно несерьезно. Сама дата, сам момент, конечно, был случаен. Но о том, что все шло именно к этому, говорит не только перлюстрация, но и доклады начальника Петроградского охранного отделения Константина Ивановича Глобачева, который буквально звонил во все колокола, предупреждая о надвигающейся угрозе. Сюда же можно отнести и предупреждения членов императорской фамилии, политических и общественных деятелей. И перлюстрация это очень хорошо подтверждает.