«Банкроты и ростовщики Российской империи» Сергея Антонова — новая книга серии Historia Rossica. В этой монографии преподаватель Йельского университета рассказывает о том, как частное явление кредитования повлияло на общую правовую систему в царской России. Значительную часть книги составляет анализ реальных судебных дел XIX века. Публикуем отрывок из главы «В Яме с должниками».

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Долговые тюрьмы в историческом и правовом аспекте

Наряду со всеми прочими правовыми нормами, связанными с владением собственностью и контролем над ней, возможность отправлять своих должников в тюрьму использовалась частными лицами в качестве стратегического орудия и инструмента торга, дававшего большое преимущество кредиторам. Когда должника арестовывали, возникали сложные юридические вопросы, связанные со средствами правовой защиты, доступными частным лицам, природой наказания и различием между гражданским и уголовным правом. Юристы и сановники задавались вопросами о том, правомочно ли включать в средства правовой защиты фактическое удержание должников в заложниках с целью выкупа, или, наоборот, стоит наказывать их тюремным заключением за неспособность заплатить по долгам, или же о том, можно ли рассматривать тюремное заключение как соответствующее проступку наказание. Логическим следствием этих вопросов, наряду с постепенной сменой отношения к долгу как к моральному проступку на представление о нем как об экономической неудаче, стало реформирование этой сферы. Во второй половине XIX века в большинстве западных правовых систем, включая и российскую, постепенно упраздняли систему долговых тюрем. Как показала Марго Финн, в Англии долговые тюрьмы, несмотря на обычные для них практики насилия, могли играть для заключенных роль убежищ, защищавших их от произвола со стороны кредиторов. Сами заключенные обладали достаточно обширными правами. В ходе викторианских реформ более состоятельные должники постепенно избавились от угрозы долговой тюрьмы, в то время как по отношению к беднейшим заключенным тюремный режим принимал все более карательный характер, поскольку предполагал их моральную ущербность.

Английская модель в начале XIX века оказала заметное влияние на российские долговые тюрьмы, развитие которых шло по аналогичной траектории — за несколькими весьма показательными отличиями. В России эпохи раннего Нового времени взыскание долга обычно предусматривало меры лично против должника, особенно в тех случаях, когда долг носил коммерческий характер и должник не обладал какой-либо собственностью, которую было легко продать. Так, процедура, известная как «правеж» (и применявшаяся также при сборе недоимок по налогам), по крайней мере теоретически предусматривала ежедневные избиения должника до тех пор, пока он не выплачивал долг или не истекал установленный законом срок, после чего у должника изымали собственность в порядке покрытия задолженности. Поскольку коммерческие долги обычно брались не в одиночку, невыплата долга могла повлечь за собой побои также для партнеров и друзей должника. Практиковалось и закабаление должников: согласно Соборному уложению 1649 года, кредиторы могли потребовать от должника отработки в размере до пяти рублей в год, что представляло собой серьезную сумму; женщинам и детям приходилось отрабатывать меньшие суммы.

В 1700 году Петр I подтвердил систему правежа и постановил, что в тех случаях, когда ее применение оказывается безрезультатным, должника следует бить кнутом и отправлять на трехлетнюю каторгу на юг страны, в крепость Азов, где ему и надлежит жить впоследствии в том маловероятном случае, если он останется в живых. При наличии нескольких кредиторов один из них был вправе выплатить долг и навсегда получить должника в свою собственность в качестве подневольного работника. Из этого указа также следует, что на практике этот суровый закон обходили посредством использования подставных лиц, на имя которых записывался долг и которые подвергались битью кнутом и ссылке на каторгу в случае неплатежа.

