Галина Ульянова, автор книги «Купчихи, дворянки, магнатки», утверждает, что в XIX веке женщины в России имели гораздо больше формальных прав, чем в Европе, и при удачном стечении обстоятельств могли открыть собственное дело и преуспеть. Однако все было не так просто. Относительно «либеральному» законодательству с успехом противостоял вековой семейный и общественный уклад, отнюдь не поощрявший быструю эмансипацию. Тем не менее в целом ряде случаев представительницы разных сословий бросались в пучину предпринимательства и нередко добивались успеха. Подробнее об этом — в материале Анны Аликевич.

В «НЛО» вышла монография Галины Ульяновой «Купчихи, дворянки, магнатки. Женщины-предпринимательницы в России XIX века», предлагающая по-новому взглянуть как на сам процесс феминизации в России, так и на роль женщины-руководителя в ходе промышленной модернизации. Ученый рассматривает фигуру купчихи, формирующуюся к середине XIX века как на базе низших сословий (солдатки, мещанки, переселенки), так и нисходящую из аристократии (из дворян, которые родом своей деятельности, по сути, приравнивались к торговому сословию). Сама идея о том, что личность формирует как себя, так и исторический процесс, а не наоборот, принадлежит еще классику русской исторической науки Сергею Платонову: к примеру, он полагал, что российское крестьянство само несет ответственность за собственное закабаление, испугавшись неопределенности перед лицом Смутного времени и отдав свою судьбу в этот переломный момент русской государственности в руки более сильного — в обмен на утрату свободы. Мы видим у Ульяновой отголоски этого консервативного, казалось бы, подхода, только работающего «в обратную сторону», объясняющего процесс освобождения личности. Русская женщина сперва, в XVIII веке, заявила о себе в сфере мелкого предпринимательства (лавка, ткацкая мастерская, мыловарня), а затем добралась до влияния на законотворчество: во второй половине XIX века женщины стали участвовать в самостоятельной торговле настолько систематически, что Александр II подписал указы, юридически поддерживавшие положение предпринимательниц.

Ульянова противостоит западной концепции поэтапной феминизации, которая рождена французской исторической школой: в своем исследовании она доказывает, что путь Европы (в том числе стран «ранних революций») существенно отличается от особого пути России, и нельзя, следуя привычной аналогии, объединять несовместимое. Историк настаивает, что уже в XVIII веке отечественная женщина обладала такими правами и свободами, которые и не снились англичанке даже в конце XIX (право на раздельное владение собственностью в браке, право опеки над детьми, участия в их судьбе и образовании, право наследовать и принимать в дар недвижимое имущество и т. д.). Клише, свойственное исторической школе первой половины XX века, привело к представлениям, что мы «нравственно догоняем Запад», хотя завоевания европейской феминизации, отправной точкой которых стала французская революция, вовсе не требовались в нашей стране: абсурдно бороться за то, чем и так уже давно обладаешь (здесь Ульянова опирается на труды Струве). Если основной целью западной феминизации, как напоминает историк Андрей Гладышев, было юридическое освобождение женщины, уже давно имевшей возможность учиться, работать, издавать свои труды и управлять своим делом, но не добиться законодательного закрепления за собой этих прав, то отечественные предпринимательницы, пишет Ульянова, столкнулись с национальными особенностями реализации уже существующего законодательства. Косные практики общины, купеческого закрытого общества, круга высшей аристократии оказались в известном смысле в оппозиции по отношению к закону, ибо, как писал классик, «в России нет закона». То, с чем предстояло сразиться русской женщине XIX века, походило на ветряную мельницу: формально ее никто уже не держал в плену консервативного домашнего быта, мужеской плетки, в высоком терему, но по факту ее жизнь была организована таким образом, что многодетная, религиозная, с большим числом родственников матрона находилась под давлением, с одной стороны, патриархальной традиции предков, с другой — церковной власти, с третьей — своих многочисленных обязанностей как мать, дочь, сестра, жена. Исключительно в силу этой особенности российского уклада, а вовсе не по причинам законодательного характера, отечественная гражданка не могла физически реализовать себя в социуме, подавленная традиционным бытом, порой экономическим неблагополучием семьи или общины, но никак не ущемленная со стороны государства. Таким образом Ульянова указывает на главное различие процесса феминизации у нас и на Западе: борьба за фактические права и за юридические нормы — разные вещи. Первого можно не получить еще очень и очень долго (даже и в наши дни!), второе же — как раз та область, которую обычно изучает историк и социолог.

