Совместная работа историков Татьяны Сабуровой и Бена Эклофа «Дружба, семья, революция: Николай Чарушин и поколение народников 1870-х годов» рассказывает о народническом движении, революционных настроениях конца XIX – начала XX века, о судьбах молодых революционеров, их многочисленных арестах и высылках, борьбе с самодержавием и о том, как они отстаивали свое революционное прошлое в противостоянии уже не царизму, а большевикам. С разрешения издательства «Новое Литературное Обозрение» «Дискурс» публикует отрывок из 7 главы, в которой рассказана история борьбы оппозиционной газеты «Вятская речь» и государственной власти: на какие меры приходилось идти ее главному редактору и издателю Николаю Чарушину, чтобы справиться с губернатором Вятки – С.Д. Горчаковым, отчаянно пытавшимся закрыть столь неугодную ему газету.

«САМАЯ РЕВОЛЮЦИОННАЯ ПРОВИНЦИАЛЬНАЯ ГАЗЕТА» 

Как мы видели, Горчаков нашел двух виновников в «развращении народа и брожении умов» — земство и революционные газеты. С одной такой газетой ему удалось справиться (земской «Вятской газетой»), а другая — «Вятская речь», основанная Чарушиным, — продолжала существовать; она уделяла большое внимание драматическим событиям, развернувшимся в земстве. Многие из друзей Чарушина, такие как, например, Гурьев, Танаевская, Кугушев, были среди потерявших работу или даже высланных из губернии. Своеобразные журналистские расследования, проводимые «Вятской речью», жесткая критика властей, явная оппозиционность — все это вскоре навлекло на газету целый ряд репрессивных мер. 

Возвращаясь к прошлому, Чарушин писал в 1926 году: «В этих-то тяжелых условиях приходилось продолжать издание уже под другими названиями, и в течение почти двенадцати лет претерпевать непрерывные преследования самого разнообразного характера, имевшие целью добить газету, которая не хотела умирать и продолжала борьбу с административным произволом. Облеченная особыми полномочиями власть ничем не стеснялась: преследования судебные, неоднократное закрытие типографии, высылки сотрудников и бесконечные аресты и штрафы, налагаемые на редакторов, в одиночку и пачками… При отсутствии средств у газеты и при постоянных дефицитах по изданию штрафы эти обычно отбывались натурою, благодаря чему, некоторые из редакторов почти не выходили из заключения». 

Преследование газеты началось фактически сразу после выхода первого номера 25 декабря 1905 года. Первый редактор, А.А. Гурьев, был привлечен к ответственности в феврале, заменен П.А. Голубевым, чье редакторство продлилось до июня 1906 года. То, что оба редактора были эсерами, уже являлось «красной тряпкой» для местных властей, а конфликт, разыгравшийся в марте, привлек внимание к газете и в Петербурге. В марте земский начальник из Малмыжа обратился с жалобой к губернатору и в Главное управление по делам печати на публикацию в газете двух статей, порочащих его и обвиняющих в должностных преступлениях. Голубев, как редактор, отказался напечатать опровержение, полагая, что обиженный газетой земский начальник должен предоставить конкретные факты в свою защиту. С этого времени началась долгая и трудная история взаимоотношений оппозиционной газеты и государственной власти в лице губернатора, вице-губернатора, Главного управления по делам печати, в которую оказался вовлечен даже министр внутренних дел. 

Как повлияли на самого Чарушина и жизненно важного для него проекта газеты все вышеописанные события в земстве? К этому моменту Чарушин уже состоял в оппозиционных организациях, которые окрепли в ходе революции, сделал свою газету орудием в борьбе с самодержавием, но при этом продолжал работать страховым агентом в земстве и уполномоченным Общеземской организации. Однако в 1906 году губернатором был предъявлен ультиматум — либо издание газеты, либо служба в земстве. Чарушин сначала передал права на издание газеты своей жене, но после ее высылки из губернии был вынужден постоянно искать людей, готовых рискнуть ради газеты и поставить свое имя как издателя или редактора. С марта 1906 и до середины 1910 года формально имя Чарушина исчезло из списка издателей и редакторов газеты, но фактически он продолжал отвечать за выход газеты, часто предпринимая поездки в Москву и Петербург в поисках средств для издания и определяя ее содержание. 