Поэтому неудивительно, что в 1718 году был издан новый указ, отменявший правеж и вместо этого даровавший злостным неплательщикам шестимесячную отсрочку в том случае, если они могли найти поручителя; если же долг оставался невыплаченным, то и должник, и поручитель (а если должник умирал, то его жена и дети) подлежали отправке на галеры в качестве гребцов, в случае же непригодности к этой службе — на какие-либо другие государственные работы, а женщины — в Петербургский прядильный дом, где им предстояло трудиться пожизненно или до тех пор, пока они не отработают свой долг. Кредиторам платили по рублю в месяц за каждого должника, но за жен должников, судя по всему, им ничего не полагалось. И все же взыскание долга в начале XVIII века нередко было сопряжено с насилием, которому могли подвернуться обе стороны; например, в 1714 году, одного кредитора, явившегося к должнику со свидетелями и полицейским приставом, должник и его друзья избили дубинками и ружейным прикладом.

Более надежный способ по сравнению с долговым рабством в чистом виде заключался в том, чтобы принудить должников к несению обязательств не перед кредиторами, а перед третьими лицами. В XVIII веке закабаление за долги, получившее широкое распространение, стало называться «партикуляром». Этот термин, официально вводившийся указом 1736 года, подразумевал «частный» характер отработок. Согласно указу 1736 года, сумма отработки должна была составлять не менее 24 рублей в год. Хотя эта система была достаточно эффективной в случае небольших долгов, установленная законом сумма отработки не позволяла погасить более крупную задолженность. В составленной в 1795 году докладной записке московского полицмейстера губернатору указывалось, что система, согласно которой лицо, накопившее многотысячный долг, должно было отрабатывать по 24 рубля в год, фактически позволяла мотам и «банкротам» уклоняться от выполнения своих обязательств, ведь даже неквалифицированный работник в то время получал не менее 60 рублей в год. Решение, предлагавшееся в докладной записке, сводилось к тому, чтобы тех должников, которые стали несостоятельными не по своей вине, отдавать в кабалу тем, кто даст за них самые большие деньги, а тех, кто сам виноват в своем банкротстве, приговаривать к уголовной ссылке. Судя по всему, городские власти по крайней мере отчасти последовали этой рекомендации, потому что далее в том же деле идет список должников, приговоренных к принудительной отработке сумм, достигавших 100 рублей в год, хотя в большинстве случаев эта величина по-прежнему составляла от 24 до 30 рублей. В то же время московский магистрат составил список из 51 должника, желавшего пойти в кабалу к кредиторам, включая четырех женщин. Тот факт, что заработки должников не были установлены официально, указывает на то, что «партикуляр» на практике использовался не как средство гарантировать выплату долга или наказать должников, а скорее как способ списания долга при банкротстве, если долг был велик, или заключения мирового соглашения между должниками и кредиторами в случае умеренных долгов. По-видимому, кабальный труд вышел из употребления к началу XIX века; в 1834 году он был запрещен.

Помимо этого, к концу XVIII века получило широкое распространение тюремное заключение за долги, тем более что в России при Екатерине II начала складываться упорядоченная тюремная система. В списке арестованных должников из Московской губернии за 1793 год мы видим лишь несколько лиц, согласившихся пойти в кабалу к кредиторам. Например, в Коломне из 80 заключенных городской тюрьмы таких было лишь двое. Впрочем, неясно, сколько человек из этих 80 были должниками, а сколько — обычными заключенными. В самой Москве к началу царствования Павла должников под арестом было настолько много, что в 1797 году они участвовали в сложном ритуале выкупа. Хотя в тех губерниях, где не было крупных городов, не было и специальных долговых тюрем, но должники там все равно могли оказаться под арестом в полиции. Например, по словам мемуариста Феликса Лучинского, в украинском городе Черкассы в 1840-х годах «если должник не платил долга... то и его сажали в холодную и держали, пока не рассчитается».