Обязан ли историк в своих трудах учитывать скрытые стороны происходящего процесса или, как учит формальный подход Александра Орлова, история прежде всего наука о закономерностях, общей картине и деяниях, а не область недоказанного, сомнительного и возможного? Ульянова считает, что нельзя говорить только о «парадной» стороне происходящего, закрывая глаза на внутренние механизмы. Что в большей степени способствовало попаданию суконной и ткацкой промышленности почти в полную монополию к русской аристократке — соотношение необходимого количества крепостных работников и масштаба предприятий (купчихи просто не обладали такими капиталами и производствами) или факт родства всех со всеми при дворе, то есть субъективный, менее рассматриваемый фактор? Стоит ли говорить о том, что промышленник — это не просто владелец капиталов, контрагент неких заказчиков, хозяин определенной территории области и обладатель полномочий, но еще и друг А. С. Пушкина, средний литератор, любитель домашнего театра и человек с длинным носом? Книга Ульяновой попадает в пограничную область между историческим исследованием формирования российской прослойки женского предпринимательства XIX века и описанием частных историй (им уделено более 2/3 книги).

Как раз частные истории, найденные Галиной Ульяновой в архивах, и составляют наибольший интерес для непрофессионального читателя. Одно дело — увидеть всю картину сверху, другое — узнать, как это происходило в конкретной семье: действительно ли все счастливые предприятия похожи друг на друга, а все несчастливые несчастливы по-своему? Существуют ли единые принципы, способные привести женщину к деловому успеху, или судьбу вершит удача, подвернувшийся контракт, вовремя принятый закон о разрешении того или иного торгового мероприятия, неожиданная востребованность товара? Наука не занимается «случайностями», однако в книге Ульяновой мы нередко видим, что именно случайные совпадения приводят к расцвету одного дела и угасанию другого. Как есть две отечественные женщины — описанная в законодательстве и реальная гражданка, так есть и две истории — система закономерностей и процессов и происходящее в реальном месте в реальное время. Эта попытка параллельного исследования общего процесса и прецедента на местах, иными словами, синтез теории и практики, и дает наиболее полную картину, в чем состоит главная заслуга автора книги «Купчихи, дворянки, магнатки».

Конечно, в книге есть и исследование сословной дореволюционной системы, ее устойчивости, вариабельности, способности к принятию перемен — на примере участия женщин разных сословий в торговой деятельности. Традиционная пирамида монархического общества — высшая аристократия, родственники и приближенные императора, дворянство и крупные землевладельцы различного происхождения, купеческое сословие, мещане, священство и, наконец, крепостное сословие — прослеживается и в разных сферах бизнеса. Так, крупные постоянные контракты на обеспечение армии сукном достаются только высшей аристократии, судостроительство или крупные горнодобывающие прииски доверяются лишь «личным друзьям императора», в то время как купечество может заниматься всем остальным — в зависимости от своего капитала. Все, что не определяется монополией сверху, определяется размером капитала. В этом смысле русская женщина была уравнена в правах с сильным полом: неважно, каково ее происхождение и семейное состояние, лишь бы ее капиталы позволяли ей делать налоговые взносы и в срок исполнять все обязательства, а грамотности и ума хватило на управление производством. Бизнес парадоксальным образом приносит то всеобщее равенство, которого низы попытаются добиться только в XX веке. Возможно, это и есть тот закономерный процесс, начало «промышленной мирной революции», когда старая верхушка дополняется наиболее талантливыми людьми из низов, выдвинувшимися благодаря своим деловым качествам, как когда-то дворянское сословие, еще не имея ни землевладения, ни привилегий, сформировалось благодаря своим военным заслугам. Это как раз созвучно классической концепции Платонова. Однако отличие идей Ульяновой в том, что она говорит об особой роли женщины в этом процессе. Женщина не просто его часть, но порой и движущая сила, укрепление ее положения изменяет саму парадигму истории: старая сословная система нуждается в «новой крови».

Конечно, история не исчерпывается историей предпринимательства. Из множества исторических процессов Ульянова выбирает только один, связанный с ремесленным производством, торговлей и промышленностью, причем изучает его с точки зрения роли женщины в происходящем. Однако именно через эту призму мы видим картину в целом. Совсем скоро публичная роль женщины значительно возрастет. Если в XIX в. она по-прежнему во многом остается в тени своей семьи (нередко ее предприятие называется именами сыновей) и, как правило, должна прыгнуть выше головы, чтобы сойти за равную с мужчинами, то в начале следующего века женщина попадет в совсем уже другое гражданское и семейное состояние, когда вопрос ее превосходства или уступки перед другим полом будет исчерпан.