Газета продолжала писать об административном произволе в губернии, давая хронику происходящих событий, и оставалась источником раздражения для властей. В течение последующих нескольких лет на газету оказывали давление, конфисковали тиражи, запрещали местным учреждениям оформлять подписку, была закрыта типография, в которой печаталась газета, и в двух случаях судебные разбирательства приводили к ее закрытию, но газета вновь начинала выходить под другим названием. 

Позднее Чарушин подсчитал, сколько административных мер было принято в отношении «Вятской речи» (существовавшей под разными названиями): 32 раза ее штрафовали на общую сумму 15 тысяч рублей, а ее редакторы были приговорены в общей сложности к 7 годам и 7 месяцам тюремного заключения. За первые 7 лет своего существования в газете сменилось 12 редакторов, в среднем каждый редактор продержался на этом посту около 7 месяцев. Наказанию (штрафам, арестам, высылкам) подверглись как те, кто был тесно связан с газетой, так и «добровольцы», непричастные прямо к газетной деятельности, но согласившиеся формально числиться редакторами, чтобы газета могла выходить, считая это своим гражданским долгом. Чарушин с особой теплотой и благодарностью позже вспоминал ту поддержку, которую получила его газета в обществе, и признавался, что без этого она вряд ли могла бы выжить. 

Сам Чарушин оставался не затронут действиями губернатора. В своей автобиографии, написанной для словаря Гранат, Чарушин отмечает, что с самого начала и вплоть до закрытия большевиками в 1917 году издаваемая им газета находилась под его прямым контролем, и это не было тайной для местной администрации. Но последняя «почему-то не принимала против меня репрессивных мер, ограничиваясь лишь угрозой высылки, которая так и не приводилась в исполнение». Чарушин и Кувшинская в переписке обсуждали вероятность его высылки из губернии, опасаясь, что сын Володя в этом случае останется без присмотра родителей. Кувшинская писала: «...хотя я и боюсь за твою свободу. ...Или тебя питают тайные надежды, что не все так будет. Да терпение-то нужно иметь безграничное. Мы ведь с тобой всю жизнь терпели и дотерпелись до того, что последнего ребенка, можно сказать остатки утехи и радости на старость, приходится бросить на произвол судьбы». 

Горчаков в письме к Столыпину в 1907 году жаловался, что Чарушин, хитро используя «подставных» редакторов, сам остается недосягаемым: «Борьба с названной газетой представляется особенно трудною потому, что ее главный деятель — Чарушин совершенно неуязвим, так как официально стоит как бы совсем в стороне от газеты. Не имея возможности наложить то или иное взыскание на главного деятеля газеты, я волей-неволей караю лишь подставных...»  Такая практика использования «подставных» редакторов была широко распространена и типична для оппозиционных изданий по всей России. 

Но возможно ли, что самодержавная власть действительно находила Чарушина «неприкосновенным» с точки зрения закона? Ведь в это время сотни представителей вятской интеллигенции были административно высланы, без всякого судебного разбирательства, без какого-либо формального доказательства их вины, даже без конкретного обвинения. Принимая во внимание как широкое использование «крайних мер» Столыпиным, так и «тяжелую руку» Горчакова, кажется маловероятным, что сомнения в законности собственных действий могли их остановить. Более вероятным кажется, что семейные и деловые связи, та «социальная сеть», которая соединила общество и государство в Вятской губернии, сыграли значительную роль в данном конкретном случае. 