Подобно многим другим российским законам, относящимся к кредитованию, тюремное заключение за долги впервые было упорядочено в 1800 году императором Павлом, издавшим Устав о банкротах. Одним из важнейших новшеств Устава был запрет на арест за долги в случае, если должник владел собственностью, достаточной для покрытия задолженности. Аресту могли подвергнуться должники, неспособные расплатиться и не имевшие собственности. Официально по требованию кредиторов могли быть заключены в тюрьму и несостоятельные должники, проходившие через процедуру банкротства, пока рассматривалось их дело, причем в том случае, если причиной банкротства была признана «неосторожность», их можно было продержать в заключении до пяти лет. Наконец, людей можно было сажать в тюрьму в порядке «обеспечения» предъявленного им гражданского иска, если они не могли предъявить собственность, достаточную для покрытия суммы иска, или найти друга или родственника, обладавшего достаточной собственностью в качестве гарантии по иску. В Англии и Америке в XVIII и начале XIX века в некоторых особо вопиющих случаях должники успевали состариться в тюрьме. Напротив, во Франции и России власти не горели желанием увеличивать население тюрем; в России продолжительность заключения по каждому конкретному иску была ограничена пятью годами. Тем не менее вплоть до реформы 1864 года должник, отбывший этот срок, все равно был обязан выплатить долг, если ему впоследствии удавалось приобрести какую-либо собственность. Более того, существовало несколько категорий лиц, не подлежавших аресту, — включая офицеров и чиновников и тех, кто занимал выборные должности.

Еще одно важное новшество было введено в 1828 году: отныне кредитор должен был платить за содержание должника в тюрьме сумму, превышавшую в полтора раза сумму, которая выплачивалась государством на содержание в тюрьме уголовного преступника. Должников, за которых кредиторы не платили, через неделю выпускали, и их нельзя было снова арестовать за тот же долг. Это правило шло в ногу с французской практикой и полностью противоречило английской практике, согласно которой арестованные должники должны были сами платить за свое содержание. В 1840-х и 1850-х годах этот закон вызвал в бюрократических кругах дискуссии о том, насколько принцип содержания должников за счет кредиторов оптимален как политическое решение. В 1841 году граф Александр Христофорович Бенкендорф, начальник Третьего отделения, в качестве председателя императорского Попечительного о тюрьмах общества, контролировавший условия содержания заключенных, указывал, что увеличение размера содержания не только сделает заключение менее обременительным для лиц, не обвиненных и даже не заподозренных в каких-либо преступлениях, но и в какой-то степени предотвратит возможность сговора между кредиторами и должниками, которые порой сажали друг друга в тюрьму исключительно с целью воспользоваться пожертвованиями благотворителей. В то же время более высокая стоимость содержания должна была стать помехой для «корыстолюбивых спекулянтов», которые скупали долговые документы за ничтожную долю от их цены, а затем помещали должников в тюрьму, вымогая у них всю сумму долга.

Ответ министра юстиции Виктора Никитича Панина (1801—1874) опровергает мнение о том, будто российская судебная и административная система того времени была нацелена на защиту должников; наоборот, мы видим здесь попытку достичь некоего баланса. Панин писал, что ни Сенат, ни он сам не желают увеличивать сумму, взимаемую с кредиторов, поскольку, по его мнению, «всякое снисхождение к должнику составляет уже, некоторым образом, нарушение прав кредитора, который, не получая обратно своей собственности, вправе ожидать от Правительства не снисхождения к подобному лицу, но содействия всеми постановленными в законах мерами к справедливому возмездию своей потери». Причудливо сочетая столь характерные для правления Николая I опору на частную инициативу и патерналистский контроль, Панин писал, что хотел бы избежать шагов, которые бы выглядели как уступка должникам, и что «заключение под стражу должников составляет меру сохранения частного кредита в Государстве, — то должно относиться вообще к попечению и заботливости Правительства, а потому нет достаточного основания избавить оное совершенно от всяких могущих быть по сему случаю расходов и требовать непременно, чтобы все сии издержки производимы были на счет частных лиц». Как полагали Панин и Сенат, несмотря на то, что увеличение суммы содержания сократило бы число случаев сговора и обмана, эта мера могла повредить и даже нанести непоправимый ущерб менее состоятельным кредиторам, которые не могли себе позволить выплачивать более крупные суммы.

Ссылка на материал: https://gorky.media/fragments/dolg-pered-dolzhnikom/