ВЫСЫЛКА КУВШИНСКОЙ 

Чарушин передал Кувшинской права на издание газеты в марте 1906 года в связи с требованием губернатора сделать выбор между земской и издательской деятельностью. В сентябре 1906 года Кувшинской сообщили, что по распоряжению губернатора она должна выехать из Вятки в течение трех дней. Срочно проведенное несколькими врачами медицинское освидетельствование Кувшинской удостоверило, что она серьезно больна, но это никак не повлияло на решение о высылке , и 8 сентября прибывшая в дом Чарушиных полиция приказала Кувшинской покинуть губернию, дав час на сборы. Она выехала из Вятки в Пермь, где проживал ее недавно овдовевший брат, и оставалась там до 5 мая 1907 года, когда получила разрешение вернуться в Вятку. 

В марте 1907 года Чарушин добился встречи с ревизором Звягинцевым, посланным в Вятку из Петербурга в связи с многочисленными жалобами на произвол губернатора Горчакова. По этому поводу Чарушин писал Кувшинской, вновь выражая надежду на ее скорейшее возвращение домой: 

Дорогая Аня. Пока хоть несколько слов... Хотел говорить и о тебе и о себе, и об общеземской организации и т.д. Но ввиду бюрократической атмосферы охота говорить с первой же минуты пропала и я ограничился только твоим делом. Был с час, кое-как втолковал, в чем тут соль, и кажется воздействовал. Прощаясь он обещал через час уже переговорить с губернатором и убедить его снять опалу, а если тут не удастся, то обещал представить дело министру. При этом выразил уверенность, что это дело ему удастся разрешить здесь. Сегодня вечером из одного официального источника я узнал, что это дело будто бы уже решено и в положительном смысле. 

Чарушину казалось, что он убедил петербургского чиновника в незаконности высылки и необходимости отмены принятого решения, но отчет самого Звягинцева показывает иное. Чарушин ошибся, приняв поведение Звягинцева во время их встречи за искреннюю демонстрацию понимания. Звягинцев сообщал в Петербург: 

Она (Чарушина) была удалена из губернии за целый ряд противоправительственных статей в издаваемой ею газете, завершившейся вышеприведенной статьей о взрыве на Аптекарском острове. Кроме того, Чарушина, по сведениям вятской администрации, у себя на дому часто собирала сходки революционного характера. После того, как состоялось постановление об удалении Чарушиной, она представила кн. Горчакову медицинское свидетельство, подписанное 4 частными врачами, о невозможности ей выехать из Вятки, ввиду ее крайне слабого здоровья. По расследованию этого дела чиновником особых поручений при губернаторе оказалось, что врачи выдали таковое свидетельство, не видев и не исследовав Чарушину. Вследствие сего и.д. губернатора приказал губернскому медицинскому инспектору произвести освидетельствование... которое выяснило, что Чарушина без ущерба для здоровья может уехать из Вятки. 

Показательным является сам факт, что МВД посчитало необходимым произвести проверку жалоб на губернатора, посылая ревизора в Вятку, и что ревизор счел необходимым встретиться с представителем оппозиции, противником существующего политического режима и выслушать его мнение, а также что сам Чарушин питал надежду, что может найти понимание и убедить представителя власти из Петербурга в своей правоте, изложив обстоятельства дела и обрисовав ситуацию в губернии в целом. Ни одно из этих обстоятельств не подтверждает существование непреодолимого барьера между властью и обществом, а вежливость и обходительность Звягинцева, которые ввели в заблуждение Чарушина, можно также рассматривать как одно из проявлений «множественных репрезентаций личности», о которых мы уже упоминали, анализируя поведение другого петербургского чиновника, брата Чарушина, Аркадия (см. главу 6). 

УВОЛЬНЕНИЕ ЧАРУШИНА 

Но какое бы объяснение «неприкосновенности» Чарушина как «тайного» редактора и издателя оппозиционной газеты ни существовало, это не защитило его от увольнения из земства и, соответственно, потери основного источника дохода. В декабре 1906 года, когда расправа с земством уже начиналась, Кувшинская писала своему мужу: «Вот что, Коля. Меня теперь уже давно преследует мысль за твое грядущее неблагополучие. Чудно что-то мне, что тебя щадит Горчаков. Я очень боюсь, что он тебя готовит для какой-то вакханалии. Все же это мне не дает покоя. Ну посуди сам: всех вон из губернии, тебя нет. Почему? Ай, ай, что у вас творится». 

В следующем письме, в начале января, Кувшинская, тем не менее, выражает некоторый оптимизм относительно сложившейся ситуации: «Очень я рада, дорогой Коля, что ты жив еще и жива газета. Мне почему-то кажется, что ты уцелеешь. Дай Бог. А то действительно, неприятно подумать даже, что тебе придется возиться с квартирой и ликвидацией всего хозяйства». Но уже через неделю, как раз перед освобождением от должности Юмашева, Чарушин потерял работу в земстве. 

Сразу несколько страховых агентов были уволены, некоторые из них высланы, а по отделам страхования в уездных управах были проведены полицейские рейды. Год спустя расследование выявило «нецелевое» расходование средств страховыми агентами в Сарапульском, Уржумском, Елабужском уездах. Обвинения в присвоении страховых премий страховыми агентами Глазовского уезда появились в печати. Развернувшийся скандал вокруг страховых агентов обсуждался земским губернским собранием в январе 1908 года, и по крайней мере против одного из страховых агентов было возбуждено судебное дело. 

Однако даже вятское уездное земство, с его консервативным большинством, никогда не ставило под сомнение честность и качество работы Чарушина как страхового агента. Поводом для увольнения Чарушина послужили не обвинения в нарушениях, а его отказ дать под- писку о непринадлежности к противоправительственным партиям. В декабре 1906 года, узнав, что выражение политической лояльности требуется от всех служащих, Чарушин писал жене: 

В последнее время местная администрация занята более верным делом — фабрикацией преданных и послушных управ, а вместе с этим и отобранием подписок о непричастности к партиям. Вопрос этот в настоящий момент несомненно сильно возмутил всех и устанавливается отношение к нему. Первоначально было решили отнестись к ней как к простой формальности, но форма подписки настолько оскорбительна и равноценна духовному самоубийству не только для партийных, но и для беспартийных людей, что не хватает духу совершить это самоубийство добровольно, а посему склоняются от подписки отказываться. Какие будут последствия сегодня сказать конечно трудно, но пусть будет, что будет, если иного выхода нет. Губернская управа держится того же взгляда и намерена поступить по московскому образцу. 

13 января 1907 года  Чарушин пишет жене, что «пришел его черед»: «Дорогая Аня, вот и мой черед пришел, но не в полном объеме. По предложению губернатора я уволен, но не по усиленной охране, а по неисполнению распоряжения председателя управы, заключавшемся в отказе дать пресловутую подписку». Как всегда, он пытался успокоить и подбодрить Кувшинскую, призывая смотреть на происходящее с оптимизмом и даже найти положительное в происходящем: «На днях сдам все дела и буду свободным гражданином. Перспектива свободы, хотя и кратковременной, мне даже улыбается». Вскоре после своего увольнения с должности страхового агента Чарушин получил возможность лично встретиться с Горчаковым. Рассказывая об этой встрече, он писал Кувшинской: 

Познакомился и я с князем по его особому приглашению: «свидетельствую свое почтение Н.А. и пр.». думал при входе обыщут и я встречу какие-либо затруднения — ничего подобного; пропущен с доверием прямо наверх. Был любезен, игрив и по-видимому добродушен, но с удивительными представлениями о законности, губернаторской власти и его миссии по обузданию освободительного своеволия. Спервоначалу было любопытно, а потом нудно, а затем и тяжело, тем более, что некоторые из присутствующих держали себя не только без достоинства, но и «чего изволите». 

Очевидно, губернатор играл с ним, можно сказать, как кот с мышью. Чувствуя себя всесильным, он разгромил своего противника, лишил его работы, выслал его жену и после этого великодушно принял у себя. Возможно, Горчакову было даже интересно лично встретиться с Чарушиным, посмотреть, как тот будет вести себя.